Наконец мы уселись за стол, пани Флама сняла с тарелок с закусками и салатниц белые тканые салфетки, предложила нам начинать, а сама убежала на кухню, откуда вскоре вернулась, неся в одной руке запотевший старинный граненый графин с водкой, а в другой – приземистый пузатенький с наливкой. Лафитники стояли у каждого прибора и пани Флама предложила выпить "со знакомством", как она выразилась, что мы и сделали, а затем принялись с удовольствием, ни с чем не сравнимым, поглощать простые, но необыкновенно вкусные деревенские закуски. Колбаса и брынза собственного приготовления, грибочки, пупырчатые огурчики и фаршированные помидоры домашнего посола, зелень прямо с грядок – из покупного на столе были только хлеб и водка.
Закусив после второй рюмки, мы отпросились у хозяйки выйти покурить и отправились на веранду, а пани Флама принялась хлопотать у стола, освобождая его центр, куда поставила, сбегав предварительно на кухню, довольно толстую деревянную подставку. Выкурив по сигарете, мы вернулись за стол и тут из кухни появилась хозяйка, неся в руках внушительных размеров кастрюлю, плотно закрытую крышкой, поверх которой лежал половник. "Ну, закусили, теперь и пообедать неплохо бы" – смеясь сказала она, открыла кастрюлю и нам в нос ударил ни с чем не сравнимый запах настоящего украинского борща. "Одна из любимых шуток моего отца: Любите вчерашний борщ? Приходите к нам завтра. Так это то самое и есть – я его вчера приготовила, как чувствовала" – с этими словами пани Флама выудила из темно-красной огненной гущи большой кусок мяса на кости и выложила его в глубокую тарелку. Потом она быстро разделила его на четыре не совсем равные части – один небольшой кусок и три других, довольно внушительных размеров, разложила по тарелкам и наливая в каждую наваристого борща, передавала нам.
Пан Малаш попросил слова, понял свой лафитник, наполненный водкой, очень прочувствованно произнес короткий тост: "Я счастлив!", и затем в гостиной воцарилось молчание, которое прерывали лишь редкие глухие постукивания деревянных ложек о края тарелок. Через некоторое время все с одинаковым выражением блаженства на лицах откинулись на спинки стульев, наслаждаясь послевкусием и по очереди искренно восхищаясь мастерством хозяйки, на что она с шутливой снисходительностью реагировала, но было видно, что наши комплименты доставляют ей удовольствие.
Чай пани Флама накрыла на веранде, на стеклянном столике. К чаю полагалось варенье нескольких сортов, естественно, домашней варки, а на краю стола стояла бутылка отменного армянского коньяка, купленного никак не раньше, чем лет двадцать назад, и пузатые бокалы к нему. Дядюшка Лик достал из кармана пачку каких-то коричневых в меру тонких сигарет, назвал их сигариллами, сказав, что, мол, привезли из-за границы, таких в Москве не купить, и угостил всех нас.
Пан Малаш не курил, но вот пани Флама, как выяснилось, не отказывала себе иногда в этом удовольствии, но прежде чем достать из протянутой ей пачки сигариллу, испросила разрешения именно у него, сказав буквально так, но без всякого кокетства: "Если пан Малаш не против". Наш подопечный приятно удивился, кивком головы дал свое согласие, дядюшка Лик разлил на дно пузатых бокалов темно-коричневой с красноватым отливом жидкости, аромат которой разнесся по веранде, мы сделали по глотку, закурили и отдались послеобеденному наслаждению, погрузившись каждый в собственные мысли.
Церковь
Молчание прервал бой напольных часов в гостиной, оповестивших всех нас о том, что теперь уже четыре часа пополудни. Дядюшка Лик сказал, обращаясь к хозяйке дома: "Уже четыре, в пять за нами заедет водитель, так что я прошу вас начать тот разговор, ради которого мы сюда приехали". "Хорошо, с удовольствием! – ответила пани Флама, и повернув голову в сторону нашего спутника, спросила его – Вам понравилось у меня, пан Малаш?" "Очень! – не задумываясь ответил тот, и еще раз повторил – Очень!" "Как только дядюшка Лик в первый раз принес мне вашу картину, я сразу поняла, что вы за человек – сказала пани Флама, – а вскоре я начала расспрашивать дядюшку Лика, и он рассказал мне вашу печальную историю. Поверьте, пан Малаш, я долго думала, мне очень хотелось что-то сделать для вас, и с каждой новой картиной, которую мне приносил дядюшка Лик, это желание все возрастало. Он не даст мне соврать, что расспрашивала я о вас с каждым разом все настойчивей, пока наконец не предложила ему тот вариант своего участия в вашей судьбе, с которым он согласился". Она посмотрела на дядюшку Лика, тот согласно кивнул головой и улыбнувшись сказал, обращаясь к пану Малашу: "Думаю, тут мне самое время вступить в разговор, с пани Фламы уже и так достаточно. Пан Малаш, как вы посмотрите на предложение остаться жить тут, в этом доме?"
За дядюшкой Ликом водилось подобное, помнится, он и меня огорошил как-то таким же резким переходом, за что ему совершенно резонно высказал неодобрение мистер Пик. Вот и теперь наш художник был шокирован, но, думаю, предложи ему дядюшка Лик отправиться с экскурсией на Луну, тот посчитал бы это менее удивительным, чем предложение остаться жить в доме этой чудесной женщины, в которую он с первого же взгляда влюбился, боясь пока даже самому себе признаться в этом.
Пан Малаш снова замер, как уже случилось некоторое время назад, внутри него вновь образовалась какая-то вселенская пустота, безответная и бесконечная, что обычно и случается с людьми чрезвычайно ранимыми. Он просидел так, не шелохнувшись, несколько минут, глаза его наполнялись слезами, он молчал, смотрел на хозяйку и была в его взгляде та великая благодарность, для которой не было и никогда не будет придумано подходящих слов. Пани Флама гладила его по руке, не уставая повторять "все хорошо, дорогой, все хорошо", а дядюшка Лик взглянул на меня смущенно, отвернулся, потянулся за сигаретой и закурил, сделав глоток коньяку.
"Ну, простите, пан Малаш – сказал он после короткого замешательства. – За мной водится некоторая резкость в суждениях и недооценка готовности собеседника. Вон сеньор Конти это знает не понаслышке, так что, простите ради всего святого, и я, с вашего позволения, продолжу. Сразу оговорюсь – не надо вообще думать о том, в каком качестве вас приглашают, тут вокруг только ваши друзья, потому никакого другого качества вам и придумывать не надо. У вас будет отдельная комната с собственным выходом в сад и собственным же санузлом. Простите за подробность, но она из той породы подробностей, что могут испортить жизнь даже самых близких друзей. Если согласны, то давайте нам ключи от своего обиталища в бойлерной, мы сами погрузим весь ваш скарб на машину, и водитель привезет его сегодня же к вечеру".
Историю пана Малаша мне рассказал дядюшка Лик по дороге к художнику сегодня утром. Она была довольно коротка и предельно банальна. Будучи еще довольно молодым человеком, пан Малаш совершил какую-то мелкую глупость, был пойман и провел в заключении "пару самых долгих лет в своей жизни" – так, судя по словам дядюшки Лика, тот сам выразился некогда, рассказывая историю своей жизни.
К моменту, когда его осудили, он был уже женат, имел квартиру в Москве, а выйдя на свободу узнал, что нет теперь у него ни того, ни другого. Все, что он теперь имел – небольшой набор инструментов, которые он в своих недолгих скитаниях подобрал на свалках, и иногда подрабатывал, чиня за небольшую плату электроприборы во всяких мелких магазинчиках.
Однажды проходя двором того самого дома, где впоследствии и поселился, он увидел старушку, которая тащила к мусорному баку электрическую плитку, спросил, что с ней, и вызвался починить. Старушка с охотой согласилась и минут через десять дело было сделано, старушка поднялась в квартиру, проверила прибор, вернулась довольная и протянула мастеру десятку. Пан Малаш отказался, поблагодарил и спросил, не знает ли старушка местечка, где он мог бы пожить. Та попросила его подождать, а сама отправилась к дворнику. С того дня пан Малаш и жил в бойлерной огромного дома, возле которого мы его и забрали. Он чинил утюги и старые электрические чайники окрестным старикам и неимущим, а вскоре с ним будто случайно познакомился дядюшка Лик, который имел тут квартиру на седьмом этаже, и время от времени наведывался проверить, все ли с ней в порядке.
А еще сказал мне по дороге дядюшка Лик, пан Малаш не из тех, кто станет продолжать наше дело, а как раз подопечный тех наших коллег, о которых он рассказал мне некогда. Их работа была не менее важной, они помогали таким, как пан Малаш, выдерживать все тяготы, выпавшие на их долю, и нам иногда будет необходимо выполнять часть их работы, в случае, если жизненные пути их подопечных как-то будут пересекаться с жизненными путями продолжателей. И теперь вспомнив эти слова, я с нескрываемым интересом всматривался в лицо пани Фламы, пытаясь угадать в нем то, что делало ее одной из избранных, но вряд ли это было возможно сделать, все решалось на каком-то ином уровне, нам неведомом.
Тем временем пан Малаш немного успокоился и пришел в себя. Он держал руку пани Фламы в своей руке и с благодарностью слушал дядюшку Лика, который, закурив очередную сигариллу, давал ему последние наставления. "Пани Флама согласилась вас прописать к себе, что, к сожалению, необходимо тут – сказал он, выпустил клуб вкусного дыма с запахом корицы, и добавил – А теперь отдавайте ключ и выпьем за вас! У нас есть еще немного времени, так что насладимся этим божественным напитком и выкурим по сигарилле".