- Понимаю, господин кюре. Вы хотите сказать, что в моей камере младенец Иисус еще бы согласился появиться на свет, а в доме у мелких собственников - никогда.
Священник в ответ лишь неопределенно качнул головой. Логика Дермюша была неуязвима, но он как-то уж слишком сводил все к своему частному случаю - вряд ли подобный вывод приближал его к раскаянию. А потому, сделав сей невнятный жест, духовник снова завел про волхвов, избиение младенцев, бегство в Египет, рассказал, как младенец Иисус, став уже зрелым бородатым мужем, принял мученическую смерть на кресте вместе с двумя разбойниками, дабы открыть людям райские врата.
- Вы только представьте, Дермюш, благоразумный разбойник первым из смертных попал на небеса, и это не случайно - так Господь указал нам, что любой грешник может уповать на Всевышнее милосердие. Даже самое страшное преступление в глазах Господа поправимо…
Но Дермюш уже давно не слушал священника: все эти сказки про благоразумного разбойника, дивный улов, про то, как Господь накормил народ семью хлебами, были для него что темный лес.
- Ну и значит, младенец Иисус вернулся к себе в хлев? - Только младенец Иисус его и волновал.
"Сущее дитя, - подумал священник, выходя из камеры Дермюша. - Сам небось не ведал, что творил. Здоров, как бык, а душа младенческая. И стариков-то он убил не со зла - случается же, что ребенок ломает куклу, отрывает ей руки-ноги. Ребенок он и есть, и больше ничего, - несчастный ребенок, не сознающий своей силы, а его вера в младенца Иисуса - тому доказательство".
И святой отец стал просить Господа сжалиться над неразумным.
Прошло несколько дней, капеллан снова пришел к Дермюшу.
- Неужели поет? - спросил священник тюремщика, открывавшего камеру.
Из-за двери безостановочно долдонил низкий голос Дермюша, словно гудел большой колокол: "Динь-динь-динь".
- Да он целыми днями так: все "динь-динь" да "динь-динь". Кабы хоть складно, а то вообще ни на что не похоже.
Духовника не могла не беспокоить беззаботность приговоренного к смерти, при том что тот еще не уладил свои дела с небесной канцелярией. Дермюш казался оживленней обычного. Свирепое лицо его излучало приветливость и бодрость, в щелочках глаз светилась радость. Кроме того, он был не в пример разговорчивее, чем раньше.
- Как там на дворе погодка, господин кюре?
- Снег идет, сын мой.
- Снег это ничего, снег ему не помеха. Ерунда это, снег-то.
И снова капеллан заговорил о милосердии Господа, сладости покаяния, но поскольку заключенный то и дело перебивал его вопросами о младенце Иисусе, то никакого действия наставления священника не возымели.
- А правда, младенец Иисус знает всех на свете? А в раю все его слушаются, да? А как по-вашему, господин кюре, младенец Иисус любит музыку?
Духовник и слова вставить не успевал. Когда он пошел к двери, узник сунул ему в руку сложенный вчетверо листок.
- Письмо это, младенцу Иисусу, - объяснил он, улыбаясь.
Капеллан взял послание и, выйдя из камеры, прочел:
"Дорогой младенец Иисус!
Пишу тебе, чтобы кое о чем попросить. Зовут меня Дермюш. Скоро Рождество. Знаю, ты на меня не в обиде за трех старикашек из Ножана. Ты бы и сам ни за что не родился в доме таких гадов. Тут мне уже все без надобности, я скоро сыграю в ящик. А вот когда я попаду в рай, дал бы ты мне музыкальную шкатулку - это и есть моя просьба. Заранее благодарю. Желаю здравствовать,
Дермюш".
Духовник пришел в ужас от прочитанного: сомнений не оставалось - ни о каком раскаянии убийца и не помышлял.
"Простодушный он, конечно, и разумения у него не больше, чем у новорожденного, - недаром он, как наивное дитя, верит в младенца Христа. Но когда он предстанет пред Небесным Судом с тремя убийствами на совести и без тени покаяния, то и сам Господь ему не поможет. А между тем душа у него чистая, как родниковая вода".
Вечером священник долго молился за Дермюша в тюремной часовне, а потом положил его письмо в люльку гипсового младенца Иисуса. Двадцать четвертого декабря, в канун Рождества, на рассвете, в камеру смертника явилась группа хорошо одетых господ в сопровождении тюремных надзирателей. С утра не евши и не проспавшись, они вошли и остановились в нескольких шагах от койки, стараясь различить спящего в свете занимающегося дня. Одеяло легонько дрогнуло, и до них чуть слышно донесся жалобный стон. У прокурора Лебефа мурашки побежали по коже. Начальник тюрьмы поправил черный галстук и шагнул вперед. Одернул пиджак, приосанился, выпятил грудь, сложил ладони лодочкой на уровне гульфика и театрально произнес:
- Мужайтесь, Дермюш, ваша просьба о помиловании отклонена.
В ответ снова послышалось жалобное постанывание, громче и явственнее, чем в первый раз, однако Дермюш не шевельнулся. Его совсем не было видно, похоже, он накрылся с головой.
- Хватит тянуть, Дермюш, - сказал начальник. - Будьте хоть сейчас благоразумны.
Один из тюремщиков, желая растолкать заключенного, склонился над койкой, но вдруг отпрянул и удивленно повернулся к начальнику.
- Что там еще?
- Не могу знать, господин начальник, вроде бы ворочается, да только…
Раздался тоненький трогательный писк. Тюремщик резким движением сдернул с постели одеяло и вскрикнул. Остальные подались вперед и тоже изумленно ахнули. На койке лежал не Дермюш, а младенец примерно двух-трех месяцев от роду. Он радовался свету, улыбался и обводил собравшихся безмятежным взглядом.
- Как это понимать? - взревел начальник тюрьмы, обращаясь к старшему надзирателю. - Заключенный бежал?
- Никак нет, господин начальник, всего полчаса назад я делал последний обход - Дермюш точно был здесь.
Багровый от ярости начальник клял на чем свет стоит подчиненных, угрожая им самыми страшными наказаниями. Капеллан же упал на колени и принялся благодарить Господа, Пречистую Деву, святого Иосифа, Провидение и младенца Иисуса. Но никто из присутствующих не обратил на него внимания.
- Черт возьми! - воскликнул начальник, склонившись над ребенком. - Да у него та же татуировка, что у Дермюша.
Все стали разглядывать младенца. И впрямь, на груди у него ясно различались две симметрично расположенные наколки: слева - женская голова, справа - собачья. В точности как у Дермюша, и пропорционально его новому размеру - тюремщики готовы были поклясться. В камере повисло напряженное молчание.
- Может, я преувеличиваю, - молвил Лебеф, - но, по-моему, новорожденный похож на Дермюша, насколько вообще грудной ребенок может походить на тридцатитрехлетнего мужчину. Вы только посмотрите: та же здоровенная голова, то же плоское лицо, низкий лоб, раскосые глазки, даже нос один к одному. Или я ошибаюсь? - спросил он адвоката заключенного.
- Да нет, сходство определенно имеется, - подтвердил мэтр Бридон.
- У Дермюша сзади на ляжке было коричневое пятно, - вспомнил старший надзиратель.
Поглядели - и родинка на месте.
- Ну-ка принесите мне его антропометрическую карточку, - приказал начальник. - Отпечатки пальцев сличим.
Старший надзиратель опрометью кинулся выполнять поручение. Пока его не было, каждый из присутствующих пытался отыскать разумное объяснение происшедшей с Дермюшем метаморфозе - в том, что это был он, никто уже не сомневался. Начальник тюрьмы нервно вышагивал по камере и в обсуждении не участвовал. Когда же напуганный громкими голосами младенец заплакал, он подошел к кровати и пригрозил:
- Ты у меня еще не так заревешь, парень, погоди немного.
Присевший рядом с ребенком прокурор Лебеф недоумевающе взглянул на начальника.
- Вы действительно считаете, что это и есть ваш убийца? - спросил он.
- Очень надеюсь. Скоро выясним точно.
Капеллан же пред чудом милосердия Господня без устали возносил хвалу Небу, глаза его наполнялись слезами умиления при взгляде на чудо-ребенка, лежавшего между волом и ослом… то есть между набычившимся прокурором и упершимся начальником тюрьмы. Судьба малыша тревожила священника, но он решил во всем положиться на Господа. "Да исполнится воля младенца Иисуса".
Сравнение отпечатков пальцев подтвердило, что речь идет о необычайном преображении. Начальник тюрьмы с облегчением вздохнул и потер руки.
- Ну-с, Дермюш… Придется теперь поторапливаться, - сказал он, - и так уйму времени потеряли.
Возмущенный ропот пробежал по камере, а адвокат приговоренного с негодованием воскликнул:
- Не казнить же нам, в самом деле, младенца! Это ужасно, чудовищно! Дермюш виновен и заслуживает смерти - согласен, но новорожденный-то невинен, неужели это нужно доказывать?
- Подобные тонкости меня не волнуют, - отрезал начальник. - Отвечайте: это Дермюш или нет? Убил он трех человек из Ножана? Приговорили его к смерти? Закон один для всех, так что давайте без глупостей. Эшафот готов, гильотина уже битый час простаивает. Про невинных младенцев они рассуждать будут - смеетесь вы надо мной, что ли? Значит, превращайся кто хочет в новорожденного и избежишь возмездия? Здорово у вас получается.
Мэтр Бридон по-матерински заботливо прикрыл одеялом пухленькое тельце своего подзащитного. Согревшись, ребенок радостно загугукал и заулыбался. Начальник тюрьмы недовольно покосился на младенца - веселье, с его точки зрения, здесь было совсем неуместно.
- Что за цинизм? Смерть на пороге, а он все хихикает.
- Неужели, господин начальник тюрьмы, вы не усматриваете в происшедшем перст Божий? - попробовал вмешаться священник.