- Ты шутишь? - высоким голосом сказала Джин, глядя туда, где девушка извивалась в экзотичных па. - Ты, должно быть, окончательно обалдел. Это, видишь ли, та самая чувиха, которую ты выбрал для ловли на живца, господи ты мой! - Она уставилась на него в изумлении. - Что, как ты думаешь, ты делаешь, тыкаясь вот так по всей комнате?
Фрост выглядел раздраженным.
- Это обычная проверка, - сказал он и двинулся по направлению к кабинету.
- Да, у него крыша съехала, - сказала Джин, глядя ему вслед, - с ума сошел от своего весла. Теперь, я полагаю, я должна сама все это увидеть.
Доктор Эйхнер счастливо улыбнулся, чавкая одной из вафель. Он уже больше не поворачивал головой, следя за танцовщицами, и казалось, обращал на них внимание только тогда, когда они танцевали прямо перед ним, и в эти моменты он улыбался и покачивал головой.
В танце девушек прослеживалась некая напряженная внимательность, в том, как они двигались, не меняя выражений лиц и, видимо, не отдавая себе в этом отчета.
Фрост внезапно вышел из кабинета с маленьким деревянным ящиком, который он нес доктору.
- Посмотри-ка на это! - сказал он почти гневно и упал на колени, пытаясь поставить ящик на пол рядом с креслом.
Это была широкая мелкая коробка, проложенная войлоком, в которой хранилась коллекция доктора, состоящая из миниатюрных спортивных машин. Собранные в Швейцарии, крошечные точные копии, четкие и красиво отделанные, все в масштабе 1 к 1000, каждая размером с маленькие продолговатые наручные часики, эти машинки гнездились в коробке, дорогие, с серебряными спицами, они мерцали, эмалированные и хромированные, напоминая содержимое шкатулки ювелира.
Доктор Эйхнер уставился на них, несколько мгновений не выражая никакой реакции.
- Хорошо, - затем произнес он, - очень хорошо.
Он высвободился из кресла и встал на пол.
- Очень хорошо, - продолжил он, - очень хорошо.
Потирая руки, он начал вынимать машины из коробки и выстраивать их в ряд на ковре.
Фрост встал и коротко взглянул на него.
- Хорошо, - сказал он и стал пробираться туда, где Джин, сидя в углу, с закрытыми глазами, выбрасывала черный перец пригоршнями себе в лицо и вдыхала, время от времени давясь. Когда Фрост подошел, она открыла глаза.
- Чувак, хули толку от этого пиздежа, ты думаешь, что киска высадилась?
- Оставь свой жаргон, - сказал Фрост. - Мне от этого плохо.
- Ты оставишь свой жаргон, папашка, - сказала Джин весело, - а я оставлю герыч, - и она кинула пригоршню перца в воздух и попыталась поймать, подставив лицо.
Фрост вцепился ей в плечо.
- Выше голову! - театрально произнес он, мрачно глядя в сторону двери. - Это панк.
В этот момент вошли Тривли и его друг. Они мило болтали, словно два графа, неторопливо прогуливающиеся по Туллерис.
Фрост пошел их встречать.
- Как хорошо, что вы пришли, - сказал он с причудливой гримасой, - хорошо, что вы пришли.
- Мы польщены, - сказал Тривли, - восхитительно. Восхитительное место. Правда, Сил?
- Да, восхитительное, - сказал второй молодой человек, который каким-то образом был похож на Тривли, хотя и не совсем в его стиле.
Фрост повел их к стойке бара и жестами показал, чтобы они угощались.
- Забавно, - сказал Сильвестр. - Не правда ли, Фи?
- Поразительно, - сказал Тривли.
Фрост съел несколько канапе, явно в спешке.
- Я просто наблюдаю за вещами, - сказал он, открывая ящик буфета и заглядывая вовнутрь. - Обычная рутина.
- Да, конечно, - сказали Тривли и второй молодой человек в унисон, широко улыбаясь.
- Я просто проверяю, - продолжил Фрост, отступая прочь, - просто рутина, конечно.
Кто-то поставил долгоиграющую пластинку, и музыка, меняясь, звучала бесконечно, сейчас играла "История солдата" Стравинского, и на композиции с танго Тривли и второй молодой человек начали танцевать. Они танцевали эксцентрично, отбивая ритм кичливыми и жеманными па. Вскоре они уже по-настоящему скакали, словно безумные, сохраняя при этом серьезные, замороженные, неподвижные лица.
Это было настолько необычным, что привлекло внимание трех девушек. Они прекратили танцевать и теперь молча смотрели на отплясывающих Тривли и его приятеля, кивая в такт и вежливо поаплодировав в конце композиции, перед тем как запись снова заиграла.
Фрост между тем шел своим собственным путем, продолжая обыскивать комнату, в то время как крошка Джин лежала на спине, вытянув вверх одну руку и подкидывая перец, пригоршню за пригоршней, и большая часть перца оседала у нее на волосах. Затем Фрост вынырнул из комнаты, на секунду замер, осмотрелся вокруг с безумным видом и удалился в глубины дома.
После махджунга и мескалина доктор Эйхнер настолько сконцентрировался на своих машинках, что не заметил даже прибытия Тривли, а несколькими минутами позже он сполз с кресла вниз и теперь сидел, развалившись, на коленях посреди груды машинок, в состоянии, близком к коме.
Затем случилось так, что Тривли, выполняя нечто вроде фантастического кружения дервишей, споткнулся о доктора, и когда он, раздосадованный этим, стал вставать, то наконец узнал его. Его реакция напоминала реакцию разъяренной кошки.
- Ээээээээээээээээщщщщщщ! - прошипел он сквозь зубы, отпрыгивая назад и съеживаясь на диване. - J'accuse! - закричал он, наполовину присев и глядя бешеными глазами и указывая на доктора. - Voyeur! Voyeur!
Доктор Эйхнер, с наполовину прикрытыми глазами, подернутыми коматозной пеленой, оставался неподвижным, и казалось, слышал только так, как человек может слышать во сне.
Тривли в свою очередь набрался наглости и, поднимаясь из своего полуприседа, снова указал на доктора, а затем повернулся к девушкам со словами:
- Вы видите здесь помешанного человека! Этот человек… одержим!
Между тем его друг к нему присоединился и, стоя над доктором, издавал короткие бессвязные издевательские звуки и прикусывал свой палец перед недвижным телом как повторяющий жест краткого роспуска. Неожиданно Тривли взял его за руку для поддержки.
- Я теряю силы, - сказал он, кладя его руку себе на голову. - О, как я ненавижу эксцентричных людей! - вскричал он страдальчески. - О, как я их не выношу! - Затем, словно волна прошла, он подтянулся, встал и заговорил с угрожающим спокойствием: - Видимо, он не смеялся последним, в конце концов!
И сказав это, с гордо поднятой головой он снова отошел, он и его друг, отбивая ритм высокомерными размеренными шагами.
21
- Что же нам теперь делать? - безнадежно спросила Барби, как будто бы им предстояло получить хорошую взбучку, а Ральф снова целовал ее.
Из-за необычайных событий этого вечера пара отложила свои планы насчет похода в "Месье Крок", и всю вторую половину ночи они сидели на заднем сиденье кабриолета, едва ли взглянув на экран больше, чем дюжину раз.
В течение трех показов "Грозового перевала" Барби много плакала, иной раз от стыда, прося поддержки, но в основном от легкого замешательства, а позднее от какого-то грустного счастья. Она снова и снова внезапно усаживалась и отворачивала лицо.
- Ты думаешь, что я ужасная, - говорила она. Это регулярно происходило в те моменты, когда Ральф отворачивался в сторону, чтобы прикурить или смешать напиток.
- Не будь дурочкой, - говорил Ральф, целуя ее с нежностью, а девушка продолжала умолять:
- О Ральф, ты действительно… действительно любишь меня?
- Конечно.
- Что конечно? - хотела она услышать снова.
- Конечно, люблю тебя, - повторял он.
И девушка вздыхала и прижималась к нему, как будто ничего не хотела больше, чем только быть вот так, вместе, навсегда.
Но в конце концов экран погас, и над огромным парковочным пространством, оживающим в блуждающих огнях, зазвучал национальный гимн, и Ральф предложил поехать в мотель. Для Барби это прозвучало так скандально, что она залилась слезами.
- О, ты думаешь, что я ужасная, - всхлипнула она. - О, ну почему я это сделала? Ты же знаешь, что я не хотела! Почему? Я не хотела! Ты вынудил меня это сделать - ты меня вынудил, и теперь ты меня ненавидишь! О, как бы я хотела умереть! - И она попыталась спрятаться в дальнем углу на сиденье, отвернув лицо, а Ральф нежно гладил ее по голове и ободрял ее, притягивая к себе ее лицо и осторожно высушивая слезы поцелуями.
На пороге пансиона, где жила Барби, она сказала, что им больше не следует разговаривать или целоваться, поскольку это может заметить миссис МакБерней. Но тем не менее она взяла с Ральфа обещание позвонить на следующий день в Клинику, потому что завтра, в воскресенье, была ее смена, и наконец прошептала:
- Ральф, ты же веришь мне - правда? - что я никогда… Я имею в виду, ты же знаешь, что ты единственный, кто когда-либо…
- Да, я знаю, - сказал юноша, очень польщенный.