– В журнал?! – уточнил тот же голос, принадлежащий, может быть, сегодняшнему успешному бизнесмену.
Как он только ещё не спросил: "Сколько?"
Это был шанс!
Я поднял руку, хотя ещё и не знал, что же буду читать.
Получив разрешение, я встал и, как положено, прокашлявшись, неожиданно даже для себя начал:
Кто виноват, что ты устал,
Что не нашёл, чего так ждал,
Всё потерял, что так искал,
Поднялся в небо и упал?
Песня группы "Воскресение" мне нравилась своей оригинальностью, свободомыслием, несмотря на общий минор, в ней я видел вызов. Вызов самому себе, чтобы спустя годы не задаваться звучащим рефреном вопросом: "Кто виноват?". Не сидеть в грязной майке на кривом табурете в общей кухне коммуналки, не тянуть дешёвый "Рубин" из стакана, не дымить вонючим "Северном" и не утирать слезливо сопли: "А я ведь тоже мог!..".
Мало того, что песенка мне нравилась, главное – я пел её на танцах и слова знал наизусть!
Закончил я припевом:
И меркнет свет, и молкнут звуки,
Новой муки ищут руки.
И если боль твоя стихает,
Значит, будет новая беда.
Текст этот совершенно не гармонировал с настроением Жанны Фёдоровны. Но делать нечего – обещала ведь! Женщина вздохнула и вывела в журнале напротив моей фамилии пятёрку.
Я даже присаживаться не стал:
– А можно ещё прочитать?
Когда такой случай выпадет, надо же исправлять ситуацию по предмету!
Вторая песня в моём "талмуде", по которому я пел на танцах, была из "Машины времени":
Ты можешь ходить, как запущенный сад,
А можешь всё наголо сбрить.
И то, и другое я видел не раз,
Кого ты хотел удивить?
Я вполне освоился в роли чтеца – стоял прямо, уверенно, чуть откинув голову назад, с лёгкой поволокой во взгляде смотрел немного вверх. Левую руку я завёл за спину, а правой активно помогал себе – жестикулировал, отмеряя такты. Недаром мы занимались дирижированием!
С лица педагога заметно улетучивалась лирика, уступая место року, судьбе, неизбежности:
Скажи мне – чему ты рад?
Постой, оглянись назад!
Постой, оглянись назад, и ты увидишь,
Как вянет листопад и вороны кружат,
Там, где раньше был цветущий сад.
– Чьи это стихи? – заинтересовалась Жанна Фёдоровна.
– Андрея Макаревича, – чуть растерявшись, ответил я. Как этого можно не знать?
– Понятно… – протянула комендантша.
– А можно ещё стихотворение? – Коль поймал удачу за хвост, так тяни!
– Макаревича? – вздрогнула Жаннетта.
– Нет! – нагло соврал я.
Ну не виноват я в том, что вещи "Машины" запоминались мною влёт!
– А может, кто-нибудь ещё хочет почитать? – на сборную оркестрантов, народников и дирижёров-хоровиков из-под очков с надеждой смотрели взгрустнувшие глаза.
– Давайте последнее, и всё! – я решительно рассёк воздух ребром ладони.
Азарт победил во мне чувство такта.
Предложение было смиренно принято, и я чуть не запел:
Мы в такие шагали дали,
что не очень-то и дойдёшь!
Мы годами в засаде ждали,
Невзирая на снег и дождь.
Мы в воде ледяной не плачем
И в огне почти не горим.
Мы – охотники за удачей,
Птицей цвета ультрамарин!
В конце каждого припева вся группа, чуть ли не хлопая в такт, вполголоса помогала мне донести до Жанны Фёдоровны, что именно мы и есть те самые охотники за птицей необычного окраса.
Понятно, она догадалась, что молодой человек выдаёт за стихи тексты песен, но, однако же, невозмутимо вывела мне очередную пятёрку в журнале. В самом деле, некоторые тексты имеют полное право называться стихами!
Мне вспомнились ещё пара недурных песен, но – хватит, дело сделано!
Вполне довольный собой, я отдал инициативу товарищам – некоторым из них тоже не мешало исправить положение.
Литературные чтения продолжались.
Я посмотрел за окно. Вот ведь что значит весна! Как неважно начинался день, и какое прекрасное у него получилось продолжение!
У Зисманов
Молодым людям присущ максимализм, им чужды полутона. Это – чёрное, а вот то, другое, оно – понятно, белое. Если мне нравится белое, значит, это – хорошо, и всё тут! Кто не согласен, тот дурак!
Это потом, с годами, мы становимся спокойнее, рассудительнее, мудрее. Мы понимаем, что дурак вовсе не тот, кто не согласен. И что в жизни нет явлений, событий, людей, о которых можно судить категорично и наверняка. Да и сама жизнь состоит из мириад оттенков, чувств, ощущений. А эти ощущения абсолютно разные у каждого живущего на Земле. Со временем мы понимаем, что к иному, чем ваш, взгляду можно относиться очень даже спокойно. Оказывается, безо всякой ругани, без нервов можно понимать, принимать и уважать позицию оппонента.
Всё это обязательно приходит, но позже. Когда же вам не так далеко за двадцать, а вы ещё и творческая личность к тому же…
У-ух, бурлит кровь!
Четыре таких вот "творца" сидели в крохотной кухоньке типовой хрущёвской пятиэтажки и который час подряд всё говорили, говорили, говорили… О Солженицыне и его фундаментальном "Архипелаге" в "Новом мире", о масштабе батальных сцен у Сергея Бондарчука и Юрия Озерова, о смелости Владимира Молчанова, давшему эфир Талькову и его "России".
Настенные ходики показывали далеко за полночь. В кухне было сильно накурено, но никто из квартета на это не обращал никакого внимания, потому что дымили все. Тушили сигареты и тут же прикуривали новые. На столе, среди нехитрой закуски, стояла початая "Пшеничная". Очередь из пустой стеклотары выстроилась у ведра.
Под задушевный разговор незаметно опустела и последняя бутылка. Братья Зисманы – Сашка и Мишка – на правах гостеприимных хозяев вызвались сходить – "здесь недалеко". Благодарные гости – ни я, ни подуставший Попов – возражать не стали.
Вернулись хозяева довольно быстро, видно, на самом деле было неподалёку. Жизнерадостные и шумные братья ввалились в кухоньку и деловито пополнили интерьер стола, внесли в него важные недостающие детали. Если здесь удалось восстановить статус-кво, то ряды собеседников слегка поредели.
Пока Зисманы бегали за водкой, Попов прилёг ненадолго отдохнуть на диванчике. Как мы его потом ни будили, даже бутылку крутили перед носом, Олег ни в какую не просыпался.
Застолье продолжили втроём.
Только вот добрых посиделок у нас уже не вышло. То ли водка была не та, то ли нам её уже было достаточно, но от размеренной, ни к чему не обязывающей беседы мы вскоре перешли к разговору жёсткому.
Под Талькова на магнитофоне я перекинул мостик в недавнее прошлое и вспомнил ещё одного гражданина своей страны – Высоцкого. Зисманы зачем-то в противовес двинули Розенбаума.
– Ну да, – усмехнулся я. – Всё понятно!..
"Нет-нет!", – в унисон убеждали меня братья. Национальность здесь ни при чём! Просто объективно – Розенбаум современнее Высоцкого, темы у него намного разнообразнее. А сколько у него разных циклов? Сашка принялся загибать пальцы. Быстро согнув два, на третьем серьёзно задумался. На помощь пришёл Мишка, загнув ещё парочку.
Затронув темы мелодики и гармонии, Сашка неожиданно сравнил "Куин" и "Юрай Хип". Дескать, вот тоже коллективы отличались от многих роковых команд именно этим – мелодией, гармонией, плюс многоголосие и насыщенные аранжировки, но ведь сравнивать их нельзя.
– Правильно, – согласился я. – Не надо сравнивать. Зачем?
Где-то глубоко сонно шевельнулось сомнение.
– А что ты имел в виду?
– Ну как, – захлопал длинными ресницами Сашка. – "Куин" – это ого-го!.. А "Хип", ну да, ничё так коллективчик…
– То есть?!
Так огульно хаять "Хип", на которых я учился слушать музыку, а потом её играть?! Не позволю!
– Не-не, – пытался уйти от конфликта Зисман-старший. – "Хип", конечно, сильно. Но "Квины"-то, – зажмурился Сашка, – круче!
– Намного, – добавил младший брат.
– Та-а-ак… – Зисманы молча смотрели, как их гость закатывает рукава своей джинсовой рубашки. Закончив нехитрый моцион, я присел вплотную к столу, всем своим видом показывая: "Я готов!". Для начала – к диалогу, а там посмотрим.
Спорили долго, напевая друг другу известные темы обеих групп. Я ещё разок попробовал реанимировать Попова, чтобы он поддержал меня в неравной дуэли. Бесполезно! Мы продолжили спор в прежнем составе, причём спорили громко, порою переходя на крик. А что толку, кричи не кричи, в таких ситуациях слышишь ведь только себя. Да и сам спор о чём?!
Всё закончилось тем, что мне надоело убеждать братьев в их неправоте. Сам не понял – то ли серьёзно, то ли не очень, я заявил им, что если они ещё будут гнать на "Хип", то оба получат… В общем, пообещал воздействовать на них физически.
Дипломатичный Сашка заегозил и, схватив бутылку, стал разливать веселящее по стопкам. При этом он что-то плёл о субъективных и объективных факторах. Мол, музыку вообще вряд ли можно как-то дифференцировать, ставить оценки разным исполнителям. Да и надо ли это делать, если они и так доказали всему миру свой уровень?
Хотя Сашка теперь говорил всё правильно, пить с братьями я больше не стал. Но не из каких-то там принципиальных соображений. Просто мне уже не шло, я устал. Даже обидеться на братьев не было сил.