II
механика меланхолии
Горловое пение
Черно-белые кадры: голый старик, свернувшийся в позе эмбриона; толпы людей разбегаются в разные стороны; безногий нищий, отталкиваясь руками от асфальта, начинает движение на небольшой тележке; громогласный хор; дирижер медленно размахивает палочкой; арабские семьи, спасаясь от взрывов, выбегают из длинной арки, теряя наскоро собранные вещи; наголо бритый человек колотит палкой по огромной металлической раме.
Тусклый свет огромной лампы. Под ней две фигуры в черных робах и масках из теста.
- Ты не спишь?
- Кажется.
- Что кажется?
- Кажется, не сплю.
- А как ты себя чувствуешь?
- Не знаю. Где мы?
- Не знаю. Не помню. Какая разница?
- По-моему, я чувствую себя лучше. Там что, окно открыто? Ветер такой прохладный. Из того, из дальнего окна дует.
- Нет, здесь же нет окон.
- Ах, ну да… Сколько времени?
- Не помню. Долго.
- Что значит долго? Я имею в виду, который час?
- А, это. Я не знаю, часов же нет, зачем ты все время спрашиваешь? Какая разница? Зачем спрашиваешь?
- Мне лучше, мне определенно лучше. Чувствую какой-то прилив сил.
- Это очень хорошо. Правда. Это правда, очень хорошо.
- Закурить нету?
- Здесь нельзя курить. Ты же знаешь.
- Да я просто так, по привычке, извини, по привычке… А ты как?
- Честно говоря, еще никудышнее, чем раньше.
- А что такое?
- Я задыхаюсь. Мне кажется, что не сегодня-завтра воздух закончится. Совсем закончится.
- Перестань, здесь еще полно кислорода. К тому же можно задерживать дыхание. Этому не сложно научиться.
- Искусственные цветы.
- Я умею, показать?
- Что показать? Ты хочешь изобразить цветок?
- Да нет - как задерживать дыхание.
- Нет, нет, не надо, я знаю…
- Темнота корчит мне гримасы.
- Мне тоже…
- Знаешь, мне кажется, что кто-то завелся в моем мозгу. Ну, какое-то существо, понимаешь? Вроде гусеницы или сороконожки.
- Оно кусается?
- Вовсе нет, оно просто ползает там, внутри, но это ужасно неприятно.
- А что твой сон?
- Какой?
- Он больше не возвращался?
- А, этот… уже несколько дней не приходил. Я даже начал забывать про него. Но это он нарочно, хочет, чтоб я потерял бдительность. Ничего, ничего! Этот номер ему не пройдет! Ему это не удастся! Черта с два! Меня не проведешь! Я теперь - не то, что раньше! Его повадки теперь хорошо мне известны! Он попропадает, попропадает, запропастится куда-нибудь, но потом обязательно появляется. Обязательно приходит. Обязательно… Точно так же, как эта сороконожка - ненадолго затихает, и опять начинает копошиться.
- Мне страшно. Я смотрю на искусственные цветы, и мне страшно. Вчера один бутон отвалился, как у живого, как у живого, понимаешь?
- Выброси их. Я давно тебе говорю.
- Их некуда выбросить, ты же знаешь.
- А слышишь капли?
- Нет, какие капли?
- Почему ты никогда их не слышишь? Почему никто, кроме меня, не слышит эти проклятые капли?
- Это не капли, это ртуть.
- Что?
- Ртуть.
- Что ты говоришь, какая ртуть?
- Ртуть из разбитого термометра. Мы вдыхаем ее. Говорят, это вредно.
- Нет, я не верю в ртуть. Никаких термометров мы не разбивали.
- А может, это не мы разбили термометр.
- А кто же еще? Кроме нас тут никого не было.
- Так уверенно говоришь, может, скажешь тогда, где мы?
- Это против правил! Это против правил. Зачем ты так? У меня от этого начинает болеть голова. Я слабею. Там гусеница, потрогай, там гусеница. Она шевелится. Ее видно даже - кожа топорщится. Как от нее избавиться? Может выплюнуть?
- Ты не сможешь.
- Да, я не смогу. Я чувствую слабость. Опять чувствую слабость.
- Так вот, гримасы. Знаешь, когда смотришь в темноту, иногда на секунду может показаться, что перед тобой стоит целая толпа. Все они наклонились и заглядывают тебе в лицо, но ты не видишь их, только чувствуешь их пристальные взгляды. А еще они сдерживают смех. Их лица мерцают от пота.
- А мне мерещатся угли. И еще вода с лунными бликами.
- С лунными бликами. А что такое лунные блики?
- Не знаю. То, что видится мне в темноте. У каждого свои галлюцинации.
- А я не могу поднять голову от подушки, гусеница сразу оживает.
- Поспи еще.
- Наверное, правда, стоит еще поспать. Разбуди, когда приедем.
- А если мы никогда не приедем?
- Значит, я проснусь без твоей помощи, как обычно.
- Хорошо.
- Значит условились?
- Условились.
- Без обмана?
- Без обмана.
- А зачем мы поменялись ролями?
- Не знаю, должно быть, так интереснее. Не так скучно.
- Ты думаешь, так просто понять мой характер?
- Нет, но я попытаюсь. А ты сможешь сыграть меня?
- Я не играю, я и есть ты.
- Да, я просто забыл. На мгновение забыл, что тебя не существует.
- Но ты же ощущаешь мое присутствие?
- Да, конечно.
- Как же так, меня не существует, но ты ощущаешь мое присутствие?
- Очень просто: ведь я существую, но не ощущаю своего присутствия.
- А я не существую и не ощущаю своего присутствия. Забавно, да?
- А мое присутствие ты ощущаешь?
- Мне кажется, я ощущаю что-то похожее на твое присутствие, но это не ты.
- Знаешь, а ведь мне тоже так кажется.
- Это не ты, это какая-то иллюзия.
- А ты помнишь, как меня зовут?
- Конечно, нет, неужели ты помнишь?
- Нет, имена никогда не были мне известны. Они похожи на твои искусственные цветы с отваливающимися бутонами. Так же бессмысленны.
- А зачем ты спрашиваешь?
- Не знаю, захотелось разыграть тебя - вдруг придумаешь мне имя, и сделаешь вид, что меня именно так всегда и звали. Хотелось посмотреть, сумеешь ли ты выкрутиться.
- Это смешно. Мне это смешно.
- Мне тоже.
- Видишь, я же говорю, сегодня необычный день. Не зря было это ощущение прилива сил. Не зря.
- Ты думаешь?
- Абсолютно точно, поверь мне. Поверь мне.
- Я тебе не верю.
- Почему?
- Потому что я кое-что понял.
- Что ты понял?
- Знаешь, что означает это ощущение иллюзии твоего присутствия?
- Что?
- Что я знаю, кто ты.
- Конечно, знаешь, я - это ты.
- Нет, ты - это вовсе не я. Я знаю, кто ты на самом деле. Ты - гусеница в моей голове.
Затемнение.
В сырую землю вкопана полусгнившая оконная рама. Под ней - яма, неглубокая, но вмещающая одного человека. Из земляного окна выглядывает лицо. По его выражению сложно определить, кому оно принадлежит - даже возраст и пол не поддаются идентификации - настолько оно освобождено от эмоций. Болезненно широкий лоб, плешивые брови, широко открытые глаза, выпирающие скулы. Внутри глаз нет никаких намеков на эмоции - там нет ни ярости, ни скорби, ни мольбы, ни надежды. Создается впечатление, что слепой человек выглядывает из оконного проема в земле безо всякой цели.
Когда подсолнух распускается, то из-под ярких лепестков показываются мелкие семечки. Издалека, даже с пяти шагов, они выглядят как единая масса, черный круг, окаймленный языками огня. Так удивительно, что этот круг состоит из сотен отдельных зернышек. Они прижались друг к другу настолько сильно, что между ними с трудом можно втиснуть даже иглу. Но в действительности соприкасаются не семена, а черная лузга, ведь каждое из них надежно запрятано под крепким слоем, будто в миниатюрный саркофаг, и упаковано в отдельную ячейку. Сами семечки никогда не касаются друг друга. Птицы обожают склевывать их из поднявших головы подсолнухов, очищать от лузги и проглатывать, оставляя в цветке пустые ячейки, похожие на высохшие пчелиные соты. Это всегда выглядит жутко: кажется, будто они выклевывают чьи-то глаза.
Ее не переставал занимать вопрос, почему в природе, в которой, несомненно, присутствовала незыблемая (почти совершенная) внутренняя логика, зачатие оказалось связано с наслаждением, а рождение - с непереносимой болью. Создать всегда было во много раз мучительнее, чем замыслить.
Мерзкий снег мокрыми хлопьями летел прямо в лицо и сползал по щекам. Надо мной нависла смугло-коричневая тень огромного памятника, темный силуэт почти сливался с сумрачным небом. Заупокойный звон церковных колоколов гулким отзвуком растворялся в воздухе. Только что закончилась презентация моего первого романа.
Проецирование реальности. Дубль второй. Ad opus! Хлопушка… Вопль режиссера… Поехали! Живее! Мотор идет! Осветители и гримеры, команда ассистентов, - все засуетились! Они не отрывают глаз от съемочной площадки! Оператор с ненавистью сморит сквозь линзу прицела. Наводит крест на жертву и расстреливает ее до тех пор, пока она не распадется на атомы кадров. И из этих осколков можно будет смонтировать какую угодно реальность.