История, которая должна была закончиться, только начиналась.
Глава седьмая
25
Мне пришлось сильно постараться, чтобы вернуться в гостиницу незамеченным – все же, вряд ли кто-то из горожан был бы рад встрече с залитым кровью здоровяком в предрассветный час. Добравшись до своей комнаты, я кое-как привел себя в порядок, сменил одежду и лег спать. Скажите, душа моя, а вы знали, что мы вполне могли бы вести и дневной образ жизни тоже? Один из моих венецианских знакомцев выяснил это опытным путем – он обратил несколько слабых рассудком людей и ставил на них эксперименты. Никто из несчастных не выжил (хотя, я предполагаю, что некоторым это удалось, и с ними покончил сам создатель), но их мучения оказались не напрасны. Оказывается, нашей плоти враждебен только прямой свет солнца, а не день, как время суток, в целом. Сквозь обычную одежду солнечные лучи уже проходят с трудом, но, все еще достаточно сильны, чтобы навредить нам, а пропитанный смолой лен и, тем более, толстая кожа, уже дают хорошую защиту от их гибельного воздействия. Фактически, единственным нашим уязвимым местом остаются глаза – пока что нет способов полностью оградить их от солнечных лучей и, вместе с тем, сохранить возможность видеть. И, в любом случае, подобное одеяние выглядело бы слишком громоздким и привлекающим внимание, чтобы можно было позволить себе свободно расхаживать по улицам.
А еще мне стали сниться сны. Редко, очень редко… но очень яркие и красочные. Возможно, я истосковался по свету дня. Возможно, мой разум играл со мной в какие-то игры, хитрым образом искажая мои воспоминания из смертной жизни. Если вы помните, душа моя, я уже говорил, что в этих снах я иногда пишу стихи. А, проснувшись, не могу вспомнить ни строчки. Сны мне не снились, наверное, с самого детства. А стихов я, вообще, никогда не писал… В день после встречи с духом Шарлотты, я спал крайне плохо и беспокойно, в голове творился настоящий хаос – воспоминания сплелись с переживаниями в тугой узел и рвались на волю из глубин разума. В итоге я распахнул глаза около четырех часов дня и до заката пролежал, безотрывно пялясь в потолок, пытаясь успокоить бурю, бушевавшую в моей голове. Мой мир в одночасье рухнул в очередной раз и возродился заново в еще более безумном и мрачном обличии. Демоны, ад, призраки друга и возлюбленной – все это будто сошло со страниц какой-то страшной сказки и почему-то никак не хотело возвращаться назад, несмотря на то, что я давно проснулся.
Спасло меня только то, что для нашего рода сон играет скорее ритуальную роль, нежели является одной из жизненно важных функций организма. С наступлением сумерек я снова отправился расспрашивать кабацких завсегдатаев. На этот раз меня интересовал жених Шарлотты – демон в человеческой личине. Почему-то я был совершенно не удивлен, когда никто не смог вспомнить ни этого человека, ни самого наличия у бедной Лотты жениха или объявления о помолвке и грядущей свадьбе. Я принялся копаться в собственных воспоминаниях и тоже ничего не нашел – когда Шарлотта говорила о своем нелегком выборе, она еще не знала, кому сосватает ее отец. Все же известные мне городские богачи были людьми, если не сильно верующими, то довольно суеверными, и я регулярно видел их в местной церкви. Хотя, конечно, нельзя было исключать, что мощь этого демона настолько велика, что он не страшится освященной земли и прочих символов Бога, как его слуги. Если это так, то сейчас я совершенно бессилен перед своим врагом и даже, если каким-то чудом удастся настичь его, шансов у меня никаких.
Я ничего не знал о демонах, об их силах и слабостях, не имел ни малейшего представления, как освободить душу Шарлотты из дьявольского плена, и даже не понимал, где и как искать прибежища адских существ. Холодная и безудержная furor teutonicus снова восстала из темных глубин моей проклятой души, из тех ее тайников, где, будто в казематах, томятся животные страхи и первобытные инстинкты, сохранившиеся и пронесенные через тысячелетия эволюции нашей кровью. С превеликой радостью, превратился бы я в подобие своего далекого предка, который устилал себе дорогу к победе изрубленными телами римских легионеров, щедро разбавляя воду Рейна их кровью. Но нет, друг мой, гнев, твое время еще впереди! Вероятно, мне придется устилать свою дорогу телами легионеров самого Ада, и возможно, что мне не удастся выиграть эту войну. Может быть, она затянется на целую вечность. Может быть, я погибну. Однако, я должен приложить все силы для того, чтобы моя война стала бездарным и бессмысленным способом самоубийства.
Я составил два письма – одно для своего управляющего в Венеции с уведомлением, что задержусь еще на пару месяцев, и необходимыми наставлениями по поддержанию порядка в делах; второе в Гамбург для Дитера. Писал я это письмо, фактически, полагаясь только на удачу, потому что, покинув несколько лет назад дом своего достойного соплеменника, оказавшего мне воистину роскошный прием, более не вспоминал о нем и не имел ни малейшего представления о его судьбе. Отчасти поэтому, я не стал подробно описывать произошедшее со мной, а ограничился просьбой отложить ближайшие поездки, если таковые планировались, и дождаться моего приезда. Ко всему прочему, я не знал, сможет ли Дитер помочь мне хоть чем-либо, ведь мы никогда не затрагивали подобных тем в беседах. Скорее даже, я рассматривал его в качестве связующего звена с другими источниками информации, о которых он может быть осведомлен, хотя бы в силу возраста и собственной тяги к изысканным и утонченным удовольствиям.
Письма были отправлены и на следующий день я отправился в Гамбург в надежде получить хоть какие-то ответы. Но по пути меня ждала еще одна остановка. Возможно, вы сочтете меня безумцем, счастье мое, но я решил еще раз увидеть старого пастора из позабытой всеми церкви, чей подарок спас мне жизнь и оказался куда эффективнее стали клинка. Нет, мне не нужны были душеспасительные беседы – моя душа давно и добровольно была обречена на судьбу даже более страшную, нежели пламя ада. Не было мне и нужды в успокоении печали или усмирении гнева – этот гнев и эта печаль отныне стали смыслом моего существования, полной яда пищей для моей проклятой души. Я шел на войну, на войну против сил гораздо более могущественных, чем человеческие. И мне нужно было оружие. Оружие, гораздо более мощное, чем могли сделать самые искусные из смертных мастеров. Я не был религиозен ни тогда, ни сейчас, и искренне убежден, что Господь создал человека по своему образу и наделил свободной волей и разумом для того, чтобы тот творил и созидал, а не ползал на коленях. И, похоже, наступило то время, когда нужно было перестать горделиво отворачиваться от создателя всего сущего, и обратиться к нему за помощью. Говорили, что он не всегда глух к мольбам.
26
Как и в прошлый раз, пастор Михаэль радушно принял нас, несмотря на поздний час. Как и в прошлый раз, он настоял, чтобы никто не оставался за пределами церковной ограды. Как и в прошлый раз, мои верные слуги отправились спать, а я остался наедине со священником. От всего сердца я поблагодарил его за подаренный крест и перешел к делу. Я был довольно прямолинейным человеком и сохранил эту черту, так же и в новой жизни, однако, все же постарался несколько сгладить углы, чтобы не шокировать старика и, в то же время, не выглядеть пустомелей и выдумщиком. "Скажите, Михаэль, – начал я чуть издали. – Вы же верите в Бога? Не в добродетель и всепрощение, а в Господа нашего, творца всего сущего?!". Пастор был явно удивлен этим вопросом, и на несколько секунд запнулся, однако, потом утвердительно кивнул: "Верую!". Я продолжил, переходя к нужной мне теме: "А верите ли вы… во врага всего сущего? Не в людские пороки и слабости, а в ангела, что был низвергнут с небес, и многие тысячи лет питает бесконечную ненависть ко всему Божьему промыслу?
Верите ли вы в абсолютное, беспросветное зло, противное природе нашей?
Верите ли вы в ад и порождения его, высмеивающие Бога самой своей сутью?!
Или ваши волки за забором – просто поучительная метафора?!"
Эта моя тирада действительно застала пастора врасплох и заставила его минут пять собираться с мыслями, прежде чем дать какой-то вразумительный ответ. Он явно был из породы мудрых от рождения людей, искренне ненавидящих любую несправедливость и невежество и, столь же искренне, борющихся с ними. И если факт существования Бога для него не нуждался в доказательствах (как минимум, потому что других устойчивых теорий о происхождении жизни, нашего мира и всей Вселенной, попросту не было), то дьявол, его демоны и ад, являлись для Михаэля не более, чем обобщенным названием всех противных ему людских пороков, мракобесия, суеверных страхов и прочих порождений дремучего невежества, к которому простой люд склонен во все времена. И я решился на самый рискованный шаг. Достав свой перочинный нож, небольшой, но очень острый, я закатал рукав и резким движением полоснул себя по руке. Рана была глубокая, очень кровавая и болезненная. Пастор окончательно растерялся – я не дал ему даже тронуться с места, когда он собрался пойти поискать, чем можно остановить кровь и перевязать рану. "Смотрите, Михаэль. Внимательно смотрите!" – едва ли не силой я направил взгляд священника на свою руку. Как вы догадались, мое сердце, рана затянулась в течении пары минут и от нее не осталось ни следа. "Вы? Вы – демон?!" – отшатнулся от меня Михаэль, осеняя себя крестным знамением. Я усмехнулся.
"Нет, я – вампир! Враг человеческий, таящийся в ночи и пьющий кровь живых.
Но я не демон. Я лишь привел доказательство, что наш мир не так прост.
Не бойся, поп, я не трону тебя. Я пришел за помощью твоего бога".