Надо отдать ей должное – Жози, хоть и была смертельно напугана произошедшим, не позволила себе истошных воплей, которые разбудили бы половину города. Уж не знаю, по какой причине, но стояла она очень тихо, нервно теребя в своих тонких пальчиках веер. Не будучи большим знатоком женского разума, я, все же, понимал, что бесконечно это молчание не продлится. Сгреб бедную девушку в охапку и потащил к себе домой. Оставлять ее одну было бы верхом глупости – она видела слишком много, видела недозволенное. Конечно, она ничего не поняла из произошедшего, но даже случайное упоминание о том, как я расправился с подстерегавшими нас убийцами, могло причинить мне слишком много проблем, самой незначительной из которых станет поспешное бегство из Венеции. Тем не менее, я совершенно не паниковал. Наоборот, я действовал с полным пониманием происходящего.
На мое счастье, дом был пуст. Вильгельм сидел в одной из дальних комнат, погруженный в изучение очередных чертежей, а никто из слуг в доме не ночевал. Это было правило, которое мы установили сразу и ни разу не пожалели об этом. Я зашел с черного хода и сразу провел Жози в малую гостиную. Это была относительно небольшая комната, которую я так и не удосужился вдумчиво обставить и использовал для совсем срочных приватных встреч и размышлений, требующих отсутствия каких-либо отвлекающих факторов. Там были только письменный стол, несколько стульев, небольшой сундук, стоявший на всякий случай, и бюро, в котором я хранил набор спиртного и сопутствующей утвари. Тоже на всякий случай и как небольшую надбавку слугам за хорошую работу – бюро не запиралось, за расходом напитков я следил в полглаза, главное, чтобы они всегда были.
Я посадил Жози на стул в углу комнаты, открыл бюро, не глядя достал бутылку, наполнил стакан и протянул ей. Судя по донесшемуся до меня запаху, это был или виски или коньяк. В любом случае, что-то довольно крепкое. Я чмокнул Жози в щечку, сказал, что сейчас вернусь, и прошел на кухню. После недолгих поисков, я нашел то, что мне подходило самым лучшим образом. Один из ножей. Хорошо наточенный, чтобы легко разрезать плоть, и достаточно компактный, чтобы не бросаться в глаза сразу. Я вернулся в малую гостиную и обнаружил Жози рыдающей навзрыд. Нервное потрясение в сочетании с крепким алкоголем сделали свое дело. Я оставил нож на письменном столе, подошел, обнял ее, прижал к себе. "Мне так страшно, – шептала она сквозь слезы. – Там происходили какие-то невероятные вещи…". "Успокойся, моя милая, – я гладил ее волосы и целовал лоб. – Все уже позади. Все закончилось". Все действительно закончилось. И для растерзанных мною наемников. И для нас. И для несчастной Жози.
Она начала целовать меня. Даже более страстно, чем обычно.
Я посадил ее на стол, мы начали освобождать друг друга от лишней одежды.
Ее сердце билось неистово. Она была горячей и влажной.
Она уже ждала меня, и я не стал затягивать. Сейчас я вспоминаю эту ночь и понимаю, что это было одно из самых страстных соитий в моей жизни. Мы оба были напряжены почти до предела и скомканы в сложный клубок противоречивых эмоций. Все продолжалось очень недолго, но ошеломило нас настолько, что еще минут пять, после завершения, мы провели в объятиях друг друга, будучи совершенно не в силах пошевелиться. Я слышал, как с ее ног свалились туфли и звучно ударились об пол, одна за другой. Я чувствовал свое холодное, мертвое семя где-то внизу. Ее пересохшие от волнения губы на своей шее. Ее острые коготки, рефлекторно царапавшие мою спину. Наконец, я немного отстранился от своей любовницы. Еще пару мгновений мы пристально смотрели друг другу в глаза. Потом я поцеловал ее. Нежно-нежно. Одной рукой гладя лицо и ища нож другой.
Я схватил ее за волосы и резко оттянул голову, открывая шею.
Она ахнула от неожиданности. Ее глаза округлились. Я перерезал ей горло.
Молча. Без прощальных слов и прочей ненужной ерунды.
Обращаться с ножом я совершенно не умел, поэтому бедняжка умерла не сразу. Она соскочила со стола, пытаясь зажать страшную рану руками, и, пошатываясь, пошла в сторону двери. Я не препятствовал ей, зная, что все кончится раньше, чем она сможет уйти. И действительно, дойдя до середины комнаты, Жози рухнула на пол и забилась в агонии. Ее смерть была страшна и прекрасна одновременно. С одной стороны, я прекрасно знал, какие муки она сейчас испытывает, безуспешно цепляясь за жизнь, а на деле лишь разбрызгивая все больше крови по стенам. С другой стороны – видели бы вы, моя ненаглядная, как бились об пол ее изящные стопы в тонких шелковых чулках, как все ее тело натягивалось подобно тугой струне, как слезы ручьем лились из стекленеющих глаз. Я стоял, будто завороженный, жадно созерцая ее конвульсии. Даже на пороге смерти моя милая Жози сумела подарить мне миг наслаждения.
Ни одна смерть, ни до, ни после, не вызывала во мне каких-либо чувств.
Видимо, я действительно любил эту маленькую шлюшку.
Любил странно, но искренне. До последнего ее вздоха.
Глава пятая
17
Следующий месяц я потратил на поиски достойного учителя фехтования, который бы еще и согласился давать мне уроки в ночное время. Таковых нашлось несколько и, после нехитрого отбора, я остановился на одном – статном поляке, потомку знатной фамилии, вынужденному покинуть родину из-за политических убеждений и не скрывавшему своего презрения к окружающему быдлу, которым он считал практически любого, если тот был не дворянских кровей или не хотел пополнить его крайне тощий кошель. Этот человек был настоящим мастером своего дела, поэтому мог себе позволить говорить правду в глаза, не стесняясь в выражениях, что делал с удовольствием и от чего очень страдал его доход. Но его представления о чести не позволяли приспосабливаться под реалии окружающего мира, наоборот, это мир должен был подстраиваться под волю господина Мариуша. Самое интересное, что мир периодически давал слабину и посылал этому несгибаемом гордецу щедрейшие подарки.
Одним из таких подарков, очевидно, стал и я. Уже на первом занятии я понял, что был слишком самоуверен и все мое превосходство над силой и ловкостью смертных – ничто без развитого тактического мышления. В тех нескольких схватках, где мне пришлось участвовать, победа доставалась только лишь за счет моей относительной неуязвимости и неготовности противника к подобному повороту дел. Пражское чудовище я одолел практически по чистой случайности и с такими последствиями, что, при иных обстоятельствах, победу можно было причислить к пирровым. Взяв же в руки шпагу и попробовав вести бой по человеческим правилам, я почувствовал себя неуклюжим тюленем, пытающимся научиться ходить на своем хвосте, вместо того, чтобы ловко перемещаться в родной стихии. Мой учитель вовсе не стеснялся насмехаться над моей новичковой никчемностью и всячески попрекать. Метод был крайне спорный, но для меня подходил полностью. Одержимый страстью к совершенству во всем, я начал изнурять и себя и его тренировками и засыпать огромным количеством вопросов.
Результат не заставил себя ждать. Вскоре, в моем доме образовалась небольшая коллекция клинкового оружия всех мастей – шпаги, палаши, сабли, кинжалы, все в нескольких вариантах, затесалось даже несколько индийских мечей, которые приглянулись мне за счет своей противоестественной формы. Я изучал все стили фехтования, какие только мог предложить пан Мариуш. Когда его собственных знаний уже не хватало, он отыскал где-то несколько фехтбуков и мы стали совместно штудировать их. Я был очень доволен собой. Все-таки, холодное оружие еще было рано списывать со счетов, и оно действительно являлось очень хорошим инструментом для защиты собственной жизни даже для меня. Раньше я подсознательно опасался возможности схватки с другим бессмертным, теперь же, понимал, что попади мне в руки хотя бы столовый нож, преимущество будет на моей стороне. Плюс ко всему, занятия фехтованием успокаивали меня, позволяли достичь определенной степени ясности мышления, столь необходимой для ведения прочих дел.
Так прошел еще год. Мне все-таки удалось заслужить уважение своего учителя, и мы стали добрыми друзьями. Этой дружбой я очень дорожил, чувствуя в Мариуше родственную душу, в чем-то даже более сильную и достойную, чем моя собственная. По сути, он перенес гораздо больше страданий, чем я, но у него не было возможности сбежать в мир бессмертия и кровавых наслаждений. Как-то я попытался представить Мариуша в роли своего соплеменника. Образ пресыщенного мирскими радостями прожигателя вечности, какими являемся почти все мы, был удушливо тесен этому несгибаемому исполину воли. Скорее мне представлялось, что он сразу же отправится поднимать восстание в своей Польше или отправится воевать за какого-нибудь из европейских императоров, чтобы получить собственный остров в дальних морях. И, если я скрываю свое истинное обличье, более из соображений здравого смысла, нежели страха перед гневом смертных, Мариуш не стал бы делать даже этого. Он показывал бы свое превосходство просто в силу наличия оного. Он не только гордился бы своим бессмертием, но и всячески бы выставлял его напоказ.