Сегодня Павлу приснились те камни. Он взглянул в ворота: его высокий стояк виднелся за домом Судейкина, вознесенный высоко в утреннее молочно-синее небо. Что могло быть радостнее сердцу Павла?
Разгоняя застарелую многодневную усталость, он поплескался у рукомойника и, не дождавшись завтрака, даже не повидав хлопотавшую в зимней избе жену, схватил ящик с инструментом, устремился к мельнице.
- А что, Павло Данилович, - сказал старшой пильщик, здороваясь, - пожалуй, хватит тонкого-то.
Павел прикинул: надо было пилить тонкий еще. Распорядился, какие дерева брать, оглянулся. Солнышко было уже высоко, но ни Евграфа, ни Ивана Клюшина у мельницы не было. "В чем дело? - подумал Павел. - Не должно, чтобы проспали, не те мужики". Он поработал с полчаса один, вырубая мощный косой шип на одном из четырех толстых дерев. (Дерева эти намечались на подпоры к столпу.) Мужиков не было. Павел воткнул топор, намереваясь сходить к дяде Евграфу, но увидел идущую к мельнице Палашку. Двоюродная подошла как-то боком, не глядя на Павла, он, предчувствуя недоброе, сжал скулы:
- Где отец-то?
- Паш… - Палашка потупилась. - Меня тятя… Тятя к тебе послал… Велел сказать… Он из паев выходит…
Павла обдало жаром, он вскочил.
- Что?
- Он не придет… велел сказать…
- Врешь! - Павел схватил ее за плечи. - С ума сошла?
Палашка вырвалась и побежала в деревню. Павел бросился следом за ней, пильщики остановили работу. Павел бежал к деревне, к дому дяди Евграфа, чувствуя, как от волнения и горя слабеют ноги, в голове искрами мелькали страшные мысли: "Гад Судейкин… кастрировал жеребца… Это от него, от Судейкина… Перепугал мужиков… Что делать теперь?"
Он вбежал в дом дяди Евграфа как сумасшедший. Рванул двери летней избы - никого. Побежал в зимнюю - там тоже. "Спрятался… Эх…" Павел начал метаться по всему дому, ища Евграфа.
- Божатко! Божатко… - кричал он.
Никто не отозвался. Павел сел на приступок и сжал кулаками виски. Он не слышал, как на сарае зашуршало прошлогоднее сено: Евграф осторожно выглянул и вылез на свет божий.
- Паша…
Павел не оглянулся.
- Павло, послушай, что скажу…
- Иди ты… - Павел по-страшному выругался. - Трус! Пентюшка! - Схватил дядюшку за грудки, притянул к себе и долго глядел в лицо. Евграф прятал и отводил глаза.
- Эх ты…
Павел оттолкнул его, скрипнул зубами, лестница прогрохотала под каблуками.
К Ивану Клюшину не стоило было и ходить. Павел в отчаянии прибежал домой.
Пильщики, узнав о том, что мужики вышли из пая, тоже остановили работу. Старшой ждал в избе, чтобы попросить расчет. Бабы ревели на верхнем сарае.
Все рушилось на глазах.
И Павел заметался по дому, не зная что делать.
Дедко Никита с утра пошел было в поле помогать Ивану Никитичу, но совсем неожиданное дело сорвало все его планы. Он был не то чтобы церковный староста, но за храмом в Шибанихе приглядывал больше всех. Не однажды собирал деньги на ремонт, приструнивал прогрессиста Николая Ивановича, когда тот впадал в непотребство.
Проходя мимо церкви, дедко остолбенел. Человек шесть мазуриков-недорослей кидали камнями, стараясь попасть в окно летнего храма. Коноводил у них опять Селька. Звон стекла оглушил деда Никиту как громом.
- Паскудники, ироды!.. Что делаете?
Подростки разбежались по заулкам. Никита, сокрушенно навалясь на батог, с трудом отдышался: "Что делается!" Он припомнил, что Селька не первый раз варзает и богохульствует около храма. Еще великим постом этот прохвост углем написал матюги на ограде, теперь вот и стекла бьют.
Дедко решил поискать стариков, посоветоваться. Двое из них - Клюшин и Жук - сидели на бревнах, Никита издали заприметил их. Они нюхали табак, разбирали позавчерашний праздник и дело с Акиидиновым жеребцом. Оводы летали над ними вгустую.
- Дак оне нас не кушают, - как бы оправдываясь, сказал Жук. - Мы уж для их вроде и нескусны, вон пусть молодяжку едят.
Дедко Никита рассказал про молодяжку. И старик Жук, и дед Клюшин поддержали Никиту.
- Делать, ребятушки, нечего, надо поучить Сельку.
- Пороть, один выход.
- Его не пороть надо! - подошел дед Новожил. - Ему, дьяволенку, надо всю кожу батогами спустить!
- Вот что, ребятушки, - дождался своей очереди сказать дедко Клюшин. - А нам бы к председателю сходить, к Микуленку-то.
- Оно верно.
- Скажем, так и так. Нет больше никакой силы-возможности, разреши фулигана выпороть.
- Конечно, надо бы доложиться-то. Оно бы ненадежнее.
Микулина по случаю праздника дома не оказалось, нашли его за домом Кеши Фотиева. Он играл в рюхи с другими холостяками. Тут же был и виновник события.
- Доброго здоровьица, - отвлекая внимание, громко поздоровался Жук, - честной компание!
Дед Никита, якобы невзначай, отозвал Микулина в сторону. Тот был под хмельком и с одноразки не понял, что от него требуется.
- Мы, значит, Миколай Миколаевич, это, - объяснял старик Новожил, - просим.
- Разреши поучить.
- Да кого? - Микулин все еще не мог усечь, в чем дело.
- Сельку. Который раз безобразит.
Микулин расхохотался.
- Да вы что, старики! Он ведь у нас актив.
- Вот ты и поучи. Ты по своей линее, по активной, а мы по своей.
- А мне-то что! - Микулин махнул рукой. - Учите, шут с вами. Да вам его все одно не изловить, он как заяц ускачет.
- Сымаем.
Микулин убежал, пришла его очередь выбивать "пушку". Селька ничего не заметил. Старики по одному подались к сопроновскому подворью.
Отец Сельки Павло Сопронов второй год сидел дома, совсем обезножел. Ноги отнялись у него, может, от простуды, может, от спинного ранения, полученного во время Брусиловского прорыва. Кроме сыновей, Игнахи и Сельки, у него имелась еще старшая замужняя дочь Агнейка. В последний приезд Игнаха привез откуда-то из-под Вологды жену Зою - черноватую, костлявую и ругливую бабенку. Игнаху выбрали тогда секретарем ячейки. Он с женой отделился от семейства в старую косую зимовку. Тут они и жили вдвоем, пока Игнаху не сняли с секретарей. Он разобиделся, оставил Зою дома и уехал куда-то на заработки, ходили слухи, что сейчас он десятником в лесопункте, но точно никто ничего не знал. Совсем обезноженному Павлу жилось худо: его кормили по очереди. Селька таскал его на закорках то в зимовку к невестке, то обратно к себе в передок. Поскольку родных детей было двое, а невестка одна, то решено было, что отец будет жить два дня у себя, а третий день у невестки, потом опять два дня у себя и опять день у Зои. Зоя хоть и ругалась, но все же кормила свекра. И вот Селька таскал отца на закорках то туда, то сюда. В Шибанихе сначала дивились этому, но постепенно привыкли.
Сегодня Павло Сопронов сидел на крылечке, он кое-как, на руках, передвигался по ровным местам, даже через порог. Он сидел на ступеньках, а старики по очереди здоровались, вздыхали, но, чтобы не затягивать время, Жук сразу объяснил Павлу все дело. Павло цыркнул слюной на брошенную цигарку и обеими руками переложил левую ногу с места на место.
- И гадать нечего, - сказал он. - Надо пороть. Может, и мне на пользу, совсем извертелся, прохвост.
- Давай, Клюшин, иди за вицами, - проверещал Жук. - Да потоньше ломай.
- Из веника-то не подойдут? - спросил дедко Никита.
- Можно и веник, только зимний надо - голик.
- Да уж лучше бы свежим.
Клюшин сходил за отвод и наломал из ивового куста с полдюжины прутьев.
- Говоришь, в рюхи играет? - спросил Павло.
- В рюхи. Как думаешь, хватит пятка-то? - Никите уже становилось жалковато обреченного Сельку. Они остались с Павлом вдвоем на крыльце, все остальные ушли ждать в избу.
- Мало пятка, - Павло опять закурил. - Десяток горячих надо.
Селька появился неожиданно и не с той стороны. Видимо, зная, что его ждет, он выглянул из-за угла и показал красный язык и фигу, начал дразниться:
- Что? Видели? Вот вам! Во!
Смелея все больше, он подошел совсем близко.
- Ну-ко, прохвост, иди сюды! - крикнул Павло. - Я те покажу, как стекла бить!
- А что? Догонишь? - Селька опять показал отцу фигу. - Догонишь? Не догонишь, во вам!
Селька прыгнул на крыльцо, к воротам, надеясь скрыться или запереться в доме. Павло хотел поймать его за ногу, но не успел, повалился на бок, Селька торжествующе зарычал:
- Гы-ы-ы!
И захлопнул ворота. Но сзади в сенях его тут же схватили. Он не ожидал тыльного нападения. Дедко Клюшин цепко держал его за одну руку, Жук за другую, а здоровый Новожил обхватил ноги. Орущего и брыкающегося Сельку повалили на пол, дед Никита держал наготове пучок ивовых виц.
- Штаны, штаны сволакивай! - пыхтел Жук, наваливаясь Сельке на ноги. - Ох мать-перематъ, убежит…
- Не убежит… Задницу-то! Не заслоняй!
- Давай!
Дедко Никита взмахнул пучком розог.
- Р-раз! - считал Павло Сопронов с крыльца. - Два! Не жалей дьявола, таковский. Три!
Селька завопил…
Павел услышал этот крик, выходя от Евграфа. Он выбежал из-за угла, подскочил, схватил дедка за руку:
- Остановись! Рехнулись, что ли?
- Стой…
Он отпихнул Жука, толкнул Новожила:
- Стой!
- А ты что за начельник? - взъерепенился Новожил. - Иди, а то и тебя выпорем! Мать-перемать! Вали, робята, и етого!
В это время Селька спрыгнул, отскочил, натянул штаны и сиганул на верхний сарай. Павел сел на ступеньку, не слушая, как ругают его Жук с Новожилом.
- Дедко…
- Знаю уж. - Дедко Никита кинул розги в крапиву.