XVII
Ольховский ВИК с 1918 года размещался в одноэтажном, крытом железом доме бывшей волостной управы. Дом был построен с тремя комнатами на каждую коридорную сторону и мезонином, как называли чердачную комнату. Внизу помещался волисполком. Кроме того, одна комната была отдана ККОВу, а другая - под контору двух колхозов, то есть кредитно-машинному товариществу и маслоартели. (Третьим колхозом считалась в волости коммуна имени Клары Цеткин, но вся ее "бухгалтерия" размещалась в сундучке Митьки Усова.) Рядом с конторой колхоза располагалась еще изба-читальня, в мезонине же были свалены старопрежние архивы. Когда секретарем ячейки избрали присланного из уезда Сопронова, Степан Иванович Лузин предложил ему мезонин. Архивы свалили на полу в уборной, а в мезонине за счет бюджета сложили печку-щиток и сделали накат пола.
В мезонине было свежо, но Сопронов не хотел опускаться вниз. Он разбирал посиневшими пальцами бумаги и ждал, когда Лузин сам поднимется в мезонин. Собрание по созданию новых групп бедноты намечалось на двенадцать, а Лузин не поднимался к Сопронову. Уборщица Степанида, топившая в мезонине печку, сказала, что Степан Иванович давно пришел, что народу съехалось густо.
Сопронов, так и не дождавшись к себе председателя ВИКа, решил действовать напролом и самостоятельно. Он взял несколько листов линованной, еще старорежимной бумаги и разграфил их вдоль. В заголовке первой графы он написал: № п/п. Вторая графа само собой называлась ФИО, а третью он обозначил четырьмя буквами: кл. пр. - классовая принадлежность. Оставалось еще место для четвертой графы. Сопронов, подумав немного, надписал: ос. уп. - особые упоминания. Затем он больше часа переписывал с налогового списка фамилии в свой список, устал и, вертя карандаш, подошел к окну.
Внизу, у коновязи, стояло много подвод, кони жевали сено. Около саней крутились собаки, сновали ребятишки с корегами. Подъезжали все новые, самые дальние подводы, много народу подходило пешком.
Сопронов, глядя на себя со стороны, снова поместился на стуле, когда уборщица пришла закрывать трубу.
- Степанида, не видела Нечаева шибановского?
- Давно тут крутится.
- Ну-ко, позови мне его!
Тощая, похожая на весеннюю галку Степанида разогнулась у печки.
- Сам бы сходил. Где он, может, в деревне у кого.
- Найди!
Степанида ушла с добродушным ворчанием.
Сопронов взглянул на шибановские фамилии: всего пять, от силы семь хозяйств были, по его мнению, по-настоящему бедняцкими, остальные сплошь зажиточные и кулаки. Он не курил с того времени, как вступил в партию, но сейчас ему как будто чего-то недоставало. Вспоминая о куреве, подумал: "Опять же взять и другие деревни. Что ни изба, то и зажиточный, у каждого по лошади и корове, у многих по две, а то и по три коровы. Ожили после земельного передела! Наплодилось за эти годы кулачков, обрадовались Советской власти! Ничего, еще прижмут хвосты, запоют не то. С нэпом-то, по всему видать, товарищ Сталин разделается…"
Телеграмма, подписанная Ерохиным и Меерсоном, лежала на столе, рядом со списками, "…развернуть борьбу с классово чуждым элементом". Легко сказать! Они вон все - сват да брат, не подступишься, куда ни копни… Из уезда приказывать легче!
Пахнущий снегом, сеном и лошадью, шумно вошел Иван Нечаев, восторженно тряхнул холодную руку Сопронова:
- Ну, Игнаха, как мы опозорились-то!
Сопронов, сидя за столом, не принял нечаевского восторга. Нечаев ничего не заметил. Свернул цигарку гродненского, начал рассказывать, как они опозорились вместе с Ундером и Судейкиным.
- Ему бы, понимаешь…
- Знаешь чего, Иван Федорович? - перебил Сопронов и прихлопнул рукой список. - Вот тут у меня вся деревня…
- Дак что? - держа незажженной спичку, удивился Нечаев. - Какая деревня?
- Шибаниха. У тебя сколько коров?
- Одна, знаешь и сам.
- Одна, - Сопронов важно откинулся назад, постукивая по столу пальцами. - А у Рогова, у соседа твоего?
- У Рогова три.
- Три. Есть разница?
- Какая разница!
- Такая, какая е… мать! - разозлился Сопронов. - Ты что, маленький? Вчера на свет родился?
Иван Нечаев, моргая светлыми ресницами, удивленно поглядел на Сопронова. Они были одногодки, к тому же он, Нечаев, и сам служил в армии командиром. Только теперь он заметил, как разговаривает с ним Сопронов. И обида вскипела где-то между ключицами.
- Вот что, Игнаха, ты не темни! Говори сразу, чего надо. И Рогова при мне не паскудь, хорошего мужика паскудить не дело!
Сопронов сузил водянистые, цвета снятого молока глаза, переломил себя и заговорил тише:
- Товарищ Нечаев, мы собираем группу бедноты. Ты знаешь, какие теперь льготы бедноте. Из фонда ККОВ выдаем хлеб, освобождаем от самообложения. Сельхозналог - скидка, либо тоже освобождаем. Тебя первым записываю в шибановскую группу.
Нечаев еще более удивился. Игнаха назвал его не Ванюхой, как раньше, и даже не Иваном Федоровичем, а товарищем Нечаевым. Это обидело его больше всего: с Игнахой они вместе играли в рюхи, вместе уходили на действительную. Даже бурлачили в малолетстве и ходили на игрища - вместе. И вдруг теперь Игнаха сидит за столом, глядит ястребом, называет Нечаева по-новомодному, как в армии. Да еще наговаривает на соседа Ивана Рогова. А с Роговым Нечаевы тоже испокон веку не живали недружно.
- Дак как? - жестко спросил Сопронов.
- А никак! Ежели хошь, вот тебе моя правая! - Нечаев встал. - Дружки были, дружки и останемся! Только в бедноту я не пойду, я не зимогор.
- Не пойдешь, силом не потащим, - Сопронов не принял, не заметил протянутой ему руки. - Запишем и середняком. Только крепким середняком, учти! Пеняй потом на себя!
- Пошел ты к… - Нечаев выругался. - Записывай хоть в зажиточные!
- Время терпит.
Побелевший Нечаев хлопнул дверями.
Сопронов спустился со списками в избу-читальню. Человек двадцать, вызванных по повесткам, сидело на лавках. Дым густо стоял в воздухе, выедал глаза старухам и некурящим мужикам. Мужичок, рассмешивший давеча Палашку Миронову, разговаривал с Носопырем, Селька, брат Сопронова, сидел один на передней лавке. Африкан Дрынов, мужик из дальней деревни, рассуждал с Митькой Усовым, держа на коленях замасленную, пропотелую буденовку. Таня, шмыгая носом, ждала одна, а Кеша Фотиев разговаривал с ольховским знакомым по прозвищу Гривенник. Еще несколько незнакомых друг дружке старушек, мужичков и баб разместилось на задних скамьях.
Сопронов прошел на сцену и сел за накрытый розовым полотном стол, на котором стояли чернильница-непроливашка и пустой графин. Образовалась тишина, он велел Степаниде закрыть двери на крюк и встал.
- Товарищи, прошу сейчас не курить! Кому невтерпеж, пусть выйдет на волю.
Такое запоздалое, правда, но строгое предупреждение восстановило в избе-читальне тишину, люди сидели не двигаясь и стараясь не кашлять.
- Товарищи, открываю собранье бедноты Ольховского ВИКа. Есть такое предложение, президиума не выбирать. Нет возражений?
Возражений не было. Сопронов достал из кармана книжечку.
- Вопросов на повестке два, это выборы группы бедноты и распределение населенья по трем основным классам. То есть на бедняков, на середняков и на кулаков. Нету возражений?
Он оглядел ряды: собрание молчало.
- По первому вопросу вот что предлагаю. Избрать общую группу бедняков в данном общем составе. Нет возражений? Цитирую персонально по деревням. Шибаниха. Петров Алексей Иванович, Соколова Татьяна… э…
- Матвеевна! - с места сообщил Кеша. - Крестила тебя и меня.
Сопронов пропустил без последствий Кешино замечание, а Таня стеснительно опустила голову и затеребила платок.
- Значит, Соколова Татьяна Матвеевна, Фотиев Асикрет Лиодорович, Сопронов Селиверст Павлович, нет возражений? Зачитываю, товарищи, по деревне Ольховице…
- Дозвольте, товарищ Сопронов, это, значит, спросить вопрос, - встал мужичок из Усгашихи, насмешивший Палашку. - Ежели, значит, это… К примеру, основанье личности… И в общей сознательности. Я насчет жалованья. Ежели, к примеру, жалованье пойдет, значит, по степеням должностей…
- Вопрос к делу не относится.
- Понятно. - Мужичок, довольный, сел.
Сопронов продолжал зачитывать фамилии по деревням. Тем временем кто-то из присутствующих откинул крючок и вышел покурить.
В избу-читальню потихоньку вошли двое ольховских мужиков. За ними зашли Акиндин Судейкин и Савватей Климов. Изба-читальня понемногу наполнилась народом.
Сопронов сообразил, что сделал оплошку, но было уже поздно.
Люди входили один за другим, толпились у дверей, садились прямо на полу, а кто посмелее, проходил вперед и занимал две передние скамейки.
- Товарищи, будем считать первый вопрос оконченным! Всем зачитанным лицам прошу принять к сведенью. Теперь, товарищи, переходим к основному вопросу, к распределению по классам групп.
Несмотря на духоту, тесноту и давку, в избе-читальне опять стало тихо.
- Есть, товарищи, указание центра делить не на шесть групп, как раньше, а на три. Голосую, кто за то, чтобы распределить на три группы? Голосуют только выбранные товарищи…
В избе установилась мертвая тишина. Вдруг кто-то в задних рядах старательно крякнул, и все задвигалось, зашевелилось, заговорили все сразу, послышались отдельные крики и возгласы:
- Это почему три?
- У нас тоже право голоса!
- Где председатель ВИКа?
- Лузина! Степана Ивановича!
- Товарищи! - Сопронов, бледнея, стучал карандашом по графину. - Наше собрание по другой линии, по линии бедноты.
- Какая такая бедная линия?
- Совецка власть у нас одна!
- Верно!