Клотильда начала думать о себе во множественном числе, говорить "наш народ", "наше положение", "наш долг". За первым августейшим жестом, а именно включением фонтанов в Версале, последовала тщательная разработка дорогого ее сердцу проекта, отчасти имевшего некоторые параллели в истории. Она выделила недалеко от Версаля участок земли, который должен был именоваться Пти Голливуд. Там надлежало построить небольшие домики, загоны для скота, амбары. Там железные клейма не вынимались бы никогда из костров. Индейские лошадки, дико выкатывая глаза, налетали бы на загородки. В Пти Голливуд наведывались бы Рой Роджерс, Алан Ладд, Хут Гибсон, Гэри Купер - молчаливые и сильные. Они чувствовали бы себя там как дома. Клотильда в кожаной юбке и черной рубашке ходила бы между гостями и разносила самогон в маленьких стаканчиках. Если бы началась перестрелка (ну как избежать перестрелки там, где собираются необузданные немногословные мужчины?), то принцесса - тут как тут - останавливала бы кровь и облегчала своей августейшей рукой муки страдальца, молча сносящего терзающую его боль. Такова была суть лишь одного из замыслов Клотильды.
Именно в это время она стала брать к себе в постель старого игрушечного мишку. Именно в это время она безумно влюбилась в Тода Джонсона.
Клотильда встретила его в посольстве, куда пришла с юным Жоржем де Марин, иначе говоря, графом де Марин. Этот надутый семнадцатилетний юнец отлично знал, будучи членом одного с ней клуба поклонников Таба Хантера, что тот непременно появится в течение вечера в посольстве.
Тод Джонсон сидел рядом с Клотильдой на банкетке, обращенной к танцевальной площадке. Она заметила его - и дыхание ее участилось; некоторое время она наблюдала за ним - и сердце ее колотилось; наконец, под нытье скрипок она наклонилась к нему и спросила:
- Вы американец?
- Точно так.
- Тогда будьте осторожны. Вам все время будут наливать шампанское, пока вы их не остановите.
- Спасибо за совет, - ответил Тод, - уже наливали. А вы француженка?
- Конечно.
- Я думал, тут французы не бывают.
Жорж злобно пнул под столом Клотильду, лицо ее покраснело от боли.
- Надеюсь, вы не рассердитесь, - сказал Тод, - Я уж сам представлюсь - Тод Джонсон.
- Я знаю, в Америке так принято, - сказала Клотильда, - Я там была. Разрешите представить вам графа де Марин. Теперь, - обратилась она к Жоржу, - представь ты меня. У них так полагается.
Жорж с хитрым видом прищурил глаза.
- Мадемуазель Клотильда Эристаль, - монотонным голосом сказал он.
- Что-то вроде имя знакомое, - заметил Тод. - Вы, случайно, не актриса?
Клотильда опустила ресницы.
- Нет, мсье, разве что все люди актеры.
- Хорошо сказано, - одобрил Тод. - Вы здорово говорите по-английски.
- Говорит ли мсье по-французски? - опять произнес Жорж монотонным голосом, считая свой тон оскорбительным.
- На принстонском французском. Вопросы задавать могу, но ответов не понимаю. Но я учусь. Сейчас уже разбираю отдельные слова, не то что несколько недель назад.
- Вы долго пробудете в Париже?
- Определенных планов у меня нет. Разрешите, я закажу шампанского?
- Если вы их потом остановите. Не позволяйте себя надувать, как будто вы какой-то аргентинец.
Вот так это все началось.
Тод Джонсон был идеальный молодой американец - высокий, волосы ежиком, голубоглазый, хорошо одетый, с хорошим, по принятым стандартам, образованием. Отец его, X. У. Джонсон, яичный король из Петалумы, Калифорния, был известным обладателем белых леггорнов, в количестве тридцати миллионов двухсот штук. Еще более удачным можно считать то, что X. У. выбился из бедняков и создал свое куриное королевство благодаря собственным усилиям.
Как вы сами убедитесь, Тод Джонсон, будучи очень богат, ничуть не страдал от своей родословной. После шестимесячного пребывания в Европе, имевшего целью встряхнуться, ему предстояло вернуться в родную Петалуму, начать куриное дело с самого низу и, в конце концов, поднявшись на самый верх, перенять его у отца.
Лишь после нескольких встреч с Клотильдой он поведал ей о своем отце и куриной империи. А Клотильда к тому моменту до такой степени горела и таяла от любви, что забыла познакомить его с их семейными событиями. Клотильда-романистка, суетная девица, коммунистка, принцесса, перестала существовать. В свои двадцать лет она втюрилась, как пятнадцатилетняя девчонка. Она только и делала, что вздыхала, в животе у нее не проходило неприятное ощущение тяжести, и она впала в такое безразличное, отсутствующее состояние, что мадам решила применить старое простонародное средство, которое, правда, уложило дочь в постель, но зато избавило от необходимости звать психиатра. Чтобы оправиться после этого жестокого средства, телу Клотильды с такой силой пришлось бороться за свое выздоровление, что душе предоставили справляться самой. И душа, как это бывает в таких случаях, справилась вполне успешно. Любовь осталась, зато Клотильда получила опять возможность нормально дышать.
В 19.. году все американские рекламные агентства оказались чудовищно загружены. ББД&О были по макушку заняты переписыванием Конституции Соединенных Штатов, а также поисками рынка сбыта для нового понтонного гольфмобиля. Райкер, Данлап, Ходжсон и партнеры взялись бы за французскую работу осенью, но сейчас никак не могли снять своих ведущих сотрудников с рекламы "нудент" - средства для выращивания зубов.
Товарищество Мерчисон занималось трансатлантическим нефтепроводом. В прессе он назывался ТАНП и представлял собой двадцатичетырехдюймовую магистраль, проходящую под океаном из Саудовской Аравии в Нью-Джерси. Каждые 50 миль на протяжении всего пути были отмечены нефтекачалками. Все бы ничего, если бы не постоянное вмешательство сенатора Бангера, демократа из Нью-Мехико, который то и дело приставал с вопросом - почему персонал и материалы армии и флота используются частной корпорацией? Товариществу Мерчисон предстояло провести в Вашингтоне почти всю весну и лето.
Будь у любого из этих агентств развязаны руки, коронация французского короля прошла бы значительно глаже.
Кто мог бы описать всю драматичность, пышность и великолепие, а также, увы, неразбериху во время коронации в Реймсе 15 июля? Количество слов в газетных сообщениях достигало нескольких миллионов. Цветные фотографии заполняли первую страницу всех газет с тиражом свыше 20 тысяч.
На первой странице нью-йоркской "Дейли ньюс" красовался заголовок, составленный из букв четырехдюймовой высоты: "Лягушатники коронуют Пипа".
Все видные журналисты и комментаторы Америки присутствовали на коронации.
Конрад Хилтон воспользовался случаем и открыл в Версале отель "Хилтон".
Заранее были раскуплены биографии всех французских аристократов.
Луэлла Парсонс поместила на первой полосе вопрос: "Приедет ли Клотильда в Голливуд?".
Читателю стоило бы посмотреть старые выпуски газет с отчетами о великом дне в Реймсе и Париже: собор, набитый битком до самых дверей, выкрики билетных спекулянтов, прилавки с керамикой, миниатюрные сувенирные гильотины.
Сама коронация явила собой торжество беспорядка. В последнюю минуту выяснилось, что не позаботились о лошадях для королевского экипажа. Этот пробел восполнили скотобойни Парижа, хотя этот их жест оставил некоторые районы города на три дня без мяса. Мисс Франция в виде Жанны д’Арк стояла возле трона со знаменем в одной руке и обнаженным мечом в другой, пока наконец от жары и веса доспехов не потеряла сознания. С металлическим грохотом кухонной утвари она рухнула на пол во время королевской присяги. Ее проворно подняли шестеро служителей алтаря и прислонили к готической колонне, где она и стояла, всеми забытая, до позднего вечера.
Коммунисты чисто механически, по привычке, написали краской на стенах собора "Наполеон, гоу хоум", но к этому промаху по части истории и хороших манер все отнеслись добродушно.
Коронация закончилась к одиннадцати утра. После чего толпы зевак ринулись назад в Париж, чтобы поспеть к параду, который должен был двинуться от площади Согласия к Триумфальной арке. Процессия была назначена на два часа, но началась в пять.
Окна вдоль Елисейских полей были распроданы заранее. Места на краю тротуара шли по пять тысяч франков. Обладатели стремянок получили возможность продлить себе отпуск на целую неделю, а то и дольше.
Шествие было искусно организовано таким образом, что представляло и прошлое, и настоящее. Впереди двигались парадные экипажи пэров Франции, украшенные золотым листом и кувыркающимися ангелами; затем - батарея тяжелой артиллерии, которую везли тягачи; потом отряд арбалетчиков в камзолах с разрезами и в шляпах с перьями; затем полк драгун в блестящих кирасах; дальше тяжелые танки и бронетранспортеры, а за ними организация молодых аристократов в доспехах. Далее следовал батальон парашютистов, вооруженных автоматами и ведущих за собой королевских министров в парадных мундирах, а под конец шагал взвод мушкетеров в кружевах, штанах до колен, в шелковых чулках и башмаках на высоких каблуках и с большими пряжками. Мушкетеры шествовали величественно, используя мушкетные подпорки как посохи.
После всех проскрипела королевская карета. Пипин IV, похожий на узел пурпурного бархата и горностая, и королева, также в горностаях сидящая рядом, любезно принимали приветствия лояльных зевак и с не меньшей учтивостью отвечали на свистки критиканов. Там, где улица Мариньи пересекает Елисейские поля, какой-то сумасшедший недоброжелатель выстрелил в короля из пистолета, использовав при этом перископ, чтобы целиться поверх голов. Он убил королевскую лошадь. Один мушкетер из арьергарда тут же перерезал постромки и любезно впрягся вместо нее. Карета двинулась дальше.