Это ощущение потерянных каникул распространялось у Юры на месяцы, и даже годы. Он каждый раз обещал себе: "Завтра начну по-новому!" - строил соблазнительные планы, но они рушились, и по-новому ничего не выходило. "Нужен жесткий режим, - решал он. - Буду с вечера планировать завтрашний день и жить до предела насыщенно. Спорт, книги… Надо развивать свою личность!"
Но не выходило, не выходило! Всей его решительности хватало только на то, чтобы решить, спланировать, а вот выполнить… тут он чувствовал себя словно впряженным в тот воз, на который с бездумным весельем наваливал тонны поклажи.
Тогда он бросал режим и планы, обещая себе! "Буду делать лишь то, к чему есть желание" - и начиналось как бы выуживание желаний: сидел он, Юра Васильев, с удочкой и ждал, когда клюнет. Но как нарочно желаний-то и не наклевывалось, и он с тоской оглядывался назад, жалея, что поторопился бросать режим и систему.
Шутки шутками, но это было мучением, и иногда ему хотелось воскликнуть: "А есть ли она вообще, жизнь?!" В отчаянии Юре казалось, что те механизмы, в которых должна кипеть работа на самом деле стоят накрытые брезентом, словно аттракционы в парке культуры.
Вот, к примеру, семья. Сколько раз он слышал: "Семья - ячейка… восторженная любовь между близкими, как в романах Толстого… домашнее тепло и уют". У него же было подозрение, что в их семье Васильевых лишь где-то сверху набегает мелкая рябь жизни, а загляни чуть глубже - холод, оцепенение, безмолвие…
Или, к примеру, дружба… Он вспоминал: "Прекрасен наш союз, он, как душа…" Было ли у него, Юры, такое? Правда, он дружил с Гришей Ованесовым, они вместе слушали Бартока, но вот "прекрасен наш союз…" - у них не было, не было! Они лишь соревновались в эрудиции и оттачивали свой интеллект.
Или те же увлечения… Он, конечно, влюблялся в университетских девушек, но скорее по убеждению, что так надо, так полагается, и подчас его охватывал ужас: "Я женюсь, у меня будут дети - и неужели все?!"
Кроме главных симптомов болезни, был и набор второстепенных. Особенно причудливым был симптом, связанный с дачей взаймы.
На курсе у Юры постоянно занимали по трешке, по пятерке, когда накануне стипендии факультетские кутилы успевали начисто опустошить карманы и обедали одной капустой, бесплатно выставляемой в столовой как приправа и закуска. Юра же очень следил за своим рационом, принимая пищу строго в установленное время и обедая непременно с горячим. У него всегда имелась в кошельке дежурная десятка, и среди сокурсников как бы негласно считалось, что Васильеву и не на что тратить деньги, поэтому у него не только занимали, но и частенько не возвращали долг.
Юра не отличался жадностью, но в таких случаях в душе у него обозначалась какая-то червоточинка и ныла, ныла… Он убеждал себя: "Какого черта?! Ну что мне эта пятерка?" Но оказывалось, пятерка-то была ему нужнее всего, нужна позарез, просто-таки необходима как жизненный заменитель, без коего он не мог обойтись, словно астматик без кислородной подушки.
"Я серая личность, - думал он. - Наверное, таким родился и мне себя не исправить!" Это примиряло его с собой, он успокаивался, но иногда, сравнивая себя с другими личностями - хотя бы в том же университете - он ощущал явное превосходство над ними и в уме, и в доброте, и в честности. Наедине с собой Юра вообще чувствовал себя великаном, и лишь перед другими ему казалось, что великан этот лишь тень, отбрасываемая крохотным человечком.
Кирилл Евгеньевич позвонил и назначил встречу.
У Юры было чувство участия в какой-то странной затее, почти авантюре, но когда он увидел Кирилла Евгеньевича, одетого в бежевое полупальто, вязаный картузик с мушкой - ни дать ни взять рядовой московский служащий, - ему стало скучно, и он улыбнулся скептическим выражением человека, позволяющего себя развлечь, но не уверенного в успехе.
- Здравствуйте, Юра, - сказал Кирилл Евгеньевич. - Предыдущая наша встреча была беглой, и вы, вероятно, желаете знать, с кем имеете дело? Ну что ж, отчасти я врач, отчасти педагог-воспитатель. Но если точнее, я дизайнер.
Юра хотел не удивляться, но заметил, что собеседник рассчитывает на возглас поощрительного удивления.
- Дизайнер? - спросил тогда Юра.
- Да, дизайнер, похожий на тех, кого приглашают в дом, создать интерьер. Точно так же я создаю из человека личность.
- И вам удается?! - У Юры перехватило дыхание.
- Смею думать… Поймите, дорогой мой, дизайнер - это не мебельщик, он не сколачивает табуретки, а добивается гармонического сочетания между готовыми предметами обстановки.
- И вы каждого можете сделать личностью?!
- Абсолютно каждого.
- И меня?! - от волнения пискнул Юра.
- Уже задавая этот вопрос, вы как бы выделили себя из ряда подобных, то есть подсознательно признали личностью. В вас есть материал, с которым можно работать… Но вы еще далеко не личность Вам недостает формы, если можно так выразиться.
- О, мэтр, простите… но… сколько вы берете за сеанс?
- Нисколько. Мой метод еще не прошел достаточной апробации. Хотя мне и следовало бы брать деньги, потому что без этого я слишком велик. Уверяю, в будущем целые институты ринутся по моим стопам.
- Боюсь спросить… - Юра покраснел от жгучего и навязчивого допроса. - А вы не с летающей тарелки?
- О нет, нет! - Кирилл Евгеньевич рассмеялся. - Я самородок и к внеземным цивилизациям не имею никакого отношения. Я существо сугубо земное, рядовой преподаватель кафедры… Правда, доцент. - добавил он с выражением смущенной гордости. - В объявлениях так и пишу: "Опытный преподаватель, доцент дает уроки воспитания чувств. В целях удобства занятия проводятся на дому учащихся".
Гриша и Настенька пригласили его просто так, хотя и был официальный повод для встречи: недавно их дочке исполнился год. Кроме того, Гриша проходил военную службу в оркестре морского флота, бывая дома лишь по воскресеньям, и это тоже было поводом для встречи старых друзей.
По сему случаю, Юра купил в "Детском мире" кукленка, а у метро "Сокольники" прихватил торт и гвоздики. До поворота улицы ему удавалось поддержать в себе состояние легкой безмятежности, но стоило повернуть - и его снова охватили сомнения, нужен ли этот визит и выйдет ли из него что-нибудь путное.
С тех пор как Гриша Ованесов женился, Юра бывал у него все реже и реже. Им обоим хотелось поддерживать традицию былой дружбы, но странным препятствием этому служила Настенька. Не то чтобы она была элементарно против - упаси боже! - но она в силу своего характера создавала вокруг мужа непроницаемою среду.
Настенька постоянно была накалена. В ней происходило круговращение смутных душевных паров, разряжавшихся то в черной меланхолии, то в бурных эксцессах и истерии. Невозможно было понять, чего ей надо. Чаще всего она слонялась в могильных настроениях по квартире, снимала пылинки со шкафов и твердила, что она "не выносит…". Настенька не выносила свекровь, которая оставила им с мужем отремонтированную квартиру, переселившись в кооператив, не выносила музыку, постоянно звучавшую в их доме, не выносила стулья из гарнитура, табуретки, диваны, не выносила дождь и хорошую погоду.
Юру она тоже втайне не выносила, так как он догадывался, что за всеми ее стонами и жалобами пряталось заурядное эгоистическое существо, не способное никого любить и поэтому всем и вся раздраженное. "Болезнь жизни", - поставил он обычный диагноз…
- Поздравляю! - сказал Юра шепотом, опасаясь, что девочка спит. - А где молодой папа?
Настенька равнодушно приняла подарки и, взглянув на этикетку торта, сказала:
- Не выношу с кремом… А Гриша еще не появлялся.
Они вошли в большую комнату, и Настя смахнула пылинку с подзеркальника.
- Ну, что будем делать? - Она взглянула на Юру выжидательным долгим взглядом.
- Посидим, поговорим, - предложил он с максимальным энтузиазмом. - Как живете?
- Не живем, а тлеем, - поправила его Настенька, и Юра слегка улыбнулся, боясь ей противоречить.
Возникла пауза. Юра смущенно кашлянул.
- М-да, где же Гриша? - Его беспокоил взгляд, которым Настя продолжала его изучать. - Он не звонил?
- Звонил. Ему не дали увольнительную…
- Значит, его вообще не ждать?
- Значит, вообще…
Снова возникла пауза.
- М-да, - сказал Юра, - девочка спит?
Настя не ответила.
- Мы ей, наверное, мешаем?
Настя молчала.
- Пожалуй, мне пора двигаться, - сказал Юра, опасливо косясь в ее сторону. - Грише привет от меня.
- Господи, как тошно, как тошно! - проговорила Настя и усмехнулась. - А ты двигайся…
- Чем ты расстроена?
Своим в меру участливым голосом Юра как бы преуменьшал степень ее расстройства, чтобы не быть обязанным на слишком щедрое сочувствие.
- Я?! Нисколько! Это все чудачества, чудачества! Я же для вас дама с причудами!
- Напрасно ты… - начал Юра, но Настя его перебила:
- Ах, уйди…
Он молча стал собираться, показывая обиженным видом, что уходит не по собственной воле.
- Нет, останься, останься! Прошу, побудь со мной!
Он приблизился к ней, подчеркивая, что делает это охотно и без принуждения.
- Понимаешь, эти стены, шкафы, пианино, я же здесь одна, постоянно одна! Подруги все куда-то делись, у родителей своя жизнь, Гришка в армии! Понимаешь, как невыносимо?!
- Старайся как-то… - заикнулся было Юра и тотчас замахал руками, готовый возненавидеть себя за эти слова, - Я понимаю, понимаю!
Она смотрела на него, как бы колеблясь, верить или нет.