В одно время в молодости (намного позже психиатрической больницы) пристрастился Душенька к вину. Да, было и такое в его разнообразной и разноцветной, как лоскутное одеяло жизни. Получал удовольствие от выпивки в веселой компании бездельников и прожигателей жизни и удовольствие это старался продлить. Но и тут себя не забывал. Точнее – свой карман, и выпивать старался за чужой счет. Пьяные приятели не возражали, пока у них этот счет еще держался, но покончив со своим счетом, настоятельно требовали, чтобы теперь Душенька соответствовал и дал бы им возможность продолжить то, что так хорошо было начато. В таких случаях Душенька безропотно и покорно выворачивал карманы и на стол или пол вываливались жалкие мятые мелкие купюры на которые, конечно, не разгуляешься. Хитрый Душенька никогда не брал с собой денег, идя выпивать, зная, что может пьяный потерять над собой контроль и потратить все деньги. Выворачивал карманы и показывал: вот, мол, граждане выпивающие и закусывающие – на нет и суда нет. Но суд был. Справедливый и скорый. Приятели обычно были новые и неиспытанные собутыльники, завсегдатаи дешевых забегаловок, и потому били охотно. Он и сам любил все дешевое, потому как не любил тратиться, в особенности – бессмысленно. На них ли, козлов и скотоложцев тратить кровные деньги?! И нежелание взаимного угощения обычно кончалось плачевно – поколачивали под пьяную руку. Умея зарабатывать, вернее присваивать и хапать деньги, не будучи бедным, особенно, когда начал работать в аптеке, он не любил тратить, собирал деньги, копил, прятал в тайниках в квартире, покупал золото и тоже прятал, но ни разу не полез в карман, чтобы уплатить в компаниях. Но возлияния вскоре прекратились. Как ножом отрезало. Хитрый Душенька понял, в какую пропасть может скатиться, если будет продолжать. Не любил он тратить даже на женщин. Подарки делал через силу, бледнея и подсчитывая убытки, постоянно торговался с проститутками и под конец старался на чем-нибудь да сэкономить.
– У тебя не найдется презерватива? – как бы невзначай, как бы забыв купить, спрашивал он у девицы.
Одним словом, хорошо и спокойно ему спалось, если в тот день он не тратил, а приобретал, и напав на золотую жилу, каковой оказалась маленькая аптека на окраине города, заселенного рабочим людом, он умело использовал и выколачивал из этой аптеки, как из дойной коровы-рекордсменки, все соки, зарабатывая прилично и умея оставаться в тени, вне подозрений, так что проверки что временами проводились со стороны Министерства здравоохранения, заканчивались для Душеньки очень и очень благоприятно. Еще и потому, что среди проверяющих инспекторов он завел себе дружков и доброжелателей, втерся им в доверие, одновременно подмазав (надо, никуда не денешься, иначе – хана!), и в итоге никогда Душеньку не могли застукать, поймать врасплох. Он был всегда начеку и даже информации, исходившие от верных людей проверял и перепроверял.
Потаскухи глаза
А сама как пантера красива
Тоскуя
Вспомнил я о сводящих с ума
Флорентийских её поцелуях
Что это? Почему время от времени подобное всплывает в памяти, в душе? Разве это ему нужно? Разве это не отвлекает от реальной жизни, от борьбы за существование? – спрашивал он себя.
Но это было. Давало себя знать и странным образом уживалось с прохиндейским характером Душеньки. Все естественным образом уживалось в нем. Он, глядя на фотографию матери, вспоминал её. Вспоминал её тяжелые годы, когда отец бросил их, а он, Душенька оказался в больнице, и матери пришлось так тяжело, что даже плакать она не могла себе позволить – надо было действовать, лечить сына, зарабатывать деньги, работать по дому, брать себе побольше учеников, готовить их для поступления в Вузы, чтобы заработать дополнительно к смехотворной зарплате учительницы литературы, надо было готовить обеды, отвозить в психиатрическую больницу, находившуюся в сорока километрах от города, а время было зимнее, гололед, холод… Надо было успевать везде. И теперь после её смерти, глядя на её фотографию, он грустил, тосковал по маме, остро ощущая свое сиротство, тосковал по маме, которой при жизни доставлял только горе и одни разочарования… Удушливый ком подступал к горлу. А после этого он поднимался, умывался, встряхивался и шел к приятелю, чтобы предложить ему участвовать в придуманной им афере, весьма опасной, заранее зная на каком этапе их сотрудничества обманет и облапошит приятеля, да так, что тот и не заподозрит подвоха со стороны Душеньки, честного и хрустально чистого Душеньки, которому доверял и будет доверять.
Так он жил. И теперь лежа в больнице и выздоравливая, вспоминал свою жизнь и единственного поэта, чьи стихи знал, и думал, что дальше так продолжаться не может, он должен измениться, но опять же думал, что не он должен что-то изменить, а что-то само по себе должно измениться.
Вот что-то и изменилось.
Пока Душенька лежал в больнице, вспоминал и думал о своей неправедной жизни, следователь наконец-то выколотил из парня в куртке признание. Парень вдруг перестал быть глухонемым, заплакал и стал сбивчиво рассказывать. Оказалось, что поддельные лекарства, что покупал он в аптеке у Душеньки послужили поводом для смерти его больной матери, это достоверно установил врач, относивший лекарства на экспертизу, но вмешиваться в криминал не захотел. Семнадцатилетний мальчик с неустойчивой психикой, выросший без отца и обожавший больную мать, за которой ухаживал последние три года и на выздоровление которой отчаянно надеялся, взял на себя ответственность, решив отомстить за убийство – именно так он расценивал поступок заведующего аптекой – своей матери. Немалую роль в этом решении парня сыграла и бывшая пассия Душеньки, которую он прогнал пинком под зад из своей жизни и которая поклялась отомстить неблагодарному бывшему любовнику, принародно и громко рассказывая о махинациях заведующего аптекой.
– От его лекарств люди помирают, вот что я вам скажу! – безаппеляционно заявляла она.
Долговязому парню можно было дать все двадцать, а то и больше. Он начал выслеживать Душеньку, разузнал, когда и по каким улицам тот проходит и стал охотиться на него, нерешительно проходя мимо, не смея поднять глаз на свою будущую жертву, неловко ощущая тяжесть огромного ножа в кармане куртки. И еще узнал следователь, что мать мальчика семнадцать лет назад его отец привез сюда в этот город из дальнего российского маленького городка. Обещал жениться, но как только она забеременела, бросил здесь в чужом для нее городе, где она никого не знала, в том числе и родных так называемого мужа и осталась совсем одна, без помощи, без денег.
Через неделю, когда Душеньку выписали из больницы, он, придя на работу, узнал от своей длинноногой сотрудницы, что приходила проверка и составили очень серьезный акт, а вчера приходил еще и следователь и обещал зайти в больницу, но на всякий случай оставил повестку в прокуратуру.
Итак, раскрылись все махинации Душеньки, его судили, и присудили два года колонии усиленного режима (и тут он сумел ускользнуть от крупного срока, грозившего ему, нашел нужных людей, адвокатов и т. д.) и вместе с ним судили еще троих его подельников из городского аптечного управления и одного чиновника среднего звена из министерства здравоохранения.
В колонии Душеньке, прямо скажем, было не по себе, нехорошо было, неуютно среди всякого сброда. Кстати, один из представителей этого сброда оказался давнишний Душенькин собутыльник и товарищ по забегаловкам, который Душеньку не узнал, очень опустился и, как выяснилось дважды лечился от алкоголизма. Но Душенька не горел желанием напомнить ему о себе. Какой от него, алкаша прок здесь, в зоне?. Он все-таки привык к нежному культурному обращению, сморкался в платок, а не как эти звери – пальцами. Курил дорогие сигареты и пил только шотландский виски (если исключить период шатания по забегаловкам). Из еды делал культ, любил красивую сервировку. Нож держал в правой руке, вилку – в левой. За обедом не чавкал и промокал губы белоснежной пахнущей розами салфеткой. А тут что? Хамство, грязь. Едят всякую дрянь, копаются в носу, беззастенчиво и громко рыгают и пускают ветры за столом во время обеда, потом грязными ногтями ковыряют в зубах, ну и все такое…
Он видел, что многие тут стали верующими, молились по пять раз в день, становились на намаз, поверяли Аллаху свои невзгоды и молили о прощении; Душенька с презрением смотрел на них, думал – вот на воле они не были такими богобоязненными, а тут как прижало, сразу вспомнили бога… Но не вмешивался. Пусть их молятся, кому мешают… Но бывали дни, когда становилось до того тяжело, что он и сам хотел обратиться к Аллаху, стать верующим и черпать силы в вере…
Однако, время летит, летит, хотя в неволе гораздо медленнее, чем хотелось бы, просто ползет, но как бы то ни было, все идет к своему завершению, а тут еще амнистия вышла, так что срок отсидки завершился гораздо быстрее, всего четырнадцать месяцев провел Душенька в колонии, но и этого было достаточно, чтобы он опустился, обрюзг, внешне огрубел и охамел. Теперь ему уже было все равно, в какой руке держать вилку, а в какой нож.
Он вышел. Но уже и речи не могло быть попроситься под крыло дяди, который из-за него получил страшный нагоняй от министра и чудом удержался на своем месте. Но случившееся послужило ему уроком (в отличие от его племянника, которому никакой жизненный опыт не служил уроком), и он строго-настрого запретил у себя в управлении пускать к нему этого типа.
– Знать его не хочу! – гремел он после министерской головомойки. – Нет у меня такого родственника. Кто впустит – того самого уволю к чертовой матери!
Так он грозил. И Душенька прознав про то, конечно, не решался побеспокоить грозного, но справедливого дядю, нет, сейчас нет. Может быть, потом когда-нибудь, когда все забудется. Но сейчас нет. Нельзя соваться даже с извинениями, будет хуже…