Когда Фабер обронил как-то, что хотел бы навестить музей, Боскович понял, что ходит по краю пропасти. По-немецки он говорил плохо, а потому пригласил в свой кабинет Серифа, сказав, что ему понадобится перевод. У них с Серифом было разное воспитание и разные интеллектуальные интересы. Однако и тот и другой трепетно относились к боснийской истории, им было дорого культурное разнообразие, сформировавшее прошлое их страны. Оба без слов понимали, какую угрозу представляет собой Фабер.
- Вы знаете, чего он хочет? - спросил Сериф.
- Он не сказал, но, думаю, мы можем догадаться. Мой коллега в Загребе рассказал, что в их музее уничтожили иудейскую коллекцию. Мы с вами оба знаем: то, что есть у нас, гораздо значительнее. Думаю, он хочет Аггаду.
- Иосиф, мы не можем ее отдать. Он ее уничтожит так же, как его люди уничтожили все в городе, что связано с евреями.
- Сериф, дружище, ну а какой у нас выбор? Может, он ее и не уничтожит. Я слышал, что Гитлер планирует создать музей потерянной нации. Он хочет выставить там самые ценные еврейские экспонаты, после того как исчезнет сам народ…
Сериф хлопнул по спинке стула, стоявшего перед ним:
- Настанет ли когда-нибудь конец этому беззаконию?
- Тсс…
Боскович поднял обе руки, успокаивая коллегу. И сам понизил голос до шепота:
- В прошлом месяце в Загребе шутили по этому поводу. Они назвали это "Judenforschung ohne Juden" - "Изучение иудаизма без евреев".
Боскович вышел из-за стола и положил руку на плечо Серифу:
- Пытаясь спрятать эту книгу, вы подвергнете свою жизнь риску.
Сериф посмотрел на него очень серьезно:
- Ну а какой у меня выбор? Ведь я - хранитель. Неужели эта книга прожила пятьсот лет, чтобы погибнуть от моего молчаливого попустительства? Если вы, мой друг, думаете, что я позволю этому случиться, то вы меня не знаете.
- Делайте то, что считаете нужным. Но только побыстрее, прошу вас.
Сериф вернулся в библиотеку. Дрожащими руками вынул коробку с наклеенным на нее ярлыком на немецком: "Архивы семьи Капетанович. Турецкие документы". Поднял старые турецкие земельные документы. Под ними лежало несколько еврейских рукописей. Выбрал самую маленькую и засунул за ремень брюк. Надел пиджак - хорошо, выпуклости не видно. Вернулся к турецким документам, заново запечатал коробку.
Фабер был худ и невысок. Говорил тихо, чуть ли не шепотом, так что людям приходилось прислушиваться.
Глаза холодные, зеленые, кожа бледная, полупрозрачная, как у рыбы.
Иосиф сделал карьеру администратора во многом благодаря светским манерам и умению очаровывать, нередко не гнушаясь лестью. Когда он поприветствовал генерала, никто бы и не подумал, что директора прошиб холодный пот. Он извинился за плохой немецкий и даже переусердствовал в этом. В этот момент в дверях появился Сериф, и Иосиф его представил:
- Мой коллега - настоящий полиглот. Мне перед ним стыдно.
Сериф приблизился к генералу, протянул руку. Рука Фабера оказалась неожиданно мягкой и вялой. Сериф почувствовал, как рукопись слегка сдвинулась на талии.
Фабер не указал цели своего визита. В неловком молчании Иосиф предложил ему осмотреть коллекции. Они шли по залам, и Сериф рассказывал о различных экспонатах. Фабер, следуя за ним, похлопывал черными кожаными перчатками по бледной белой ладони и не говорил ни слова.
Вошли в библиотеку. Фабер кивнул и впервые заговорил:
- Позвольте мне посмотреть еврейские рукописи и инкунабулы.
Едва заметно вздрогнув, Сериф снял с полок несколько книг и положил их на длинном столе. Там был математический текст Элиа Мизрахи, редкое издание еврейско-арабско-латинского словаря, опубликованного в Неаполе в 1488 году, Талмуд, напечатанный в Венеции.
Бледные руки Фабера оглаживали каждый томик. Он осторожно переворачивал страницы. Всматривался в выцветшие чернила на тонких листах пергамента, и в глазах его вспыхивала алчность. Сериф заметил, что зрачки немца расширялись, будто его обуревало вожделение. Сериф отвернулся. Он испытывал отвращение, словно являлся свидетелем порнографической сцены. Наконец Фабер закрыл венецианский Талмуд и поднял глаза, в них застыл вопрос.
- А теперь, будьте добры, Аггаду.
Сериф почувствовал, как по шее потекла струйка пота. Он поднял руки ладонями вверх и пожал плечами:
- Это невозможно, господин генерал, - сказал он.
Лицо Иосифа, пылавшее до тех пор румянцем, враз побелело.
- Что значит "невозможно"? - холодно спросил Фабер.
- Это значит, - вмешался Иосиф, - что один из ваших офицеров приходил сюда вчера и попросил Аггаду. Он сказал, что она нужна для музея фюрера. Конечно, для нас было честью отдать это сокровище ради великой цели…
Сериф начал переводить слова Иосифа, но генерал его прервал.
- Что за офицер? Назовите его имя.
Он шагнул к Иосифу. Несмотря на слабое сложение генерал казался воплощением смерти. Иосиф попятился и ударился о книжные шкафы.
- Он не сообщил мне свое имя. Я… чувствовал себя не вправе спрашивать его… Но если бы вы соблаговолили пройти со мной в мой кабинет, я показал бы вам бумагу, которую он оставил в качестве расписки.
Пока Сериф переводил слова директора, Фабер играл желваками.
- Очень хорошо.
Он повернулся и направился к двери. Иосиф быстро переглянулся с Серифом. Это был самый красноречивый взгляд в его жизни. И тут голосом, спокойным, как озеро в безветренный день, Сериф сказал вслед генералу:
- Будьте добры, герр генерал, следуйте за директором. Он проводит вас к главной лестнице.
У Серифа оставалось очень мало времени. Он надеялся, что правильно понял план директора. Он быстро написал расписку с каталожными номерами Аггады, а затем другим пером вывел внизу неразборчивую закорючку. Кликнул портье и приказал ему отнести бумагу в кабинет директора.
- Воспользуйтесь служебной лестницей и сделайте все как можно быстрее. Положите ему на стол, где он сразу ее увидит.
Затем, заставляя себя двигаться как можно медленнее, подошел к вешалке, снял пальто, берет и вышел в коридор. Встретился глазами с поджидавшими Фабера адъютантами, приветственно кивнул. Посреди лестницы остановился, поговорил с коллегой, который шел наверх. Прошел мимо большого черного автомобиля, стоявшего у тротуара. Улыбался, здоровался с знакомыми, зашел в любимое кафе. Медленно, как и положено настоящему боснийцу, выпил кофе, наслаждаясь каждой каплей. И только после этого направился домой.
Сериф перелистывал страницы Аггады, и у Лолы перехватывало дух при виде великолепных иллюстраций.
- Тебе следует гордиться этим, - сказал он ей. - Это великое произведение искусства подарил миру твой народ.
Стела заломила руки и сказала что-то по-албански. Сериф глянул на нее. Выражение его лица было твердым, но добрым. Ответил по-боснийски:
- Знаю, ты обеспокоена, моя дорогая. И у тебя на это есть все права. Мы прячем еврейку, а теперь и еврейскую книгу. И то и другое очень хотели бы заполучить нацисты. Молодую жизнь и древнюю книгу. А ты говоришь, что не боишься за себя, и я тобой горжусь. Но ты боишься за нашего сына. И этот страх очень реален. Я тоже за него боюсь. У меня есть план спрятать Лейлу с помощью друга. Завтра мы с ним встретимся. Он отведет ее к одной семье в итальянской зоне, и там она окажется в безопасности.
- А как же книга? - спросила Стела. - Наверняка генерал раскроет твой обман. Как только обыщут музей, придут сюда.
- Не волнуйся, - спокойно сказал Сериф. - Доктор Боскович скажет Фаберу, что за книгой пришел один из его людей. Все нацисты в душе воры. Фабер знает, что его офицеры в этом деле доки. Возможно, он будет подозревать с полдюжины офицеров. Будет думать, что они украли книгу с целью обогащения.
- В любом случае, - сказал он, заворачивая маленькую книжку в кусок ткани, - послезавтра ее здесь не будет.
- Куда ты ее денешь? - спросила Стела.
- Пока не знаю. Лучшее место для книги - библиотека.
Он подумал, что легче всего было бы вернуть книгу в музей, положить ее в другое место, спрятать среди многих тысяч других томов. Но потом припомнил еще одну библиотеку, маленькое помещение, где провел много счастливых часов рядом с дорогим другом. Он повернулся к Стеле и улыбнулся:
- Я отнесу ее туда, куда никто не догадается заглянуть.
Следующий день была пятница, мусульманский праздник. Сериф пошел на работу как обычно, но в полдень извинился, сказав, что хочет посетить храм. Вернулся домой забрать Стелу, Хабиба и Лолу. Вместо того чтобы пойти в местную мечеть, он выехал из города в горы. Лола держала Хабиба на коленях, играла с малышом, закрывая лицо ладошками и неожиданно выглядывая; обнимала мальчонку, чтобы запомнить его теплый детский запах. Его волосы пахли свежескошенным сеном. Дорога была трудной - узкий серпантин. Стояла середина лета, маленькие пшеничные поля в окружении крутых гор желтели на солнце, словно масло. Когда придет зима, снег сделает эти места недоступными. Лола сосредоточилась на Хабибе, гоня беспокойство. Ее немного подташнивало от крутых горных поворотов. Она понимала, что из города, где ее в любой момент могут найти, лучше уехать, но ей страшно не хотелось расставаться с Камалями. Несмотря на перенесенное горе и страх, не оставлявший ее все четыре прожитые в их доме месяца, она еще никогда не ощущала такого тепла в сердце.
Солнце садилось, когда они свернули последний раз. Лола увидела деревню, открывшуюся, словно цветок, в маленькой горной долине. Хуторянин вел с луга коров, звон колоколов сзывал людей на вечернюю молитву. Этот звук смешивался с мычанием и блеянием бредущего скота. Здесь, высоко в горах, война с ее бедами казалась невероятной.