– Если нужно будет, то и закрою, – с угрозой сказал отец, но после паузы заговорил уже мягче. – Адамек, я же тебе добра желаю, только добра. Ты всегда и во всем был лучший, первый. Тебе хватало ума учиться на чужих ошибках. Зачем теперь тебе понадобилось делать свои?.. Сынок, ты меня послушай, я много чего в жизни видел. Русские женщины – они, как яд. Отравляют душу и сердце. И беда в том, что после них другие уже кажутся пресными. Не надо тебе этого, сынок… Ох, горе мне с тобой… это все твоя мать виновата, не хотела больше детей иметь ни в какую. Вот и пожалуйста! Были бы другие, так хоть какое-то утешение на старости лет, а так с одним мучайся… тьфу!..
– Ада-ам! – позвали его с лесов.
– Уже иду! – громко отозвался Адам, и тише, для отца, прибавил, – пап, мне нужно идти. А если вы с мамой будете за мной шпионить, я перееду от вас и стану жить отдельно, так и знай.
Анна так и не полила цветы. Она вернулась на кухню, поставила лейку на место, села на стул и глубоко задумалась.
Двадцать лет назад в больнице бабушка шептала ей: "Ты должна жить, иначе это будет означать, что зло одержало над тобой победу Что те мерзавцы одержали победу, сломав тебе жизнь, но это не так… Ты все сможешь, Анечка, ты станешь снова здоровой, будешь богата и знаменита, будешь красива и счастлива. У тебя все будет хорошо, милая, все будет хорошо…"
Когда-то эти слова вытянули ее из бездны, куда она сама хотела упасть, и сделали ее тем, кем она стала. Вот только счастье… ей всегда немногого хватало для счастья, и все это немногое у нее было. А еще она, вынужденная оставаться одна, научилась находить его и в одиночестве…
Дважды она пыталась выстроить отношения с мужчиной. Не по любви, а по взаимной симпатии. И дважды это заканчивалось плачевно: снова клиника, капельницы, уколы, таблетки, сеансы психотерапии. Прикосновение мужчины, даже с ее согласия, вызывало у Анны страх и неприятие, заканчивавшееся истерикой. Врачи оказались правы: она не смогла стать обычной женщиной.
Так что отец Адама, даже не зная всей правды, был абсолютно прав, назвав ее сухой веткой. С ней его род тоже останется без продолжения. Адам не будет с ней счастлив. У него впереди ясное и просторное будущее. У нее позади непростое и незабытое прошлое. Объединить их невозможно…
Первым ее порывом еще там, на балконе, было желание спуститься вниз, догнать пана Свободу и объяснить ему, что сын не обманывает его, что в дом и в самом деле забралась ласка, и что она, Анна, сама просила Адама остаться, но спали они в разных комнатах… Но, чем больше она слушала, тем больше понимала, что спускаться никуда не надо. И вообще, не надо выдавать своего присутствия. Ведь те слова, что она невольно услышала, предназначались вовсе не для ее ушей. Плохо было то, что она их услышала, еще ужасней будет, если они об этом догадаются.
"Вот выучила на свою голову чешский язык, – с сожалением подумала Анна, – А не знала бы, так ничего не поняла, и спокойно жила бы себе дальше".
Но теперь было невозможно оставить все, как есть, без изменений.
– А не слишком ли много Адама в твоей жизни, милая? – почти ревниво спросила как-то Юля, слушая в телефонной трубке новости о строительных буднях своей подруги. – Только и слышу все – Адам да Адам… ты влюбилась что ли?
Конечно, ей бы радоваться, что у Анны, наконец, проявился интерес к противоположному полу. Да она бы и порадовалась от души, но позже. А пока все же первая реакция была другой: не хотелось ни с кем делить подругу.
– Скажешь тоже! – отмахнулась тогда Анна. – Это же просто работа.
Однако это не была только работа. Все последние месяцы Анна вскакивала по утрам, чтобы начать ждать его прихода и с трудом переносила воскресения.
Но бывали выходные, когда Адам приглашал ее куда-нибудь с собой. И те дни она тоже любила.
– Ты теперь местная жительница, – говорил он, – должна делать все как другие. И знать окрестности назубок, а ты никуда не выходишь. Это неправильно, и совсем не по-чешски.
– Но мне и дома хорошо, – упиралась Анна, не соглашаясь покидать свое надежное убежище, – зачем мне куда-то ехать или идти? Я поэтому и купила большой участок, чтобы не искать лес, а иметь свой.
– Нет, нельзя все время сидеть одной, – не соглашался он, – так ты закиснешь и напишешь грустную книгу. Ее никто не захочет покупать, потому что людям и без того часто бывает невесело. Твои издатели заработают мало денег и не заплатят тебе, а тебе нечем будет платить мне. А это очень плохо для меня.
– Ну, знаешь… так ты на самом деле о себе печешься, значит, а не обо мне?
– Конечно, – улыбался он в ответ, – я жесткий прагматик, а не альтруист.
Но это было неправдой. Он всегда отдавал больше, чем получал.
Первая их поездка была в далекий Либерец, за двести с лишним километров от ее дома, где Адам хотел показать ей архитектуру старинных, по счастью уцелевших вилл и особняков. Он водил ее по просторным ровным улицам, словно по залам музея, показывал на дома рукой, и громко, чтобы перекричать шум время от времени проезжавшего мимо трамвая, рассказывал, объяснял, сравнивал и восхищался. Нечастые прохожие улыбались и оглядывались на них. Анна смущалась, сжималась в комок от повышенного чужого внимания, чувствовала себя неуютно, неловко, точно ее раздели и теперь разглядывают. Она хотела поскорее сесть в машину и уехать, а он все говорил и говорил, ни мало не обращая внимания на ее пылающие щеки и испуганный взгляд.
Второй была Прага. Но не та, что Анна видела, в свой первый приезд, как туристка, а другая, та, что знал и видел он. Он водил ее мелкими неказистыми, но милыми, будто родными, улочками, показывал мастерские, где делали витражи и выдували вазы и знаменитых стеклянных кошек, рассказывал о прежних и изменившихся технологиях. Они не торопясь пили кофе и шоколад в старых кафе с открытыми верандами. Девушки, проходя мимо, улыбались ему, он улыбался в ответ, а мужчины глазели на Анну, и ей это было непривычно и странно. Она сама обычно выбирала себе место в углу, подальше от чужих взглядов, а ему нравилось быть в толпе.
Потом он взял ее на рыбник, с отцом и паном Веверкой, и Анна впервые в жизни удила рыбу, правда червяка так и не решилась взять в руки и насадить на крючок, и всякий раз морщилась и отворачивалась, когда это делал Адам.
Пришла зима и он потащил ее в горы.
– Ты же теперь живешь в Чехии, Ани, а чехи, как австрийцы, уже рождаются с маленькими лыжами в руках.
– Бедные их матери, непросто же дается им рождение детей, – язвила Анна.
– Не остри, – осаживал ее Адам, – ты теперь одна из нас, и должна уметь ездить на лыжах.
– А если не буду уметь, то вы меня лишите вида на жительство, что ли? – продолжала подкалывать она.
– Нет, зачем же, – в тон ей отвечал он, – мы научим тебя насильно.
И он повез ее с компанией друзей в горы и там поставил на лыжи.
– Это русская пани, у которой я работаю, – представлял он Анну своим приятелям и их подружкам, и под общий одобрительный смех прибавлял, – будем делать из нее чешскую пани. Лыжуем, пани Морозова, ано? Лыжуем?
На людях он строго держал дистанцию и называл ее на вы.
Анна от повышенного внимания тушевалась, злилась, краснела и бледнела, обзывала Адама про себя недобрыми словами. А он только улыбался, глядя на ее недовольное лицо, меняющее цвет, как электрическая гирлянда на елке.
Он помог ей выбрать в прокате костюм, лыжи и ботинки, но, когда попытался помочь ей их тут же и одеть, получил жесткий отпор с ее стороны.
– Даже и не думай, – прошипела она, отшатнувшись в сторону. – Лучше найди мне инструктора. Я не собираюсь быть поводом для твоих шуточек. И объектом для насмешек твоих друзей тоже. Я буду кататься отдельно.
– Ладно, ладно, прости, – примирительно поднял он ладони вверх, – не злись только так, я найду тебе инструктора, успокойся.
Когда она в первый раз съехала со склона, совсем пологого и простого, ее радости не было предела. Она смеялась и не могла остановиться, так силен был пережитый восторг. Инструктор улыбался ей:
– Добрже, пани, велми добрже. Сте схопна школачка – похвалил он.
Чехи действительно в массе своей неугомонные и очень спортивные. Вместо того чтобы лежать на диване перед телевизором, по выходным они отдыхают весьма активно. Зимой на лыжах, летом пешком или на велосипедах, с рюкзаками за спиной, с малышами в защитных шлемах, гордо восседающих на багажниках родительских велосипедов.
И Адам так же мало-помалу приучил Анну, многие годы бывшую затворницей, куда-то ехать, идти, карабкаться, находить радость в движении и общении с новыми людьми. Он поставил ее на лыжи, научил ездить на велосипеде, таскал в лес и в горы.
Корконоши и Андршпах, Броумовские Стены и Снежка, Шпиндлеров Млын и Лабский водопад – все это теперь были для нее не просто слова и заманчивые картинки в путеводителе, а чудесные, неповторимые по красоте места, где она, благодаря ему, побывала.
Он не просто перестроил ее дом. Он изменил ее характер, сделал более открытой, общительной, яркой и светлой.
Адам, Адам… Никогда и ни с одним мужчиной она не была так долго рядом и не сходилась так близко. Это было опасно и могло плохо кончиться. Для них обоих…
– У тебя красивое имя, – сказала она ему однажды. – В честь кого тебя так назвали?
А он засмеялся в ответ, как обычно:
– В честь первого человека на земле, Ани. Кого же еще?