На третьем этаже он не задержался – быстро вернулся, ведя под руку маленькую, смотрящуюся против него ребенком, худенькую и седую старушку. Впрочем, шла она уверенно и энергично что-то выговаривала, подняв лицо к нависшему сверху, как гора, сыночку. Перед выходом она остановилась, подбоченилась, и до Славы донеслось.
– Знаешь что, дорогой? Я кандидатскую диссертацию защитила, когда у меня пятеро детей было. Ага?
Тут же выяснилось, что у сына, который как-то сразу растерял всю свою вальяжность, были причины спешить. По коридору быстро приближался старик в спортивном костюме и белых кроссовках. Настигнув мать с сыном, он сунул мужчине под нос крепкий сухой кулачок и заговорил неожиданным сдавленным басом.
– Если ты еще раз посмеешь зайти без стука, я тебе, боров мелкоглазый, нос расквашу и зубы все повыбиваю, понятно? Ты еще в тряпки срал, когда мы с твоей мамой… да как ты смеешь…
– Саша, ты что!!!
Вклинилась между ними женщина, и вовремя – побагровевший сын уже пошел на старика с кулаками, но и тот не собирался отступать.
Слава, спрятав улыбку – какие страсти здесь, однако!! – пошел разводить и успокаивать драчунов. Теперь громоздкого мужчину оттесняла энергичная женщина (старушкой называть ее язык не поворачивался) тот разъяренно сопел и все пытался ее обойти, а Слава отвел и усадил на диван, обняв за плечи, старика – разлучника. Под костюмом чувствовалось крепкие для солидных лет руки, и, приглядевшись, Слава узнал бегуна, который один раз удивил его, придя в полночь запыхавшийся и взмокший. Старик приглаживал седой венчик вокруг блестевшей лысины и сверкал очками в сторону возлюбленной – а она, уже вытолкав за дверь сына, вдруг послала деду воздушный поцелуй.
– Да, отец, ты даешь… – не удержался Слава. Дед, встав с дивана и выпрямляясь, сердито пробасил.
– А ты что думал? Я бы этого кабанчика так разделал, что родная мама бы не узнала. Они все рыхлые, Васькина порода. Гаденыш, такую минуту испортил…
Тут дед заметил сбоку округлившиеся Славины глаза.
– А ты что думал? В самый неподходящий момент зашел, свинья. "Мамочка, можно тебя на секунду" – передразнил он писклявым голосом – а я, дурак, повелся. Верунчик легкая, он ее просто увел, а я сижу и жду. Она оделась, вышла, а я жду, как идиот, хотя тоже оделся. Выглядываю – а их нет. Ну, сучий потрох, чтобы тебя собака понюхала…
Слава открывал и закрывал рот, не зная, что сказать. Дед же вдруг сбавил обороты.
– Это хорошо, что ты меня отвел. А то я бы намылил бы козлу загривок, а моя Верочка обиделась бы. Она и так с трудом время выкраивает, чтобы меня навестить…ласточка моя… С меня бутылка. Вечером зайду.
– А вы к ней не можете в гости приехать?
– Ты что. Я – персона нон-грата. – важно сказал старик, подняв вверх длинный палец. – Вечером расскажу, когда бутылку принесу, если захочешь. Тут есть о чем рассказать.
Слава пригляделся – этому старику хорошо бы подошла роль вора в законе. Огромный смуглый лоб, испещренный морщинами и извивами вздутых вен, пристальные глаза, острый подбородок, мешки и складки бурно прожитой жизни. Ночные пробежки и, вот как сейчас – сильный водочный запах. Грубый голос и резкие слова, и в то же время – ласточка моя…. Сорок лет…
Славик ждал вечера с самым настоящим нетерпением – может быть, даже он сам, человек, сделавший себя самым прожженным циников, изменит взгляды на это эфемерное понятие?
Он видел эту парочку, не раз и не два. Флирт в доме престарелых, как ни странно, был вполне обычным явлением – некоторые особо шустрые старики и старушки, словно назло природе, расписывались, съезжались в одну комнату, ругались, расходились, ревновали друг друга с соседям. Так что лысого деда, действительно чем-то похожего на вора в законе, и его седую, как лунь, подружку – а она, круглолицая и скуластая, напоминала кошку – он видел часто. То они жарко спорили, замолкая при приближении посторонних, то сидели молча – дед держал сухие ручки возлюбленной в своих ладонях, она делала вид, что ничего не замечает. Чем-то они выделялись из всех стариков и старушек, что-то в них было необъяснимое.
Теперь Слава догадывался – видимо, это как раз и было то, чего, как он себя уверял, не было, что являлось прекрасной сказкой человечества.
Старик явился, как и обещал – с бутылкой. Слава был готов к отпору, даже приготовил расхожую страшилку про болезнь печени и судороги мозга, но она не понадобилась.
Старик молча, ни слова не говоря, поставил на стол флягу и выложил шоколадку.
– Как вас зовут то?
– Какая разница – нахмурился старик. – кто мы здесь? Старики. Вот и зови меня дедом. Дед он и есть дед. Как бы я не хорохорился, все одно – дед. Еще можно звать дураком. Придурком, который упустил свое счастье. Будешь?
Коротко взглянул на Славу дед и, увидев, как тот отрицательно покачал головой, не стал расстраиваться.
– Нет и не надо, мне больше достанется. Так что ты хотел услышать? Как я свое счастье пролюбил?
– почему про… пролюбили? – Слава впервые слышал такую замену мата.
Дед молча налил себе коньяку в кружку с отбитой ручкой, салютнул молчащему Славе, посидел с закрытыми глазами и только потом потянулся к янтарным долькам лимона.
– Потому что, парень – мой тебе завет и мое наследство. Бери от жизни все, пока можешь. Можешь целовать девочку – целуй ее сразу, потом случая уже не будет. Есть у тебя шанс – хватай его всей пятерней – второго такого шанса не будет. Если можешь сделать дело сейчас – так делай, мать твою, а не валяйся в кресле, как немощный. Что вот ты тут сидишь?
– Работаю… – растерялся от такого неожиданного поворота Слава.
– Работаешь… работать надо так, чтобы не спать, а проваливаться в черную яму, мгновенно, сразу и без сновидений. Вот это работа. И любить надо так, чтобы не стыдно было потом за упущенные возможности. Послушай человека, который упустил все свои шансы. И теперь вот – догниваю в этой богадельне.
Славик молчал – Дед был зол и напорист. Такой действительно мог навалять рыхлому сынку.
Старик меж тем выпил еще одну чашку и, посидев по своему обыкновению с закрытыми глазами, неожиданно сказал…
– Сорок лет… сорок лет – целая жизнь, не правда ли? А пролетела, как одно мгновение. Сорок лет назад я увидел эту свою скуластую кошку на стене, в скромной рамке. Да, сначала я увидел ее фотографию в гостях у знакомых… сейчас мне ясно, что это были просто знакомые, но тогда я, молодой идиот, считал, что они настоящие, верные друзья. Такая черно-белая фотография в простенькой рамке – но я замер перед ней, как оглушенный. Я стоял и понимал, что пропал, что отныне вся моя жизнь будет посвящена этой девочке, которая меня тогда еще не то что не видела, но даже и не слышала. Я спросил, как ее зовут, и потом весь вечер сидел так, чтобы видеть фото – как я его тогда не утащил, не знаю.
Ну и познакомились мы, конечно же, в гостях. Про меня уже рассказывали – такой-то мол, неплохие стихи пишет – так что она была заинтригована. Что рассказывать? Как рассказывать тебе? Сам должен понимать, молодой еще, не забыл, должно быть, как это все бывает. Как вспыхиваешь от одного случайного прикосновения, как взгляд светится неосознанным счастьем и лаской, как понимаешь человека не то что с полуслова, а с первых произнесенный звуков…
– Ну и почему же вы разошлись? – спросил Слава. Дед уж несколько минут сидел, потерявшись взглядом в пространстве.
– По наивности. – невесело усмехнулся он. – Я тогда был настолько наивен, что думал – любовь это нечто духовное. Честно говоря, я свою девочку тогда даже за руку взять боялся. Ну и добоялся.
– И? – Славик вспомнил зиц – председателя Фунта. Сидящий сейчас перед ним, разомлевший от алкоголя старик разве что отдаленно напоминал агрессора в спортивном костюме, норовящего побить взрослого и крепкого мужчину. Сейчас Дед говорил неторопливо, с ленцой, словно комментируя разворачивающиеся перед его внутренним взором события сорокалетней давности.
– И… и появился другой. Жаль, что у меня не было возможности избить его. Избить до полусмерти. Он же Веруньку изнасиловал. В самом прямом смысле. Губы искусаны, руки в синяках, нервный шок – неделю девочка отлеживалась. Правда, потом этот козел прибежал с букетом – статью позорную еще никто не отменял. И девочка, моя любовь, как оказалось, выбрала свой счастливый билет. Пятикомнатная квартира на Пушкинской, в сталинском доме, профессорская семья, научная элита – и она, приехавшая и белорусского городка провинциалка, лимита. Ну как она могла устоять? Такая мелочь, как влюбленный робкий дурачок, в расчет не шла. Да и не любила она меня никогда, как говориться. Глаза, правда, отводила… и за все сорок лет общения ни разу мы не обсудили ее мужа. Разговаривали обо всем, а его – как будто не было.
– А что дальше?
– Ничего дальше. Потом я пытался ее забыть, связывался с другими женщинами. Женился. Пригласил ее стать крестной моего сына. Приехали с женой к ней в гости – уже официально, как старый друг семьи. Посидели, поговорили, попили водочки, обсудили дела крещения. А жена потом, дома уже, устроила истерику от ревности.
– Что ж там у вас такого в гостях было? Целовались в коридоре?
Дед усмехнулся.
– Да прям… целовались… скажешь тоже…мы и сейчас то целуемся совсем нечасто…Я, говорит, видела, как она на тебя смотрела. Как она на меня смотрела? Хотя бабы, как говорится, нутром чуют. Видимо, что-то во взгляде моей любимой было, раз жена ядом изошла.
– И что-нибудь изменилось?
– Да ничего. Верочке же пришлось нешуточные бои выдержать. И ведь выдержала.
– Какие бои? – Уточнил Слава. Дед уже опьянел, и речь его становилась все более и более несвязной.