- Я-то мог ждать хоть три дня, - продолжает Андрус уже в другом тоне, словно прочел мои мысли. - Но когда в твоей машине сидит такая принцесса на горошине, приходится творить чудеса.
- Ты и в самом деле чудотворец, - язвлю я в ответ. - Все ради меня: и поездка в Европу, и визы, и…
Но мне не удается закончить: впереди уже видна граница, и Андрус выпрыгивает из машины, чтобы соотечественники прикрыли его вторжение. Я кое-что слышала о том, как на границе наказывают тех, кто втирается не на свое место: выбивают окна, переворачивают машины. У очереди свой самосуд, лишь чуть более милосердный, чем суд Линча.
В таких ситуациях спасают лишь наглость или находчивость. У Андруса и того и другого в достатке; наглость он натренировал на мне. Пять эстонских машин проезжают друг за другом, и в суматохе Андрусу удается втиснуться между ними. Перестроение произведено так умело, что никто не успевает нам помешать. Теперь куда труднее выдернуть машину из ряда. К тому же до вожделенного пограничного поста осталось только несколько автомобилей. Итак, мы потратили всего-то два часа. А те эстонские ребята прождали целые сутки.
Поздним вечером мы оказываемся в польском разбойничьем лесу. Говорят, чаще всего грабят именно здесь. Те, кому удается отделаться кошельком, могут считать себя счастливчиками. Избивать приезжих здесь стало приятным развлечением.
Андрус объясняет мне все это, а я думаю: отчего он заговорил об этом только сейчас? Сейчас, когда по обе стороны дороги, как глаза злых духов, мигают ночные огни?
- Почему мы не поехали с вашими знакомыми в одной колонне? - я не удерживаюсь от упрека.
- С какими знакомыми? - удивляется Андрус. - Да я этих господ вообще не знаю. Не хватало еще, чтобы мы сели им на шею. Я не так изыскан, как некоторые кисейные барышни, которые считают для себя унизительным умение читать карту, не говоря уже о вождении машины. Барства я не выношу. Я с любым могу поговорить - хоть со знакомым, хоть с незнакомым! Как ты с людьми, так и они с тобой, - и мне приходится выслушивать очередную порцию андрусовых нравоучений.
Мое восхищение его стремительным бегом и виртуозным пересечением границы рассеивается, как сигаретный дым. Очередная благородная проповедь вызывает и смех, и слезы. Смех - потому что я почти что спутала физическое совершенство с духовным. Словно надеялась, что божественная скульптура может говорить по-человечески. А слезы - потому что вся Европа еще впереди, а меня от этих проповедей тошнит уже сейчас. Он дарит, он распределяет, он умеет, он знает…
Если он все умеет, то должен справляться и с такими пустяками, как чтение карты и рассматривание дорожных указателей, не отрываясь от баранки.
Все же я храбро хватаю карту и пытаюсь в малопонятной паутине нитей разглядеть кратчайший путь на Познань.
Вдруг машина резко тормозит, так что я едва не прошибаю лбом ветровое стекло. Перекресток лесных дорог перегородили два автомобиля, третий освещает нас с обочины, словно из него снимают кино о том, как мы попали в ловушку. Размахивая револьверами, несколько мужчин заставляют Андруса выйти из машины.
От страха я не могу ни двигаться, ни говорить - и это поначалу спасает нас. Меня просто не замечают.
К своему величайшему удивлению, я вскоре слышу хохот - вместе со всеми смеется и Андрус. Затем слышу, как мой спутник на плохом русском языке заверяет, что свободолюбивый эстонский народ солидарен со свободолюбивым польским народом.
Впервые я счастлива и горда за Андрусов талант проповедника. Чудо из чудес - мужчины расступаются. Сохраняя на лице улыбку кинозвезды, Андрус садится в машину.
Вот тут-то оно и происходит!
Разбойники наконец-то проявляют интерес ко мне. Один из них открывает дверцу с моей стороны и начинает выковыривать меня из машины. Я воплю так громко, что Андрус зажимает мне рот грубой мужской пятерней.
Так вот оно что! Андрус недаром заманил меня в лес. Разумеется, все они одним миром мазаны! Так дружелюбно говорят только с корешами. Я чувствую на губах его ладонь и чуть не задыхаюсь.
Закрываю глаза, и до меня, наконец, доходит смысл слов Андруса. У его сестрички (это я, что ли?) диагноз - подозрение на СПИД; она от этого совсем свихнулась; триппер для нее - штука привычная, а вот СПИДа перепугалась так, что угодила в психушку; девчонка еще не совсем оправилась от лечения, вот и вопит по каждому пустячному поводу.
Чужие руки уже не касаются меня. Я чувствую только ладонь Андруса на своем лице. И несмотря на ужас и слезы, удивительно четко ощущаю запах, форму и напряженность этой ладони. Мои губы дрожат - и это почти поцелуй… Я почти целую руку мужчины.
Голова моя идет кругом, и нечаянно я выталкиваю ногой в открытую дверь свою сумочку - прямо на дорогу, под ноги грабителям. Этот "подарок" оказывается решающим. Мужчина подхватывает сумочку, захлопывает дверцу и, как пограничник, машет рукой: проезжайте! Злобно рыча моторами, три машины скрываются в лесу.
- Господи! Там же все мои деньги! - кричу я, пытаясь вновь открыть дверь.
Андрус свободной рукой вдавливает меня в сиденье, закрывает дверь и рвет с места проворнее, чем можно ожидать от нашей колымаги.
- Все-е-е мо-о-и-и де-еньги-и, - тяну я жалостливо.
- Вот ведь несчастье, - бранит меня Андрус, словно ребенка. - Ну почему ты не спрятала сумочку? Почему ты держишь ее на самом видном месте, а после сама швыряешь грабителям?
- Все мои деньги! Немедленно едем назад! Какой смысл тогда в поездке, - рыдаю я.
- По крайней мере, принцесса научится читать карту. Хоть такая польза! И каким образом барышня собирается возвращаться, если у нее нет денег? В моей машине ты, по крайней мере, прокатишься по Европе, и платить за это не придется. А автобусный билет недешев!
- А ты, - злюсь я, - кто ты такой?! Почему тебе дают место в очереди? Почему с тобой шутят грабители?! Ты либо самый большой бандит, либо самый большой трепач, о каких только я слышала. Тебе бы по радио или на эстраде выступать, а не убивать время на спорт…
- Да что ты, малышка, знаешь о спорте? Ты хотя бы раз выматывалась до конца? - тихо спрашивает Андрус. - Для вас, интеллектуалов, самая большая физическая нагрузка - утром встать с постели и вечером рухнуть в постель. И не надо про постель - я шлюх не переношу и по ним не скучаю! Мне женщины осточертели - особенно ты.
- Я? Я-а? Это я, что ли, говорила про постель?
- Ты постоянно твердишь, что спортсмены только и знают, что по бабам шастать. Начиталась желтой прессы! И не кичись своей великой парижской любовью. Вот довезу тебя до Парижа и оставлю твоему армянину, если хочешь. Я тоже любил, и знаю, что для всех любовь - лучшее, что было у них когда-либо и что они по тупости своей потеряли…
- Да, конечно, я останусь в Париже! Потому что эстонские мужчины - это ужасно, - кричу я. - Никогда в жизни не выйду за эстонца! Даже если издадут указ, что все женщины в Эстонии непременно должны быть замужем, то уж лучше чукча какой-нибудь, чем эстонский мужик, который даже ухаживать не умеет!…
И тут Андрус вновь улыбается своей заразительной улыбкой. Этой искрящейся улыбкой, которая меня делает беззащитной и бессловесной.
- Ухаживать? - издевается он. - Взять бы розги, да поохаживать тебя хорошенько за такое! Меня вот бабушка поучала, как ухаживать за женщинами, только она никогда не говорила, что чукча или армянин лучше эстонца. - Я ведь помню твою свадьбу. Чертовски интересная история! В нашем городке еще никому не удавалось подобное! Дать деру прямо от алтаря!
Притворное веселье Андруса как-то очень быстро рассеивается. Почему? Увы, мы знаем друг о друге лишь то, что в прошлом у обоих была "великая любовь". Была - и больше нет, но душа болит, и эти проклятые фантомные боли заставляют нас мчаться сквозь заснеженную Польшу и огрызаться друг на друга, словно озлобленные звери в слишком тесной клетке.
Для двоих страдальцев от "большой любви" одна машина, несомненно, клетка, которая должна была стать избавительницей, а превратилась в коварную ловушку. Я не раз читала, что мужчина по своей природе должен презирать женщин, любить которых он не может, но на которых все же по-мужски реагирует. Именно - реагирует. Как запах пищи раздражает голодного - до тошноты. И Андрус, наверное, должен сейчас испытывать в первую очередь именно тошноту. Во всяком случае, всякий раз при упоминании Размика его выворачивает. На лице появляются боль и отвращение - и какая-то мне самой непонятная брезгливая гримаса.
Андрус сердито глядит на дорогу и прибавляет газу; стрелка дрожит на ста, потом на ста двадцати. Мы пролетаем сквозь какую-то деревеньку, словно торопимся к финишу авторалли. Где-то позади остается круглый указатель с цифрой 50.
Вдруг я слышу дикое гиканье, совсем как в американских приключенческих фильмах. Перед нами вырастает мигающее фарами чудовище.
- Снова грабители? Откуда только у них такие фары? - плаксиво осведомляюсь я.
- Спокойно, детка, это всего-навсего полиция! - отвечает Андрус плутоватым тоном опереточного героя и выпрыгивает из машины, словно бандиты и полиция - самое главное увеселение для него в этом дурацком рейсе в Европу.
Скорость, конечно, мы превысили. Это даже мне ясно, хотя вообще-то я в автомобилях не разбираюсь.