Кати в папином кабинете занималась "вокалом", с раздражающим однообразием повторяя одни и те же два такта.
Неожиданно с адским грохотом она распахнула дверь, окинула нас мрачным взглядом и снова пошла вытягивать свои такты - угрюмо, сердито, чтоб аудитория знала, какое важное, трудное и совершенно дурацкое задание она получила.
- До, ми, соль, ля, соль, ми, до, - неслось по дому дрожащее тремоло. Мама тоже дошла до белого каления, и тогда я решил прервать представление:
- Перестань визжать!
- Я не визжу, а упражняюсь!
- Упражняйся в кухне или... где хочешь. Только не здесь! - С мамой не имело смысла спорить, наш жаворонок тут же вылетел в кухню и притих.
Стояла мертвая тишина. Мама потянулась и, вставая, захлопнула книгу.
- Который час?
- Семь, - сказал я. - Пойду к Чабаи.
- Так поздно?
- Я не понимаю примера.
- А почему не слушаешь на уроках? Что еще за новости! В семь часев вечера...
- Если ты объяснишь, я не пойду! Чему равно 5х2-Зх? Давай!
- Ах, бессовестный! Никуда ты не пойдешь! - слезливо крикнула мама.
Я пожал плечами. Мне-то ведь безразлично. Я вернулся в свою комнату, поставил локти на стол и склонился над тетрадкой. Ну и не решу примеры. Велика важность!
Не успел я еще успокоиться, как дверь неожиданно отворилась, с пятнами на лице появилась мама и остановилась на пороге, как гостья, теребя в руках платочек. Я приготовился к самому худшему... Это было совсем необычно.
- Андриш... Андриш... - сказала она, - можешь идти к Чабаи! - Это звучало так, будто перекрестным допросом подсудимого приперли к стенке и он вынужден во всем признаться. Хотел бы я знать, к чему столько треска?
Она готова была разрыдаться; я встал, чтобы как-то ее успокоить, но она тут же повернулась к двери, словно пересказала вызубренный текст и ждать от нее больше нечего.
Теперь она закроется в папиной комнате, ляжет на папину тахту и будет плакать... Уж это точно!
Несколько минут я смотрел на дверь, за которой скрылась мама, потом тихонько выскользнул из дома. Шел дождь. Задрав голову, я подставил лицо под его холодные струи.
Надо бы предупредить Кати, чтоб не беспокоилась...
■
Фараона заменяла учительница Бодор. Класс с глубочайшим интересом следил, как она спускается с кафедры, подходит к столам, с какой поразительной легкостью несет свое колышущееся рыхлое тело. Сказав несколько затасканных фраз о том, что она, дескать, ждет от нас того-то и того-то, - а ребята только и ждали, чтоб она шевельнулась, потому что тогда она похожа на огромную, сотрясаемую ветром грушу, - Бодор принялась проверять дневники. Многие, как водится, были не подписаны - вот тут-то она свою желчь и выпустила: в классе, мол, царит совершеннейшая распущенность. Это она шпильку в Фараона всадила.
В моем дневнике она сразу же обнаружила, что замечание не подписано. "Андраш Хомлок учинил в школе драку", - прочитала она и воззрилась на меня с немым укором, а я, сжав губы, ждал, что последует дальше.
И вот выстрел грянул.
- Уж если у тебя хватило мужества драться, его должно было хватить и для признания.
Блеск! Звучало просто великолепно! Моя задунайская бабушка в таких случаях говаривала: "Этот тоже нашел вымя между рогами".
Класс загалдел, а Шомфаи, к которому она стояла спиной, изобразил, какой у нее потрясающий зад.
Она не поняла, отчего зашумели массы, и продолжала дознание:
- Почему у тебя не подписан дневник?
- Как вам угодно было отметить, я боялся получить взбучку. Только поэтому!
Класс дружно грохнул.
Она приказала всем замолчать, прекратила расследование, но пригрозила, что через несколько дней снова устроит налет и тогда уж не сдобровать тому, кто и тэдэ и тэпэ.
Без Фараона в школе стало куда скучнее.
■
Утром мы с Кати торопились в школу, а под вечер, когда я вернулся домой, мама со страшной силой наводила на себя красоту. Кати, как водится, была "вне дома" - она шатается гораздо больше, чем я... Изворотливость ее поразительна: наплетет черт знает что и целый день носится за милую душу. А поймаешь ее с поличным, наврет с три короба, что гуляла с Маца или провожала Жужу на тренировку.
Мама уложила волосы. Заколола пучок и сделала легкий начес - любимая папина прическа. Я подошел к двери ванной. Мама старательно поливалась духами; я сказал, что бретелька на комбинации отрывается - пришлось тащить иголку и нитку, и она быстро ее пришила.
- Пожалуйста, сумку, скорее! - Она махнула рукой, давая знать, что уже опаздывает, и... вынула маникюрные ножницы; подпиливая ногти, она бросала на меня короткие таинственные взгляды. Ага, пора, значит, проявлять любопытство. Ну, за этим дело не станет.
- Куда ты собираешься, мама? - спросил я сверхбодрым тоном.
- Никуда!
Все в порядке, все ясно.
- Ты кого-нибудь ждешь? - задал я следующий вопрос.
- Да, жду. Кое-кто должен сегодня прийти, - сказала она таким загадочным тоном, словно начала сказку из "Тысячи и одной ночи". Только сказка эта была донельзя знакома.
Ей хотелось продолжить игру в вопросы-ответы, но я сказал, что уже четверть шестого и лучше мне встретить гостя у дома.
- Ступай, милый, - с чувством сказала она и, когда я уже закрывал входную дверь, крикнула вслед: - Ты рад?
Я сделал вид, что оглох. Если б стал отвечать, то наверняка скартавил бы и сказал: "Я гад". А она бы решила, что я спятил, или завелась бы насчет того, как бессердечна современная молодежь.
■
Выйдя за ворота, я стал в сторонке и издали смотрел на прохожих: на старуху с таксой, на дядю Мики, на элегантных пижонов - из тех, что обычно токуют вокруг Агнеш... Если подойти близко, придется здороваться, а ведь надо хорошенько обдумать, с кем как... Лучше всего, по возможности, избегать приветствий. Не прошло и пяти минут, как на углу показался папа. Неторопливо, широким шагом я двинул ему навстречу. Он не отрывал от меня глаз и, когда мы сошлись, прижал к себе.
- Как живешь? Хорошо? - спросил он.
- Хорошо, - сказал я и почувствовал, что краснею. Он, единственный человек на свете, заметил, что я живу. У меня стали дергаться мышцы под глазами. А у него задергалось все лицо.
- Ты цветов не купил?
- Вот видишь, забыл. Может, купишь?
Я кивнул без особой радости. Мне хотелось присутствовать при их встрече. Хотя понимаю, что третий лишний...
Спускаясь по лестнице, я прыгал через пять ступенек, поднимался же гораздо медленнее. И мое беспокойство было небеспричинным. Уже в прихожей я услышал легкую перепалку.
- ...я просто счастлива, что вся эта грязная история кончилась! - капризно и нервно говорила мама. Ей всегда кажется, что все обстоит именно так, как она желает.
- Нет, дорогая, ничего не кончилось. Я бы сказал, все еще только начинается!.. - Папа говорил своим прежним, назидательным тоном, от которого мама заводится мгновенно.
Она, по всей вероятности, отвернулась, потому что до меня долетело всего несколько слов.
- ...ваши вечные сражения!
Я толкнул дверь. Они оба казались испуганными, у папы даже кровь отлила от щек, и он сделался пепельно-серым, зато из меня вся горечь вмиг испарилась. Я вертел в руках цветы, будто обдумывал, что с ними делать.
Мама, конечно, просияла.
- Это мне? - спросила она, указывая на цветы.
- От папы, - сказал я.
Папа глубоко вздохнул.
А мама разыграла соответствующую роль. Цветы - прелесть, а мы оба так милы и тэдэ и тэпэ.
Потом она окинула папу критическим взглядом.
- Прими ванну, Шандор! - распорядилась она.
Надо признать, рубашка на нем была до невозможности грязная. А я про себя подумал: что же, мне всегда теперь толкать дверь, когда у них начнется баталия?
■
Утром я проснулся последним. За дверью тихо бормотал приемник; я прислушался, надеясь, что ничего не произошло. Вышел из комнаты - тишина.
Я постучал в дверь ванной.
-- Успеешь! - крикнула сестрица.
- А ты пошевеливайся!
Но она уже вышла. С таким веселым и нахальным видом, что мне стало завидно. Вот бы мне быть таким идиотом!
Я хлестнул ее полотенцем по мягкому месту - треск пошел по всему дому. Но она не зевала, молниеносно схватила тапку и, прежде чем я вскочил в ванную, огрела по спине.
Дверь я притворил неплотно и непрерывно прислушивался.
Кати преспокойно одевалась и даже, когда папа и мама прощались, не почувствовала приближения бури. Я уже натянул пуловер.
- Когда ты придешь... приблизительно? - спросила мама так громко, что я вздрогнул.
- Поздно, - ответил отец решительно, но с оттенком досады. Он ждал сцены. Я тоже.
Мама некоторое время молчала.
- Передай привет Кёрнеи, - сказала она вдруг удивительно мягко, но с особым значением.
- Откуда ты знаешь?..
- Ты с таким видом смотрел в пространство...
- Словом, передать или нет?
- Разумеется, передать!
Папа с облегчением засмеялся и сказал, что мамочка ангел. Сила!
- Такой уж я родилась, - сказала мама. - Но ты все же поторопись!
Разговор был исчерпан, они вышли, и папа забыл проститься с нами. А я, подражая гортанному голосу Модуньо, стал орать, чтобы как-то разрядить свое долгое напряжение:
Воляре, о-о, кантаре, о-о-о-о...
- Что ты воешь, как собака? - спросила Кати.