На столе был географический атлас, я открыл его, и из него выскользнула открытка с обнаженной женщиной. Сейчас ее порву. Как только взгляну на нее, вспоминается Фараон. Он ведь знает, что она у меня, так что можно и сохранить, но не стоит.
Я собрался было ее разорвать, но в этот миг - то ли ресницы у меня шевельнулись, то ли открытка качнулась - левая грудь стоявшей на коленях девушки дрогнула, будто она вздохнула, потом она подняла полуприкрытое копной волос лицо и засмеялась.
Что за чушь! Я даже обозлился: зарябило в глазах, вот и мерещится всякое, чего нет и быть не может.
В этот момент дверь внезапно открылась и вошел папа, совершенно взъерошенный. Я вмиг затолкал открытку в атлас, правда, чуть поспешней, чем следовало, но он, к счастью, ничего не заметил.
- Как дела, молодой человек? - спросил папа рассеянно.
- Как сажа бела, - сказал я со смешком, а он, тяжело опустившись на стул, облокотился на письменный стол.
- Где мама?
- Не знаю, - сказал я, кривя рот.
Папа вытащил смятую сигарету и тоже скривил рот, но он, ей-богу, даже не подозревал, что гримасничает. Просто мы оба вдруг сделались нервными.
- А ты где был?
- На летенье.
- Где?
- На литании. Это на диалекте - летенье, - я смотрел на него снизу вверх: ну, что, опять дрессировка? - Кати тоже нет дома!
- Кати спросила, можно ли ей уйти. А вот ты пропадаешь неизвестно где.
Он помолчал, возясь со своей завалящей сигаретой.
- Ты был на литании? Что ты там делал? - спросил он наконец с удивлением.
- Слушал орган и давился от смеха.
- Ты ходишь на литанию давиться от смеха?
- Да нет. Просто Лацо там причитал, как баба... Господи, поми-илу-уй. - И я захохотал, правда, не очень искренне, но папа не стал смеяться. Тогда и я заткнулся.
Тут он снова скривил губы и спросил ободряющим тоном:
- Раз ты туда пошел, значит, тебя что-то интересовало, не правда ли? Ты так редко о чем-либо спрашиваешь.
- Видали мы таких циркачей.
- Что?
- Меня не интересует церковь.
Он недовольно тряхнул головой, потом с непередаваемым отвращением окинул взглядом мой стол.
- Что ж, займемся математикой?
- Геометрией, - уточнил я и открыл тетрадь. Но он встал, подошел к окну, потом вернулся. Ему было сейчас не до геометрии. Попробуем тогда другое, подумал я, а там будь что будет. - Папа, почему ты сказал, что тем сам черт не брат?
Он остановился как вкопанный и так пристально посмотрел на меня, будто видел впервые.
- Это такое выражение. Оно означает...
- Я знаю, что оно означает.
- Если тебе интересно... как-нибудь расскажу... Хотя для тебя это несколько сложно. Но так и быть расскажу. Договорились?
Я поднял плечи - ладно, и это неплохо.
Мы склонились над тетрадью, и он сразу увидел обведенный кружком пример. Мне страшно не хотелось решать, но я сейчас же взялся за дело и постарался сосредоточиться. А он отошел от стола и прислонился головой к окну.
- Готово! - сказал я.
Папа, не отходя от окна, устремил на меня вопрошающий взгляд.
- Объем шара 1533,5 кубических метра.
- Неверно, - сказал он. - 1650,5.
- Откуда ты знаешь? - удивился я.
- Откуда, откуда... Вычислил, - сказал он небрежно.
Я пересчитал - он был прав. Считает он просто удивительно. В юности он занял первое место на всевенгерской математической олимпиаде, но никогда об этом не рассказывает, будто стесняется. Он говорит, что война уничтожила все его честолюбие. По-моему, это ужасно. Зачем он поддался? Ведь он остался в живых! - неожиданно мелькнула у меня мысль.
- Верно. 1650,5, - сказал я. - Ты в уме сосчитал?
- Да, в уме. Хочешь знать как? Есть такой способ, - сказал он, оживившись, и рассеянно взял со стола атлас. Кровь у меня застыла. Вот сейчас, сию минуту начнется скандал! Он держит атлас в руках... Может, пронесет, может, не раскроет... Все кончено. Он не раскрыл, но держал так некрепко, что коленки женщины высунулись. Открытка в руках у родителя... Караул! Сбегу! Не признаюсь ни за что! Он молчал, сердитый, растерянный, но мускулы на его лице странно дрогнули, как будто он сдерживал смех - так, во всяком случае, мне показалось.
- Что это?
Я инстинктивно встал; сейчас съездит по физиономии, пронеслось у меня в голове. Черт возьми, а мне-то как себя вести? Я ведь давно не получал затрещин.
- Что это?! - спросил он громче. Ну, знаете, мне это надоело. Будто он сам не видит. Все-таки я ответил, а то ведь опять скажет, что я дикарь.
- Ню.
- Вот как, ню. Просто ню. И все?
Я поднял одно плечо.
- Где ты взял это? - спросил он неожиданно спокойно.
- Купил.
- У кого?
- У одного парня.
- Ну и как... нравится?
Вопросик - лучше не надо.
- В основном, - идиотски ухмыльнувшись, ответил я.
- Что ж тебе здесь больше всего нравится? - спросил он небрежно.
Ну, я показал, что мне больше всего нравится.
- Юродствуешь? - спросил он мрачнея.
- Классный руководитель сказал, что женское тело лепили и рисовали тысячи раз. Потому что оно прекрасно.
- А классный руководитель случайно не советовал...
- Нет, что ты!.. Их было несколько. Я разорвал. Такая же халтура. Ничего общего с искусством. - Неожиданно взяв у него открытку, я разорвал ее в клочья, швырнул в печку и отряхнул ладони.
Он снова опустился на стул, закурил, уставился на паркет, и на лбу у него заблестели капельки пота. Я тоже сел и стал чертить в тетради поля.
- Надо бы уделять тебе больше внимания... - сказал он с оттенком горечи. - Но времени на это не остается.
- Не беда, - сказал я.
Он задумался и как будто забыл обо мне, но вдруг снова направил на меня дуло орудия.
- Я иногда замечаю, что у меня недостает сигарет.
Нашел чем удивить. Я, разумеется, корректно молчал.
- Тебе нравится?
- "Кошут"... по-моему, крепковаты, - сказал я.
- Нравится или нет?
- Не очень.
- Зачем же ты куришь?
Ну что тут ответишь? Что, когда куришь, вроде бы интереснее жить, к тому же сами взрослые только и делают, что пускают мне в рожу тучи дыма? Я старательно вычерчивал поля, а он, качая головой, снова задумался, пока не придумал следующий вопрос:
- А как у тебя с девочками? Нравится тебе кто-нибудь?
- Вот еще! - поспешно бросил я.
- В этом нет ничего постыдного, Андриш...
- А я и не стыжусь! - сказал я.
Тут он пошел трепаться насчет того, что это интерес естественный и что я не должен чувствовать себя виноватым. Виноватым? Что за чушь!.. Интересно, как это он с разговора о сигаретах перешел вдруг на тему о девочках.
Рассеянность его исчезла, и он начал прохаживаться по комнате с видом человека, попавшего в неведомые края и внимательно ко всему приглядывающегося. Я отложил тетрадь и стал за ним наблюдать. А так как он ни разу на меня не взглянул, наблюдать было очень удобно. Он открыл шкатулку из алюминия, которую я смастерил на уроке политехнизации - там лежали кой-какие наброски. Один был довольно удачный: голова старого рыбака с изрезанным морщинами лицом. Даже Чабаи его похвалил. Только усы, сказал Чабаи, уменьшают сходство с американцем; Хемингуэй бы наверняка обсмеялся, если б это увидел. А я возразил, что бояться мне особенно нечего, поскольку с Хемингуэем я встречаюсь не так уж часто. Затем родитель изучил роман, который я сейчас читал, потом стал по очереди брать с полки книги из серии "Путешествия вокруг света"; с особой подозрительностью он разглядывал книгу об Австралии, где на обложке красовалась меднокожая девушка. А на меня смотрел, как на памятник, который только что открыли. Я чуть было не растянул рот до ушей--да что он прилип к этой бедной девушке! Наконец он с нею расстался, но положил отдельно; перелистал для вида автопроспекты, передвинул проспекты с образцами ракет и все поглядывал, демонстративно, на полуголую австралийку.
- Ты никогда ни о чем не спрашиваешь!
- Зачем спрашивать о том, что я и так знаю! - сказал я в общем довольно грубо, потому что никак не мог понять, почему он с таким упорством вертится вокруг этой темы. Да разве мы можем говорить с ним... об этом...
- Что ж, прекрасно, раз ты все знаешь!.. - сказал он обиженно и нервно. - Во всяком случае, тебе еще рано... Порнографические открытки... -- Лоб у него опять заблестел.
Я с озлоблением фыркнул: привет, опять открытка. Нашелся новый дрессировочный хлыст.
- Что? - спросил он с угрозой.
- Я ничего не сказал.
- Ты фыркаешь, как лошадь. Что бы там ни было, ты должен работать. Занимайся систематически спортом, и тогда...
- Чермея II вышибли из "Вашаша" за сексуальные излишества, - я сказал это только со злости: пусть знает, что я достаточно образован.
- Ну и что?
- Ничего.
- Черт знает, с кем ты дружишь. Чермей II, Левенте Лацо. Дома тебя никогда не бывает... Правда, и меня тоже...
Он хотел сказать что-то еще, у него уже губы шевельнулись, но не успел - стремительно процокали каблуки, и к нам влетела мама. Подбородок у папы дрогнул. Мама бросила жакет и сумку, и во всех ее движениях было столько заряда, что воздух вмиг превратился во взрывчатую смесь.
Эх, сидела бы Кати дома, чудный был бы громоотвод.
- Добрый вечер! Что вы делаете? - Мама так и впилась в нас обоих.
- Ждем ужина, - уже на взводе ответил папа.
Ну, начинается!
Мама велела мне накрыть на стол, принести тарелки и чашки. Вскоре она тоже явилась в кухню.