Мы, пакеха, самые настоящие неудачники, проигравшие. Мы явились сюда, отняли у маори землю, "окрестили" их, а теперь сидим в плену у своей земли, у своих вещей, которые ревниво стережем, живем в стране, которая еще не вошла нам в плоть и кровь, мы чужаки, ведь маори уже нарекли имена горам, рекам, деревням, всему, что могло даровать нам историю. Спроси Роберта или меня, что означает то или иное имя, - мы не знаем. У нас нет общей истории с именами вроде Маунгапохатус - страна Уревера. Что сообщают эти имена, нам неизвестно. Приезжающим сюда туристам (их немного, но все-таки) всегда говорят: это аборигены придумали. Для нас нет ни призраков, ни звуков. Мы презрительно бросаем "придумали", так как устали оттого, что не способны наполнить свою душу легендами и мифами. Прямо перед нами история кончается, и не стоит воображать, будто она продолжается в Англии, разрыв слишком велик. Наш язык так уродлив, полон ругательств, упрощений и остранений. Варварский язык каторжников по-прежнему проникает в мои, в наши нервы, язык без гордости, он держит нас в плену мерзкого образа мыслей. Если он тебе претит, приходится либо плыть назад в Англию, в Оксфорд, либо стать романтиком маори. Евреи, что живут здесь, хотя бы, как мне представляется, имеют собственные традиции, пусть даже и размытые, поблекшие, имеют свои особенности, на которые могут опереться. Поэтому они сознают свою непохожесть, свое тождество. А у нас только и есть, что религия вечного отрицания, делающая нас калеками.
Вот так я шла и размышляла обо всем об этом, что решила рассказать тебе. Я неученая, хотя кое-что и читала, моя жизнь занимает всего несколько гектаров, но ведь я вижу горы вдали. Я ездила автобусом в Веллингтон, взгляд мой блуждал за окном, я чуяла овец. Мне не боязно открыть тебе мое невежество, Арон, ведь та, что ходит здесь
в этом платье, всего лишь часть меня. Во мне есть другой человек, который только сейчас становится зримым, благодаря тебе.
Целую тебя,
Тесса
В этом письме лежала засушенная роза, еще источавшая благоухание.
_____________
Однажды пришло совсем другое письмо. Оно было адресовано гостиничной администрации и касалось бронирования номера. Такую почту Арон вскрывал на кухне у Царицы Соусов и г-жи Юнссон. Эти утренние часы с тихими разговорами о закупках и заказах и ленивыми пересудами о вчерашних попойках были самым лучшим временем для Арона, и, верный своей привычке, он прочитал письмо вслух:
Настоящим хочу заказать номер в Вашей гостинице на 17–18 текущего месяца, так как в связи со съемками фильма, которые будут происходить в Ваших краях, мне необходимо место, где можно отдохнуть, желательно инкогнито.
Искренне Ваш Фридульф Рудин, актер
Наступила тишина, как перед землетрясением. Потом письмо выхватили у Арона из рук, Царица Соусов плюхнулась за стол прямо напротив него, прочитала листок и разразилась неудержимым смехом.
- "Которые будут происходить в Ваших краях"! Ну и чудак это Фридульф Рудин. Фик-фок, явился в городок, Господи Боже мой. - Смех ее докатился до ресторанного зала, до Стины Эрстрём, сухопарой, с острым подбородком. Не выпуская из рук мокрой тряпки, она заглянула в дверь.
- Комик едет в городок! Фик-фок! - Царица Соусов опять засмеялась. - Глянь, Стина, эк забавно он пишет.
Стина, к всему написанному относившаяся с подозрением, опасливо глянула на строчки, потом обернулась к Арону.
- Думаешь, что-нибудь выйдет?
- В каком смысле?
- Расскажет он что-нибудь? "Одинокую собаку" или другое что?
- Ты читать умеешь? - сказал Арон. - Место ему необходимо, где можно отдохнуть. Причем соблюдая полное инкогнито, понимаешь?
Этого она отнюдь не понимала, решительно отжала тряпку прямо посреди кухни, бегом кинулась за пальто и исчезла на улице, крепко стиснув сухие губы.
Что обеспечить гостю покой будет трудно, Арон догадался, уже когда позвонил сам Бьёрк и сообщил, что именно на этот выходной ему нужен номер, "чтобы тихо-спокойно обдумать кой-какие проблемы". Вслед за тем позвонил депутат риксдага Перссон, который "примерно в то же время" поедет в Карлстад на выставку лошадей и "хочет быть поближе к вокзалу". Мало того, в конце концов заявился Ёте Асклунд, заказал себе "chambre" - знал, стало быть, как и весь город. Ёте навис над стойкой, словно этакий куль нюхательного табака и водки.
- Думаешь, мне твоя гостиница не по чину.
- Почему? Только вот непросто это.
- Жаль, хозяин не слышит, что тебе деньги получать неохота. А ему они нужны. Гляди. - Ёте шваркнул на стойку бумажник. - Пересчитай-ка, Арон, и возьми сколько надо, я прошу одноместный номер. - Он нагнулся еще ближе и сгреб Арона за лацканы, руки у него тряслись, но не от злости, а по другой причине. - Ты знаешь, Арон, сколько во мне силы. В два счета могу свернуть шею и тебе, и всей гостинице. Но я такого не сделаю, я человек порядочный, сам знаешь.
- Да, Ёте.
- Всей публике могу шею свернуть.
- Знаю. Но ты ведь выпивши.
- В субботу буду как стеклышко. И комната мне нужна в субботу. Я в жизни мухи не обидел, день и ночь тружусь, и никто меня не погоняет, сам знаешь. - Он печально обмяк по ту сторону стойки. - Супружница моя, вишь, все деньги на наряды тратит. А теперь учиться ей приспичило, так она говорит, но я сказал: нет уж, не будет тебе никакой учебы. - Он покачнулся, отпустил Арона, навалился всем телом на стойку и заговорил чрезвычайно доверительным тоном: - Укатывают в Карлстад, торчат там цельную неделю, а в пятницу заявляются домой, смотрят этак кротко, умильно и сообщают, что они-де учатся. А что по правде-то делают, Арон. На танцульки шастают! Все денежки спускают на новые пальто да юбки. Машина, которая кует деньги, - вот кто я такой. Возьму и сбегу, Арон. Пускай сидит со своими новыми юбками.
- У тебя и дети есть, Ёте.
- Младшую заберу с собой, когда сбегу, ей бедствовать не придется. Но сперва я потолкую с Фридульфом! В субботу буду как стеклышко. - И Ёте заснул, уронив голову на стойку.
Ёте Асклунд отличался не только порядочностью. Но еще и лукавством. В тот субботний вечер гостиничный ресторан был полон посетителей, во всем зале пустовало одно-единственное место, прямо напротив Бьёрка, который сидел в середине, у окна. По одну руку от него восседал депутат Перссон, сын прядильного короля, по другую - журналист Эдвардссон, который уже покусывал авторучку. Что ни столик, то важные персоны, в большинстве мужчины в темных костюмах и белых рубашках. Кое-кто в порыве щедрости и жену с собой привел. "Для разнообразия, не все же субботы дома сидеть", - сказал один отец семейства. Другой наклонил голову и улыбнулся: "По случаю хорошей погоды", а третий сказал: "Случайно проходил мимо и подумал, почему бы не закусить хорошенько, раз уж я тут один", хотя все прекрасно знали, что столики заказаны еще несколько дней назад. При таком множестве посетителей в зале было необычайно тихо. К еде никто не приступал, к выпивке никто не притрагивался, те, что читали газеты, за полчаса не перевернули ни страницы. Царица Соусов и г-жа Юнссон нервозно толклись на пороге кухни, нет-нет подходили к столу с закусками, уставленному красивой блестящей посудой, подвигали ту или иную тарелку, переставляли вазу с цветами, а заодно косились на вестибюль.
Время от времени кто-нибудь настораживал уши, громко сглатывал, какой-то малыш, не издавший ни звука, получил строгий выговор и приказ помалкивать. Все окна были открыты, в зале слышали, что поезд на подходе и на улице опускают шлагбаумы. Наконец-то! Входная дверь отворилась, кто-то поднялся по лестнице. Бьёрк чуть отодвинул стул, помедлил, ступенек было много, секунду-другую сидел как на взводе. Потом окончательно и бесповоротно отпихнул стул, скомкал салфетку, бросил ее на тарелку и метнулся к дверям. Все видели, как на лице у него расцвела широкая улыбка, он уже примеривался распахнуть руки в приветственном жесте.
- Сердечно… - начал он и обнаружил, что пожимает руку долговязому силачу Ёте Асклунду, который стоял на пороге, при полном параде, как и остальное общество. Сорочка сверкала ослепительной белизной, напомаженные волосы гладко зачесаны назад.
- Дело швах, - сказал Ёте со смущенным видом. Потом оглянулся в коридор. - Я был прав, Фридульф. Тут полна коробочка.
- Тогда закажем в номер, Ёте, - послышался голос Фридульфа. Ничего хорошего это не сулило. Хозяин прямо-таки вывалился за порог.
- Какого черта, Асклунд… Господин Рудин… - И еще дальше по коридору: - Господин Рудин.
- Думаю, Рудин хочет, чтобы его оставили в покое, - донесся голос Ёте Асклунда. - День у него выдался тяжелый…
- Для господина Рудина зарезервировано место. Столик у окна. Мое имя Бьёрк, ресторан мой, так сказать.
- Это я про него говорил. - Опять голос Ёте.
- Я хотел пригласить вас на обед, господин Рудин…
- Мило с вашей стороны… но мы все-таки… - Открылась и закрылась дверь. Мгновение царила тишина. И вновь скрипнула дверь - на пороге опять возник Бьёрк, глядя поверх моря гостей, а голос Ёте Асклунда произнес:
- Будьте любезны, две чашки чая в номер. Спасибо.
Обед получился до крайности неловкий. Ведь сорок человек посетителей не могли просто встать и уйти, раз уж заказ сделан. Алкоголя было выпито очень мало, народ ковырял еду и почти глаз не поднимал друг на друга, ребенок, заскуливший было, что картофель слишком горячий, схлопотал оплеуху.