Берет под руку, жмется зябко. Жаль его, в сущности. Права Вера: "потерянный". Но сколько может продолжаться такое безысходное, неуместно задушевное говорение все об одном: как бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести? Да не знаю я! И он не знает. По-видимому, обкатывает на мне аргументацию, которой надеется уломать не меня, а собственную совесть. Стало быть, таковая существует. Это делает ему честь. Вот только… ветерок-то на самом деле мягок и тих. Мне можно смело об этом судить: обычно именно я начинаю мерзнуть первой, когда прочим смертным еще жарко. Ладно, пусть кубинские навыки, пусть этот ласкающий зефир после Гаваны кажется ледяным бореем, а все же не слишком ли он льнет? Господи, сделай так, чтобы мне это показалось! Что я Верке скажу? Она там сидит одна, смотрит мечтательно на облака и верхушки пальм, придумывает, что бы еще утешительное, веселое, ласковое написать ему, которому здесь так холодно! Конечно, она поручила его сестре, да много ли от нее проку? Ан Сермяга, как сеньор воистину деловой, похоже, начинает подумывать, что за неимением "мучачи с яблочной кожей" приспособить можно бы и сестру…
- Я уполномочен передать тебе приглашение. В субботу у Зенина день рождения. Мы званы в какой-то особенный ресторан. Он в укромном месте, его мало кто знает, народу там немного, готовят изумительно… Зенин им гордится, как своей находкой. И настаивает, чтобы ты там была!
Настаивает? Зенин? Странно. Мне всю жизнь слишком многое казалось странным, а в последнее время я, похоже, вовсе перестала понимать, что к чему. Э, какая разница? Пойду. Если Зенин положил на меня глаз, а Сермяга готов помочь приятелю, это загвоздка, но не такая кошмарная, как то, что я предположила. С Зениным как-нибудь разберемся: он змеюка, но умница. Однако я думала, что из всех мыслимых дам его волнует только Ася, их не слишком ясные мне старинные счеты. Не далее как на прошлой неделе, когда мы столкнулись у Томки, Сергей долго язвительно инкриминировал мне какую-то глупость, когда же, наконец, выяснилось, что он перепутал меня с другой Аськиной приятельницей, пожал плечами:
- Виноват! Но дело в том, что Анастасия - явление такого масштаба, рядом с которым легко перепутать тебя с Аллой, Тамарой или кем угодно другим. Не во гнев будь сказано, эти различия в подобном соседстве несущественны!
Имея все права разозлиться, я была тронута. Ведь редкость… А при том, что эти двое расстались давно и, видимо, окончательно, редкость вдвойне. Да и вообще Зенин мне импонирует. Его экспансивность в ледяной броне вежливости, легкие точные жесты, подчеркнуто старомодная речь, даже птичья резкость голоса и высокомерные замашки вкупе создают впечатление весьма интенсивной, если не трагической внутренней жизни. Что-то там кипит в, кажется, наглухо запаянной колбе.
- Рад видеть вас, сударыня, не в интерьере жилища госпожи Клест, а, смею думать, на более подобающем фоне. Позволено ли сознаться, что дивлюсь вашей столь тесной дружбе?
- Не вижу, почему. Тамара…
- Более чем замечательная особа! Достойная всяческого восхищения! Но дух амикошонства, царящий окрест нея, как мне представляется, делает разумное общение затруднительным.
Мы сидим в знаменитом ресторане. Как профану, мне мудрено судить о его выдающихся достоинствах, однако то, что на тарелочках, вкусно. За столиком нас трое - виновник торжества по сему поводу заявил, что качество гостей предпочтительнее количества оных. Хрупкий денди мальчишеского роста с лицом ребенка и скользящим, но цепким взглядом едва ли не инквизитора, Зенин нынче еще нервнее и велеречивее обычного. Его веселость трудно разделять, такой натянутой она кажется. И напитков многовато.
- Португальский портвейн! - со страстью в голосе восклицает Сермяга. - Помнишь, мы спорили? Я тебе говорил, что портвейн может быть не пойлом, а напитком богов? Сейчас ты в этом убедишься! Ну? Что я говорил?! Нет, до дна! Первый тост за новорожденного!
- Повторим? Признайся же, вкусно? Саша, ну почему ты всегда такая сдержанная? Как на дипломатическом приеме! У нас дружеская пирушка, это лучшие минуты жизни, когда и забыть грусть, если не сейчас? Ура! Улыбнулась!
- А вот и шампанское! Бокал за прекрасную даму, удостоившую нас своей улыбки! - Зенин наливает, и прикладывается к ручке, и мы чокаемся, и он тотчас снова наполняет, теперь это маленькие коньячные рюмашки.
- Покорнейше прошу оценить этот коньяк! Такой вы едва ли когда-нибудь пробовали, мадам… Нет-нет, я буду безутешен, если ты откажешься!
Голова уже кружится. В желудке бродит адская смесь - зря я поддалась на уговоры, надо было держаться чего-нибудь одного. Рука Сермяги, хотя ей там не место, пристроилась на спинке стула у меня за спиной. Испытующий взгляд Зенина не отрывается от моего лица. Да они же меня спаивают! Нарочно! Зачем?
Щеки горят, в глазах, небось, кочуют туманы… Однако напоить "председательницу оргий", во время оно, не теряя присутствия духа, глушившую далеко не португальский портвейн, а то и "Солнцедар" наравне с такими титанами как Катышев и Скачков, этим пижонам слабо. Правда, я уж не та. Но пока я в сознании, мозг будет работать четко. Такое свойство. Сейчас мы его используем.
- Еще коньяку, сударыня?
- Нет, господа, шампанского!
Теперь не только они, но и я слежу за ними. Переглядываются. Что это значит? "Готова, можно брать голыми руками!"? Это кто же из вас такой прыткий? Зенин? Нет, - вдруг понимаю, - он так мараться не станет. У него иная корысть. В памяти всплывают его едкие замечания. Ну как же, поэтическая натура, оскорбленная грязью житейской! Он переживает период острой мизантропии. Во всех его речах превалируют общие соображения о людском ничтожестве, подкрепляемые конкретными примерами. Сейчас Сережа Зенин, эстет чертов, горько облизываясь, сервирует себе еще один такой примерчик. Его так называемый друг, этот сентиментальный, добропорядочный, нежно влюбленный Леня вот-вот, как последний паскудник, потащит в койку полубесчувственную сестру своей любимой. А эта якобы недотрога, мнящая себя невесть кем, подруга самой Анастасии, пробудится завтра с похмельной тошнотой в объятиях сестрина любовника. Сколько калорийной пищи для презрения! Оно нажрется, как удав, и может впасть в спячку хоть до весны к вящей славе своего коварного обладателя…
Или все это бред?
Не исключено. Кто поручится, что у меня не может быть такого скверного бреда? Ведь папина дочка, да еще и под мухой… Кстати, сей никого из участников сцены не красящий момент моего повествования представляется удобным, чтобы заверить близких и дальних, что все лица и факты, о которых идет или еще пойдет речь, являются чистейшим вымыслом, и ежели кому померещится, будто он здесь узнает себя либо кого-то из знакомых, к этому бесовскому наваждению подобает отнестись соответственно.
- Мне пора. На последнюю электричку опоздаю.
- Останься! Наплюй на все, не разрушай компанию! Можно же и в Москве переночевать, у друзей…
- Я не могу ввалиться к Томке в первом часу.
- Ну и ладно! Поехали ко мне! А что? Раскладушка есть! - щупальца потерявшего терпение Сермяги норовят недвусмысленно обвиться, но во взоре проницательного Зенина уже явственно читается: "Сорвалось!" Разочарован? Или, как изощренный гурман, болел за обе команды разом?
К метро иду молча. Шаг почти тверд. А бокал ресторанный разбила-таки: пальцы спьяну как вареные макаронины.
Друзья провожают меня метра на полтора сзади, перебрасываясь репликами вполголоса. Не прислушиваюсь. Это уже не интересно. На прощание мы церемонно раскланиваемся. Я благодарю Зенина за приятный вечер. И Сермяге улыбаюсь. Все. Он даже не позвонит - ума хватит.
Дома меня ждет письмо из Гаваны: "Другому не сказала бы, но ты поймешь. Разлука прекрасна. Может быть, она даже лучше всего остального. Какое наслаждение - ждать, тосковать, считать дни, которые остались до встречи! В разлуке чувство очищается от бытовых мелочей, и тот, кого нет рядом, становится так чудесно близок, как никогда раньше. Только немножко боязно: а вдруг и - никогда позже?…"
Накатав многостраничное сумбурное посланье с уймой разного рода болеутоляющих экивоков и книжных параллелей, где даже, помнится, сравнивала злосчастного Сермягу с картонной невестой из "Балаганчика", той, что "упала ничком", а встать не может, я жду ответа с тоскливым страхом и запоздалыми сомнениями. Стоило ли ей сейчас все это рассказывать? Издали… Когда ни обнять, ни уточнить неверное слово, ни ответить на вопрос, предвидеть которого не сумела… Из глубины сердца доносится невнятный покаянный скулеж. Никуда не денешься, мой поступок отвратителен. Но я знаю Веру. Тут мы похожи: в разлуке не остываем. Наоборот! За несколько месяцев садовница нашего типа из крошечного зернышка увлечения вырастит влюбленность таких размеров, что от нее спасу не будет. Это вряд ли могло бы случиться в присутствии реального молодого человека с постной физиономией, на которую природа насилу наскребла материала, с такой же скудной душой и умом, обуянным помыслами о плюсах и минусах вступления в партию. Он бы уж не преминул взгромоздиться всей тяжестью, и не раз, на неокрепший росток. А тут - благодать, простор для творчества…
"Не расстраивайся уж слишком. Я сначала тоже огорчилась, всплакнула, но это скорее от уязвленного самолюбия. Полюбить по-настоящему я не успела. И едва ли смогла бы. Человек, которого любишь, не может казаться уродом. А меня это грызло. Я все думала: "Если будут дети, только бы в наше семейство пошли…" Небось, если бы любила, с радостью воображала бы себя окруженной выводком сермяжат мал мала меньше, с такими же неотразимыми узенькими лобиками и обворожительными остренькими подбородочками…