Старые железные койки стояли в ряд, покрытые мятыми темными лоскутными одеялами, - и никаких простынь. Рэймонд пришел в негодование; оставалось надеяться, что Лу не станет из-за всего этого расстраиваться. Рэймонд прекрасно знал, что различные общественные организации дают Элизабет достаточно средств на жизнь, что она просто-напросто распустёха, из тех, кто сам себе помочь не желает.
- Элизабет, а ты никогда не думала устроиться на работу? - спросил он и тут же пожалел о собственной глупости.
Элизабет не преминула воспользоваться случаем.
- Ты что сказал? Ни в какие такие ясли я моих детей не отдам и ни в какой приют определять их не буду. По нынешним временам детишкам свой родной дом нужен, и у моих он есть, - и добавила: - Бог, он все видит, - таким тоном, что Рэймонду стало ясно: до него бог еще доберется за то, что ему, Рэймонду, повезло в жизни.
Рэймонд роздал малышам по монетке в полкроны, а для ребят постарше - они играли на улице - оставил монеты на столе.
- Как, уже уходите? - спросила Элизабет укоризненным тоном. Сама, однако, не переставала с жадным любопытством разглядывать Генри, так что укоризна в ее голосе была скорее данью привычке.
- Ты из Штатов? - поинтересовалась она.
Генри, сидевший на самом краешке липкого стула, ответил: нет, с Ямайки, и Рэймонд подмигнул ему, чтобы подбодрить.
- В войну много тут вашего брата понаехало, из Штатов, - сказала Элизабет, посмотрев на него краешком глаза.
Генри поманил семилетнюю девочку, предпоследнего ребенка в семье:
- Иди сюда, скажи что-нибудь.
Вместо ответа девчушка запустила руку в коробку со сладостями, которую принесла Лу.
- Ну, скажи что-нибудь, - повторил Генри.
Элизабет рассмеялась:
- Она тебе такое скажет, что не обрадуешься. У кого, у кого, а у ней язык здорово подвешен. Послушал бы, как она учительниц отбривает.
От смеха у Элизабет заходили кости под мешковатым платьем. В углу стояла колченогая двуспальная кровать, рядом захламленный столик, а на нем кружки, консервные банки, гребень, щетка, бигуди, фотография Иисусова Сердца в рамке. Еще Рэймонд обратил внимание на пакетик, который ошибочно принял за пачку презервативов. Он решил ничего не говорить Лу: она наверняка заметила кое-что другое, и, может, еще похуже.
На обратном пути Лу болтала, едва не переходя на истерику,
- Рэймонд, дружок, - чирикала она своим самым великосветским голоском, - я просто не могла не оставить бедняжке всех наших хозяйственных денег на неделю вперед. Придется нам, голубчик, немного поголодать дома. Другого выхода у нас нет.
- Хорошо, - согласился Рэймонд.
- Но скажи мне, - взвизгнула Лу, - могла ли я поступить иначе? Могла ли?
- Не могла, - ответил Рэймонд. - Ты правильно сделала.
- Моя родная сестра, дружок, - продолжала Лу. - Ты заметил, во что у нее волосы превратились от перекиси? Светлые и темные пряди вперемешку, а ведь какая хорошенькая была головка!
- Хотелось бы мне знать, сама-то она хоть что-то пыталась сделать? - заметил Рэймонд. - С ее-то семьей ничего не стоило добиться новой квартиры, если б только она...
- Такие никогда не переезжают, - вставил Генри, наклонившись с заднего сиденья. - Это называется трущобной психологией. Взять хотя бы народ у нас на Ямайке...
- Никакого сравнения! - вдруг взвилась Лу. - Тут совсем другой случай!
Рэймонд удивленно на нее поглядел, а Генри откинулся на сиденье, оскорбленный. Откуда у этого-то взялась наглость, с ненавистью подумала Лу, строить из себя сноба. Элизабет как-никак белая женщина.
Их молитвы о ниспослании благодати Генри Пирсу не остались без ответа. Сперва Генри обрел туберкулез, а следом - и утраченную веру. Его направили в один валлийский санаторий, и Лу с Рэймондом пообещали навестить его под рождество. Тем временем они молили Пресвятую деву об исцелении Генри от недуга.
Оксфорд Сен-Джон, чья интрижка с рыжей счетоводшей кончилась ничем, теперь стал у Паркеров частым гостем. Но до конца заменить собой Генри он так и не смог. Оксфорд был старше и не такой утонченный. Приходя к ним, он любил разглядывать себя в кухонном зеркале, приговаривая: "Ах ты большой черномазый ублюдок!" Он все время называл себя черномазым, каковым, по мнению Лу, он и был, но к чему вечно тростить об этом? Он останавливался на пороге, раскрывал объятия и ухмылялся во весь рот. "Да, черен я, но и красив, о дщери иерусалимские". А как-то раз, когда Рэймонда не было дома, он подвел разговор к тому, что у него все тело черное. Лу пришла в замешательство, стала поглядывать на часы и спустила в вязанье несколько петель.
Когда она трижды в неделю читала розарий перед Черной Мадонной и молилась о здравии Генри, она заодно просила и о том, чтобы Оксфорда Сен-Джона перевели на работу в другой город. Ей не хотелось делиться с Рэймондом своими чувствами; и на что, собственно говоря, ей было жаловаться? На то, что Оксфорд такой простой и обычный? Это не годилось: Рэймонд презирал снобизм, да и она тоже, так что ситуация была весьма деликатной. Каково же было ее удивление, когда через три недели Оксфорд объявил о своем намерении подыскать работу в Манчестере.
- Знаешь, а в этих слухах про деревянную статую что-то есть, - сказала она Рэймонду.
- Возможно, - сказал Рэймонд. - А то бы не было слухов.
Лу не могла рассказать ему, как молилась она об устранении Оксфорда. Но когда Генри Пирс написал ей, что идет на поправку, она сказала Рэймонду: "Вот видишь, мы просили возвратить Генри веру, и теперь он верующий. А сейчас просим, чтобы он исцелился, и ему уже лучше".
- Врачи там хорошие, - сказал Рэймонд, но все же добавил: - Мы, конечно, будем молиться и дальше.
Сам он, хотя розария и не читал, каждую субботу после вечерней мессы преклонял колени перед Черной Мадонной помолиться за Генри Пирса.
Оксфорд при каждой встрече только и говорил, что об отъезде из Уитни-Клея. Рэймонд сказал:
- Переезд в Манчестер - большая ошибка с его стороны. В огромном городе бывает так одиноко. Но, может, он еще передумает.
- Нет, - сказала Лу, настолько уверовала она в силу Черной Мадонны. Она была по горло сыта Оксфордом Сен-Джоном, который задирал ноги на ее диванные подушечки и звал себя ниггером.
- Скучно без него будет, - вздохнул Рэймонд, - все-таки он веселый парень.
- Скучно, - сказала Лу. Она как раз читала приходский журнал, что случалось с ней редко, хотя вместе с другими активистками она сама вызвалась рассылать его по подписчикам и каждый месяц надписывала на бандеролях не одну сотню адресов. В предыдущих номерах, помнилось Лу, было что-то такое насчет Черной Мадонны, как та исполняла разные просьбы. Лу слышала, что паства из окрестных приходов часто ходила молиться в церковь Иисусова Сердца только из-за статуи. Говорили, что люди приезжают к ней со всей Англии, но молиться или полюбоваться на произведение искусства - этого Лу не знала. Со всем вниманием взялась она за статью в приходском журнале:
"Отнюдь не претендуя на чрезмерное... молитвы были услышаны и многим верующим в ответ на их просьбы чудеснейшим образом даровано... два удивительных случая исцеления, хотя, разумеется, следует подождать медицинского заключения, поскольку окончательное выздоровление может быть подтверждено лишь по истечении известного срока. В первом случае это был двенадцатилетний ребенок, страдавший лейкемией... Во втором... Отнюдь не желая создать cultus * там, где не место культам, мы тем не менее обязаны помнить, что наш вечный долг - почитать Богоматерь, источник благодати, коей обязаны мы...
Отец настоятель получил и другие сведения, касающиеся нашей Черной Мадонны и имеющие прямое отношение к бездетным супружеским парам. Стали известны три подобных случая. Во всех трех муж и жена утверждали, что постоянно молились Черной Мадонне, а в двух случаях из трех обращались к ней с конкретной просьбой: даровать им ребенка. Во всех трех случаях молитвы возымели действие. Гордые родители... Каждый прихожанин должен счесть желаннейшим своим долгом вознести особое благодарение... Отец настоятель будет признателен за новые сообщения..."
- Рэймонд, - сказала Лу, - прочти-ка это. Они решили ходатайствовать перед Черной Мадонной о младенце.
Когда на другое воскресенье они поехали к мессе, Лу бряцала розарием. У церкви Рэймонд остановил машину.
- Послушай, Лу, - сказал он, - ты в самом деле хочешь ребенка? - Ему подчас казалось, что Лу всего лишь собирается устроить Черной Мадонне проверку. - Хочешь после всех этих лет?
Эта мысль не приходила Лу в голову. Она подумала о своей опрятной квартирке и размеренной жизни, о гостях и своем парадном кофейном сервизе, о еженедельниках и библиотечных книгах, о вкусе к изящному, который они едва ли смогли б культивировать, будь у них дети. Еще она подумала о своей красивой моложавой внешности, которой все завидовали, и о том, что ее ничто не связывает.
- Попробовать стоит, особой беды не будет, - решила она. - Господь не пошлет ребенка, если нам на роду написано оставаться бездетными.
- Кое-что мы должны решать для себя сами, - ответил он. - И, по правде сказать, если ты не хочешь ребенка, мне-то он и подавно не нужен.
- Помолиться все равно не помешает, - повторила она.
- Лучше сперва решить, а потом уж молиться, - заметил он. - Не стоит искушать провидение.