- Лимит - это назначенный тебе уровень. Свой шесток. Вы не знаете, - заговорил Мамонт. - Помню, в общаге в нашей комнате окно разбили. Драка была. Так мы месяца два стекло не вставляли, подушкой окно затыкали. Однако уже ноябрь, холод даже алкоголики чувствовать умеют. Вот и собрались как-то ночью… Да нет, не покупать, в киоске стекло вырезали. Еще и милиционер за нами погнался, но убежали мы. Убежали и стекло не бросили, - последнее Мамонт сказал с непонятной ему самому гордостью. - Собственность - ,конечно, воровство. А ты знаешь, что такое отсутствие собственности? Это, брат… Это особое чувство, еще не воспетое поэтами, - голос его набирал силу. - Вот лежишь ты осенью в общаге или, скажем, в тюрьме. За стеной - холод, ветер. Ненадежная это стена… Я скиталец по специальности, я это знаю. А если в общаге тепла нет? А если вообще выгонят оттуда?.. Не из тюрьмы, из тюрьмы не выгонят.
- Да. Из тюрьмы не выгоняют, - задумчиво повторил за ним Белоу.
- Выгонят! Вот и нету тогда стены между тобой и энтропией.
- Мир мелких ценностей, - произнес Белоу. - Ладно, не волнуют меня твои житейские проблемы.
- Умный вы человек, но так и тянет дать вам совет… - пробормотал Мамонт и почему-то умолк.
В общаге, как и недавно в армии, много говорили о прошлом. Хвастались былым. Настоящего практически не было. Он стоит в трамвае, скомкав сетку с хлебом. Сырой разбитый железный ящик с людьми, мнимая близость к чужой, может быть интересной, жизни. Один час езды от московского вокзала до Ржевки. Долгий-долгий нудный путь. - "Шел трамвай, десятый номер…" - В книгах Ленинград был другим.
Кажется, были еще мечты о мыловаренном заводе. Откуда-то возникли слухи о том, что туда берут не имеющих прописки, о бешеных заработках для небрезгливых. Кажется, он надеялся, что, наконец, прочно осядет там, встанет на твердую почву, не хуже и не ниже других. На мыловаренном заводе он так и не побывал, и только прежние представления о нем, прежние воображаемые картины, сейчас возвращались откуда-то из прошлого.
Трясущиеся на конвейере, твердые кошачьи трупы. Стоящие у него рядком лиловорожие алкаши в кошачьих шапках. "Кошкодер" - это что-то удалое, отчаянное. Вращающиеся в голове лоскутья мыслей, слова вдруг сложились в что-то полуосмысленное, песню? неизвестно откуда возникла даже брякающая мелодия. - "Берегитесь, кошкодеры! Ведь опасность- это все-таки пустяк." - Лихая пропащая жизнь. Кипящая в углу закопченная кастрюлька. Это закуска. - А знаешь какое ты мясо съел? - предчувствуя веселье, ухмыляется некто опухший, скаля зеленоватые, зашпаклеванные серым цементом, зубы. - Ничего, парень, - бубнит другой синерожий, постарше, - они, кошки, вкусные, мясо нежное у них. Постное.
Сбоку медленно приближался еще один, все сильнее пахнущий, остров.
- Если там еще уцелели люди, дикари, то какой это должно быть счастливый народ, - заговорил Мамонт. - Хотя, вообще-то, они друг друга ели.
- Везде и все друг друга едят, - сказал Белоу. - Вот в природе смерть - это не зло. Только нам, людям, бог велел убийства бояться. А чтоб жить, работать велел: обиделся, жлоб, за свое яблоко. Мы с тобой не часть природы, отрезанный ломоть, а для дикарей убийство и смерть - это спорт вроде. Когда в Африке был, негры говорили, что гориллы тоже люди и разговаривать умеют, но молчат, чтобы их работать не заставили. Оказывается, Дарвин не знал об этом, - Белоу помолчал. - Только на этом острове людей нет. Обезьяны может быть есть, не знаю.
- Почему нет?
- Потому что я не пускаю никого. Это мой остров.
Мамонт умолк.
- …Нет, у меня мало островов, - ответил Белоу. - Всего один. Тот самый.
Белоу прижался ухом к транзистору, покрутил колесико. Транзистор заверещал, квакнул и посыпал непонятными словами. Мамонт поднес к глазам бинокль, который ему дали подержать.
Качающиеся перед глазами джонки, масса джонок, странные лодки с крышами. Непонятное белое пятно в океане в бинокле стало гигантской стаей уток. Уже несколько дней яхта стояла здесь, рядом с кампонгом, городом на воде. Странная мысль: "Вот он параллельный мир. Антиподы. Эти-то уж точно антиподы."
- Сколько их здесь, - заговорил за спиной Белоу. - Даже на земле не помещаются, на воде живут. Чудаки!
В этих лодках ели, спали, размножались: жили. В кампонге будто бы процветала торговля опиумом, контрабанда и другие малопонятные преступления. Трудно было поверить в это, рассматривая в бинокль развешанное белье и цветные рыбачьи сети, кишащих повсюду детей. Никаких преступлений не было заметно.
Собака, беспокойно бегающая по палубе какого-то ржавого сейнера, не отрываясь, глядела ему прямо в глаза. Только сейчас Мамонт заметил, что яхта, опять брошенная без якоря, медленно дрейфует к берегу. Похоже, на борту это никого не волновало.
Сзади, из-за кормы, появилась Эллен верхом на водном велосипеде, больше похожем на яркий игрушечный трактор- в тесных розовых панталончиках до середины икр, подняв над головой бумажный китайский зонтик. Двинулась в сторону берега- неторопливо крутила педали, неприлично широко расставив ноги.
"И все же ценность человека не заключается в качестве его внешней оболочки. Личность - она вне физсовершенства", - с сомнением в собственной правоте подумал Мамонт.
- За духами отправилась, блядь, - раздалось сзади. - Духи здесь какие-то особые продают. Благовония! - Белоу злобно зевнул. - Hooker!
Мамонта почему-то обрадовала эта злость. Он понял, что Белоу оторвался, наконец, от Эллен, выздоровел.
"Хотя какое мне дело? Я то почему должен беспокоиться о тебе?"
Собака в бинокле теперь неслышно лаяла, вздрагивая всем телом. Лаяла, материлась на своем собачьем языке. Среди джонок качалась на воде большая синяя крыша плавучего храма. По воде доплыл густой медный звук колокола, - а может здесь он назывался гонг? Звук этот раздавался здесь совсем не по-русски, казался театральным. Несмотря на предупреждения и дурную славу поселения, Мамонт уже побывал там. Был и в храме, видел как бьют в этот колокол, похожий на большой медный орех, бритоголовые монахи в оранжевых балахонах - ,вдвоем, раскачивая язык с резной деревянной ручкой.
Мимо Эллен стремительно промчался на маленьком катере еще один синеголовый монах.
"Странный подвид людей".
Этот остров достался мне очень дешево, - опять заговорил Белоу. - Можно сказать, что одно ведомство вообще уступило мне его. За крупные услуги, оказанные мною. Чего ухмыляешься?
- Да так, - Мамонт почему-то вспомнил как Белоу смеялся в туалете над "Тремя мушкетерами".
- Этот остров и не нужен мне. Там сейчас и людей нет, зачем мне пустая земля. Но дешево, очень дешево!
Под ногами гудело и лязгало- на яхте шел срочный ремонт.
Вчера Мамонт забрел на материк. Вот он, без копейки в кармане, идет по узкой улице из прилавков. Коммунальный дух, слежавшиеся человеческие испарения. Солнце проникает сюда сквозь, натянутый сверху, холст. Будничная вблизи экзотика. Впервые в жизни он видит монокль: монокль оказался неожиданно большим, с сильным увеличением. Где-то твой дальнозоркий владелец? Ясно где. Когда-то в каких-то фильмах он видел его. И его, и хозяев этих шкатулок, вееров, птичьих чучел. Или этой гигантской, дочерна обкуренной, трубки.
"Колониальные английские полковники, увядшие в здешней духоте, дамы в шелковых халатах, равнодушные к здешней экзотике чиновники в черепаховых очках и твидовых костюмах, без изменения пересаженные сюда из английской почвы… Бедный монокль!"
На пустом томпаковом футляре из-под часов - длинная надпись. Наверняка, нелепое пожелание здоровья и вечной жизни. Очки - почти часть чьего-то лица.
Вещи, потерявшие достоинство и на старости лет ставшие товаром. Осиротевшие и пустившиеся в неизведанные странствия в поисках лучшей доли. Неожиданно, среди развала книг под ногами взгляд царапнуло что-то дикое. Надпись на кириллице. Русские книги. Рядом с корзиной с какими-то бурыми клубнями. Это было нереальным, будничным и фантастическим одновременно.
Странно завязавшаяся, нерусская уже, цивилизация. Странно звучащие слова. Манчжоу-Го. Пу И. КВЖД. В бананово - лимонном Сингапуре.
Хозяин лавочки, старик неопределенной национальности, бесстрастно сидит рядом на плетеном стуле. Голову припекает солнцем. Мамонт машинально поскреб шелушащуюся лысину пальцем. Зачитавшись, он понимает, что уже прошло время, когда можно было уйти, ничего не купив, и теперь неизвестно как с достоинством оторваться от старика.
Покосившись на него, Мамонт поднес книгу к лицу, вдохнул запах книжного тлена и еще чего-то непонятного. Наверное, от этих старых стихов должно пахнуть сандаловым деревом, пудрой, кокаином. Вот такая археологическая находка - запах.
"Запах модерна, - Мамонт повесил бинокль на какой-то штырь в переборке, вынул из-за пазухи, согревшуюся там, ворованную книгу. - И что теперь делать с этими стихами? Наизусть учить?"
Высокий белый зал, где черная рояль
Дневной холодный свет, блистая, отражает,
Княжна то жалобой, то громом оглашает,
Ломая туфелькой педаль.
В который уже раз Мамонт отчетливо почувствовал несоответствие жанра, в котором он живет. - "И стиль какой-то неуместный. Грезофарс, блин! Какие-то не такие впечатления подсовывает мне жизнь. Не надо мне этого."
Никто почему-то не спрашивал, нравится ли ему такой жанр, и выбор был странный: то дамский роман, то физиологический очерк. И сейчас!..
"Иллюзорная книжная жизнь. Иллюзорный я человек", - с внезапным отчаянием подумал он.