Пишу о жизни женщины, бывшей моей любимой и моей мучительницей. И своей мучительницей. Бременем для себя и для меня. Но даже в поздние мрачные годы были и улыбки счастья, и очарования минут, часов, и прекрасные разговоры, и мрачная, уже извращенная, тяжелая, но страсть. Суммировать во что-то одно Наташу Медведеву невозможно. Она была для меня и влюбленной девкой, бегавшей в зеленом берете красоткой с красными волосами, плачущей от злости у центра Помпиду, что мы с ней разминулись и что она так долго не могла меня найти. И эпатирующей певицей в гимнастерке и галифе, только что выступившей перед моими друзьями, французскими писателями, на пороге клуба я дал ей по физиономии, и она вступила со мной в драку. Она была и прильнувшей ко мне в постели в квартире в еврейском квартале нежной девушкой: "Лимочка, как жить будем, если так любим…" Она была женщиной, сидящей спиной к окну (за окном луна) в цыганской шали и поющей низким трагическим голосом: "Кататься я с милым согласна / Я волны морские люблю". Дело происходит в пригороде Парижа, в доме четы Синявских на rue Boris Vilde, мы: Андрей Донатович, Марья Васильевна, я - внимаем этой сильной песне и сильной женщине. И все же Наташа, с голой сочной грудью, сбивающая ноги, бродящая, кружащаяся по мансарде под рык Грейс Джонс "Аморэ миа, лав ми форевер!" - это самая из Наташ. Потому что этот кадр - синема моей памяти - выражает ее суть больше других. А суть ее - дикая страсть любви, изуверство любви. Каннибализм, пожирание партнера.
Она еще приходила в 1995 году в феврале участвовать в ремонте Бункера партии. Надев резиновые перчатки, сдирала со стен старые обои. Проработав несколько часов, ушла на репетицию к своим музыкантам. "Музыканты" начали меня немного заботить и смущать, потому что я не мог контролировать эту сторону ее мира. Она успела написать под псевдонимом Марго Фюрер десяток или более текстов в мою газету "Лимонка", я начал выпускать газету в ноябре 1994 года. Но доля "музыкантов" в ее жизни все увеличивалась, а моя все уменьшалась. Никто так и не персонифицировался из этой массы "музыкантов" тогда. Вышел ее диск "Трибунал Натальи Медведевой", и однажды в снежную ночь, сидя рядом с водителем уазика, мы везли из типографии "Тверской Печатный Двор" новый номер "Лимонки", я услышал по радио ее хит "На станции Токсово". Услышав первые аккорды, водитель прибавил громкость.
- Какая-то Медведева. Никогда не слышал о такой.
- Это моя жена, - сообщил я сдержанно.
- Сильная тетка, - сказал водитель.
В марте 1995-го приятели, укатившие в Соединенные Штаты, оставили нам теплую небольшую квартиру в Калошином переулке, окна выходили на Дом Актера и Театр Вахтангова. Измученный ее участившимися отсутствиями по полночи, я стал устраивать ей скандалы. Пытаясь убежать от скандалов, она пропала на четыре дня. Якобы уехала на дачу. 11 июля она явилась, нетрезвая и агрессивная. Я настоял на том, чтобы она забрала все свои вещи и ушла. К концу дня она, кривясь и негодуя, все же выполнила мое требование.
А потом через годы… тут следует вернуться к началу моего о ней повествования, к сцене в тюрьме Лефортово в октябре 2001 года, которой бы позавидовал Достоевский.
Я продолжаю, неожиданно для себя, думать о ней и писать ей стихи. Совсем недавно я записал вот такие строки:
Ресторан, там где zoo-магазин был (держали две старые феи)
Расползлись и покинули милый террариум змеи
Полнокровные дамы ушли от окон, разобрав свои шали
И усатый "ажан" уже умер, оставив вело и педали…
Где ты, поздняя юность в Paris и печаль полусвета?
Где холодное старофранцузское лето?
Выходил из метро я обычно на рю Риволи,
Там к Бастилии некогда толпы бежали в пыли,
Возмущенных де Садом, кричавшим на каменных стенах
Революция валом вставала в кровавых там пенах
А во время твое и мое во дворах еще были балы
Вкусно пахло гудроном от каждой потекшей смолы
Был носатый франсэ, крепко слипшийся с аккордеоном
Вкусно пахло гудроном, едко пахло гудроном…
Жил в квартале Марэ, выходил из метро я "Сент-Поль"
Сам не знаю, откуда взялась эта поздняя боль…
Впрочем, знаю, зачем я сегодня болею,
Магазин вспоминая, в витрине которого змеи…
Потому что обычно ты там со мной рядом стояла
И пугалась, визжала, и руку мою зажимала
А теперь тебя нет. Разве тень упадет мне на шею
Я забыть никогда твой испуг, никогда не сумею…
Это было в июле, в дрожащем от зноя июле
По Бастилии дробно лупили старинные пули
А два века спустя, мы с тобой посещали балы, танцевали
Ты была так красива, что нас все франсэ замечали…
Примечания: речь идет о витрине зоомагазина в квартале Марэ, где мы часто останавливались с Наташей, возвращаясь домой. Там под лампочками лежали страшные змеи. "Ажан" - так называют в Paris полицейских. Во время, когда мы туда приехали, были еще полицейские-велосипедисты, такое это было далекое время. Де Сад, по воспоминаниям современников, еще за несколько дней до 14 июля 1789 года бегал по стенам Бастилии и кричал: "Граждане! Нас тут убивают!" - за что его перевели в другую крепость и 14 июля де Сада в крепости не было. Франсэ: Francais - французы мужчины. Francaise - женщины. Де Голль обращался к народу: Francais et Francaise - франсэ э франсэз - французы и француженки.
Еще одно, совсем недавнее стихотворение мертвой жене приведу и поставлю точку:
Она называла меня "Ли"
А еще называла "Пума"
Она бывала сажала меня на раскаленные угли
Но я выжил ее угрюмо…
Я вспомнил, когда она умерла
И когда они ее сожгли
Что у Эдгара По есть баллада зла
О девочке Аннабель Ли
"В королевстве у края земли
Эти люди ее погребли…"
О Аннабель Ли, Аннабель Ли,
Ты ушла от меня в зенит
Пять лет как скрылись твои корабли
Но сердце мое болит…
Я буду спать до середины дня
А потом я поеду в кино
И охранники будут глядеть на меня
Словно я одет в кимоно
Ты называла меня "Ли"
А еще называла "Пума"
Я один остался у края
Земли В королевстве Тутанханума…
Когда в 2003 году, освобожденный из колонии в заволжских степях, я вышел из поезда "Саратов - Москва", на Павелецком вокзале меня встречала толпа нацболов и сочувствующих. Шел дождь. Из толпы протиснулся человек и передал мне конверт. "Это вам!" Когда вечером я нашел время открыть конверт, то обнаружил в нем цветную фотографию Наташи в гробу. Веки ее были накрашены золотым. Как у маски Тутанхамона.
