Они прошли до угла Пернавас и Кришьяня Барона, сели в трамвай и всю дорогу, пока ехали, и потом, пока шли мимо Центрального универмага, Мишу не покидало чувство, что все кругом понимают, куда они идут.
А в ломбарде стояла очередь, серая с черным очередь понуренных людей, половина ее не умещалась внутри, человек тридцать ждали на тротуаре. Прохожие обходили очередь по мостовой, не выражая ни удивления, ни возмущения. Две старушки, высунувшись в окна напротив, равнодушно глядели на людей у ломбарда, будто они были естественным продолжением крепостной стены.
Ломбард сам по себе казался Мише чем-то таким, чего бы не должно быть в социалистическом государстве, но уж вовсе невозможным показались объявления, вывешенные над окошками приемщиков:
"Импортные фотоаппараты не принимаются".
"Панбархат, креп-жоржет и набивные ткани не берем".
"Прием обуви всех сортов прекращен".
- Простите, вы рижанин? - спросил мужчина, стоявший впереди. Он был одет в хороший, но старый костюм, имел большую, красивую голову и отработанный певческий баритон.
- Коренной! - ответил Миша.
- Смешно, - сказал певец. - И грустно. В свое время, когда я учился в консерватории, я страшно ненавидел старьевщиков. Они брали вещи за пятую часть цены. Но брали, сударь! И еще можно было точно договориться, чтобы не продали, что придете и выкупите вещь. И они ждали. Отчасти они были меценатами, ей богу. И дорожили клиентурой. А здесь не берут, и точка. Я принес вчера совершенно новый "Кодак", и не взяли. Импорт. Сегодня, вот стою, и не знаю: возьмут или лимиты на серебро тоже исчерпаны?
- 20 копеек грамм! - сказала женщина сзади.
- Как так? Государственная цена скупки - 40 копеек за грамм серебра!
- А здесь ломбард. Дают 50% от магазинной цены.
- Если вещь новая! - вмешалась еще одна женщина. - Я принесла совсем новую юбку, только чуть замазалась в шкафу, может об стенку, не знаю, вот тут у подола маленькое пятнышко, возьми щетку, сойдет, так мне дают за нее пять рублей! Говорят - ношеная!
- А куда они денут старое?! - сердито спросила третья женщина.
- Вы сегодня купите в комиссионке старое? Все ищут новое. Комиссионки полны, никто ничего не берет. Скоро ломбард совсем закроют.
- А если у меня нет ни копейки? - изумилась Хана. - Где я должна взять денег?
В ней жила неистребимая, внушенная газетами и лекторами вера, что в этой стране человек не может оказаться без помощи, что "наверху" кто-то неусыпно заботится обо всех случаях в жизни граждан, и бывала страшно расстроена и поражена, когда оказывалось, что существует брешь в государственной системе заботы о гражданах.
- А кого это волнует? Крутись, как знаешь! - сказала женщина позади Миши.
- Им что, по ним, так хоть помирай! - сказала та, что стояла впереди.
Так ведь и помирать не умрешь без денег! У меня умерла бабка моей тетки, совсем старая старуха, 15 рублей пенсии получала. Так за гроб просят 40, за рытье могилы давай на водку - 3 рубля, за каплицу, попу, за свечки - еще 30.
- Извините, что я вмешиваюсь, - вежливо сказал певец. - Известный польский сатирик Ежи Лец сочинил такой афоризм: "Не будьте подозрительными, не ищите смысла там, где его нет".
- Что вы говорите мне слова да слова? - возмутилась Хана. - Если это ломбард, как они могут не брать вещи?! Должен быть кто-то, кто устанавливает справедливость!
- Вы меня спрашиваете?! - певец развел руками. - Я сам, как видите, стою, не знаю, возьмут мои подсвечники или же не возьмут.
- Анечка, - сказал Миша, - уже пять минут десятого. Там тоже очередь. Я пойду.
- Хорошо, конечно, не опаздывай. Если меня здесь уже не будет, значит все в порядке, я пошла дальше!
Он погладил ее по руке и двинулся в ОВИР.
6
Миша Комрат поднялся по узкой, темной Коммунальной улице, прошел под аркой русского театра с его новой алюминиевой башней и очутился на улице Ленина, возле ателье "Балтияс модес". Здесь всегда было трудно пройти, даже после того, как перенесли троллейбусную остановку; все равно возле ателье торчала непременно очередь, а тротуар был узкий.
И вот, едва завидев очередь, по советской, укоренившейся привычке, Миша машинально очутился около последнего в ней человека и спросил:
- Кто крайний?
Он знал, что в русском языке нет слова "крайний" для обозначения человека, стоящего в очереди в самом конце, но уже многие годы, как на вопрос: "Кто последний?" - то и дело следовал злобный ответ: "Сам ты последний!"
- Что дают?
Женщина впереди Миши, не удивляясь, что вот человек сперва встал в очередь, а уж потом хочет знать за чем, собственно, он встал, ответила:
- Да говорят "Морозко" будут давать, на Октябрьские.
- Почем метр?
- 32 рубля.
- 32,50! - со вкусом уточнила девица в итальянских, в обтяжку сапогах и плаще-макси, видимо, из Польши.
- А это что, приличный материал?
- На зиму хорошо. Ворсистый, не мнется.
- Синтетика! - сказала дама с выдающейся челюстью.
- Ну и что? - ответила девица в сапогах. - У вас есть деньги, чтобы покупать натуральное? 1500 за подержанную шубу?
- Не знаю, куда подевался мех! - сказала женщина, вставшая в очередь уже за Мишей. - Куда пропал весь мех? Раньше, еще в 1960, помню, в магазинах была и норка, и цигейка, даже каракуль, и не дорого…
- На экспорт гоним! - авторитетно сказала дама с челюстью. - Все продаем за доллары: крабов, икру, золото, теперь янтарь.
- Доллары тоже нужны! - наставительно заявила дама в пурпурном пальто и синих клеенчатых польских сапогах (Миша знал, что такие сапоги стоят в магазине, если бывают на прилавке, 18 рублей, а с рук их продают за 70). - Доллары тоже нужны. Мы живем в капиталистическом окружении, нам приходится с ними торговать.
- А почему они не продают нам свои автомобили за рубли? Может потому, что доллар обратимая валюта, ее всюду берут и всюду за доллары американцы платят золотом, а рубль не оплачивается? - ехидно спросила девица в сапогах, которые ей могли влететь минимум в 90 рублей.
Миша смотрел на спорящих. Это были люди, которые окружали его годами, он видел их на улицах, в кино, терся об них в трамваях, спотыкался в электричках, сидел с ними рядом в мертвых очередях к врачам - он знал назубок, о чем они будут говорить и сколько стоит любой из предметов одежды этих людей. И не потому, что проявлял интерес к тряпкам или понимал в них, а потому что разговоры о покупателях и продавцах, о блате в магазинах и ценах преследовали советского человека на работе и в гостях. Вся страна была похожа на огромную толкучку, где ничего нет на виду, а из-под полы есть все. И точно: зайди в магазин, будь то в Баку, будь то в Одессе (Миша бывал и тут и там), на виду нет ничего, кроме постылого, кривого, страшного на вид и ощупь советского товара, а люди на улицах одеты в заграничное…
- Сколько же может стоить пальто из "Морозко"? - думал Миша. - Если нам скажут "нет", придется зимовать, сколько же Хана на самом деле может носить одну и ту же шубу?
Он подсчитал свои долги и возможные доходы. Допустим ОВИР откажется сбавить цены за дипломы, дадут справку, что ему в визе отказано, можно пойти на завод, наняться слесарем. Первая получка - в декабре, а надо жить еще ноябрь.
Он вышел из очереди и, ничего не объясняя, зашагал прочь. Он не спешил; в ОВИРе ничего хорошего ему не светило. Миша тянул время.
Он вышел к Городским часам, на которых до войны стояло "Лайма" - фирменный знак шоколадной фабрики, а теперь было налеплено всякой твари по паре: фотографии банок со шпротами, бутылок латвийского черного бальзама, станков и вагонов, производимых в Латвии. Зачем часы должны были служить рекламой промышленного развития, не знал никто. Возможно, кто-то из боссов Латвии, то ли сам Первый секретарь ЦК Восс, то ли его заместитель, не менее невежественный господин Белуха, решили, что раз часы стоят вблизи отеля "Рига", где размещают иностранцев, то положено им быть витриной расцвета.
Возле часов, в старом покрашенном недавно киоске, продавали газеты и журналы. Миша купил за 40 копеек "Журналист", развернул на середине, нашел самое интересное: статьи иностранных корреспондентов, и присвистнул. На сей раз напечатали американца - корреспондента "Дейли уоркер" в Москве. Статья пылала восторгами по поводу благ, выпадающих на долю граждан СССР, как то: бесплатное обучение, лечение и дешевизна квартир. Мишу обуяло тяжкое огорчение. Он понимал, что советская печать, тем более "Журналист", не станет публиковать иностранца, если тот не хвалит СССР, его политику, экономику или хотя бы величину луж, но все же в статьях людей из-за рубежа нет-нет и билась живая мысль, проливавшая свет на жизнь там, за стеной. Американец писал тоскливо-восторженно, как писали купленные советами "Борцы за мир" в 1950 году…
- Ох, дураки! Ох, дураки! - огорчился Миша, - Ведь они знают правду. Или не знают? Может, их так одурачивает изоляция? КГБ умеет создать вокруг иностранца круг, в который не попадает простой гражданин. Но ведь иностранец видит очереди? Разве до него не доходит, как люди хотят убежать отсюда, и не только евреи? Разве он забыл 35 армян, просивших приюта в посольстве Великобритании? Литовцев, дошедших до угона самолетов и кораблей?! А сто баптистов, запершихся в церкви возле итальянской миссии?