Наше внимание обращают на то, что среди евреев из России высокий уровень образования. Зато у русских в армии бывают осложнения из-за незнания языка. В дни Войны за независимость, когда в Израиль приехало много юношей из разных стран Восточной Европы, это приводило к особенно большим трудностям. Приехали - и с ходу в бой. Для того и приехали. А как с ними общаться? С прибывшими из других стран - на английском. А с этими как?… И вот в условиях жестокой войны, когда каждый солдат на счету, пришлось срочно отзывать этих новобранцев с передовой и за четыре дня обучить элементарным словам, понятиям, командам… Так что теперь пока наши не обучатся языку, в армию их не берут.
С другой стороны, армия помогает акклиматизироваться, раскрепощает приезжего, научает общаться с местными. Нынче Израиль составляют, так сказать, евреи разных национальностей - и армия способствует сплавлению их в единый народ, в нацию.
Спросили мы и о наказаниях в армии. "Конечно, наказания, есть, - отвечала наша собеседница, - но, например, о вине и мере ответственности женщины, даже служащей в смешанных частях под началом мужчины, судить может только другая женщина". Мы спросили о тюрьмах. Да, есть военные тюрьмы. Однако тюрьма может отобрать свободу, но не условия жизни… Тут начальница прервала сама себя: "Да как вы в своих вопросах дошли до тюрьмы? Откуда это? Со всей страны там не более двадцати человек. И при чем тут армия?! Мы же не о тюрьме говорили"…
Действительно, здешняя армия с тюрьмой ассоциируется меньше всего. Даже понятие об армейской дисциплине не больно сходно с нашими представлениями.
Случается, конечно, что армейская дисциплина раздражает, вызывает противодействие. Бывает, девушки не могут привыкнуть к форме. Обижаются, когда им не разрешают носить длинные сережки. Но тогда психолог в благожелательной беседе выясняет причину несовместимости. И все улаживается.
Мы побывали в палатках. Там аккуратно, все на месте, но никаких приказных обязательных причуд в виде одинаковых постелей или подушек-конвертов нет. Как нет шагистики и маршировки. Если кто-то вздумает гладить форму, то считается, что его надо показывать психиатру.
Мы разговариваем в комнате. Стул, на котором сидела наша собеседница, как только она ненадолго вышла, тотчас заняла рядовая. Когда начальница вернулась, оказалось, что место занято. И женщина стала двигать столы, пробираясь к другому свободному стулу. Подчиненные на это никак не реагировали. Нам же смотреть на такую демократию было в диковинку.
Мы присутствовали на занятиях медициной, противохимической защитой, побывали на стрельбище. Зашли и в столовую. Собственно, не только зашли, но и пообедали. Кормят хорошо, вкусно, разнообразно: много овощей, всевозможные салаты, мясо, макароны, картошка. Офицеры едят в одном зале с рядовыми, но за другими столами. Все берут себе сами из стоящих на столах больших фаянсовых супниц, салатниц, ваз - уж и не знаю, как назвать емкости, выставленные перед солдатами.
Говорят, что если кормление будет недостаточным - скажем, мало овощей или чего-нибудь еще, вечером об этом узнают родители, а утром - командующий. Если офицер поднимет руку на солдата, то будет разжалован на следующий же день.
Спрашиваем о наградах. Оказывается, здесь существует звание героя, но пока все отказываются от такого звания.
Рассказывают про такой эпизод. В семьдесят третьем году, в войну Судного дня, когда боевые действия одновременно начали египтяне на юге и сирийцы на севере, на Голанских высотах в каком-то месте оказался один солдат, а рядом шестнадцать пустых танков. Так он носился из танка в танк и из каждого стрелял, создавая видимость полного состава части. И остановил будто бы сорок два танка! Бой продолжался, пока не подошло подкрепление. (Написал "подкрепление" и задумался: бессмыслица - подкрепление к одному!) Короче, когда к этому бойцу добрались, он при виде своих тотчас уснул. Вот этому человеку присваивали звание героя, но он отказался…
IV
Латрун. Монастырь. Построен в начале века. Монахи молчальники. Стараются говорить минимально, только крайне необходимое. Настоятелем был отец Даниэль. Он считал, что надо как-то объединить евреев и арабов. И поощрял расселение вокруг монастыря и тех и других. И все радовались такому совместному проживанию и восторженно восхваляли отца Даниэля. Но вот началась война, и все пошло кувырком. Место это - очень важный перекресток. Стратегически важный. Тут дороги к порту Яффо, к Иерусалиму, еще какие-то дороги пересекаются. И действительно - стоишь на горе у монастыря, и видны естественные проходы сквозь горы в разные стороны. Много бед и битв повидало это место с древних времен до наших дней.
Вот эти высоты, где монастырь, нынче - музей трофейного оружия: стоит стадо танков, захваченных в войнах и медленно ржавеющих на заслуженном отдыхе в ожидании любопытствующих туристов или школьников. В основном танки нашего производства.
С высот обстреливалась дорога, и пройти ее не удавалось. Но один автопоезд прошел-таки - этот проход назвали сэндвичем. Прикрепили листы брони с двух сторон досок и привязали к грузовикам так, чтоб оставалась лишь небольшая щель. Не для обзора, а лишь для разглядывания узкой части дороги впереди себя. Ехать можно было только вперед, без всяких маневров - только вперед, в Иерусалим. Прошли. Человеческая мысль не больно разнообразна: назвали дорогу "Дорогой жизни".
Приехал из Америки полковник Маркус. Микки - называли его все. Профессиональный военный с опытом Второй мировой войны. Он пощупал высоты парой атак и сказал Бен Гуриону - так здесь уложат всех наших детей, и поминать нас будут потомки недобрым словом. "Но в Иерусалиме мучаются, мы должны открыть дорогу!" - "Не можешь взять дорогу - делай новую".
И бросились евреи делать дорогу в обход. ("Нормальные герои всегда идут в обход"). И без грейдеров и бульдозеров - проложили дорогу. Но в одном месте путь все-таки не сходился. Разница уровней. И не было у них технических средств одолеть эту разницу. Грузовики подходили к этому разрыву с двух сторон. Груз переносили с машины на машину, с уровня на уровень вручную.
Много мальчиков здесь погибло. Микки Маркус, любимец народа, тоже погиб - по глупой случайности. Вышел ночью по нужде, завернутый в простыню. И что-то ответил не по-военному. Постовой прошил его очередью, приняв за иорданца. Солдат этот потом повеситься пытался…
Война 48-го года была самая тяжелая, самая жертвенная. Больше партизанская, чем регулярная. Бои шли и военными формированиями, и в разных местах без четко выраженных фронтов. Оружие доставали по всему миру. Закупалось оно повсюду, но доставка его была тяжелой проблемой.
Где-то в Италии, кажется в Неаполитанском порту, взорвали корабль с оружием сирийцев. Продавцы (или хозяева оружия) перенесли товар на другой корабль. А этот корабль еврейским оказался, и попало оружие в скором времени к израильтянам.
Курьезов и случаев таких - и смешных, и печальных, и кровавых - было множество… Так, наверное, и движется история.
Офицер, чтобы получить следующий чин, должен пройти трехмесячные курсы, где его знакомят с новыми достижениями военной, научной или технологической мысли, а также с новыми инструкциями, положениями, доктринами родного генштаба. Кто не доучился до начала военной службы (офицер ли он, профессионал, солдат ли срочной службы), имеет, как я уже говорил, право и возможность учиться и закончить, кто гимназию, кто университет. Параллельно с продолжающейся армейской жизнью. Поэтому после выхода на пенсию у них всегда есть и мирная профессия, и практически они всегда могут найти себе работу. Пока они военные, никакой политикой заниматься не имеют права.
Мы познакомились с одним офицером. По профессии он оказался очень мирным человеком, несмотря на свой решительный боевой офицерский вид. Он - переводчик и редактор книг. Когда кто-то из нас предположил, что он - профессионал войны, отреагировал мгновенно: "Упаси Бог!". Армия необходима, но отдать ей всего себя без остатка он не хочет. Рассказывают, что профессиональные военные после сорока-пятидесяти лет уходят из армии и начинают делать новую карьеру. Один раз у них был командующий пятидесяти лет - поднялся большой шум в стране (большой еврейский гвалт). Общественность считала его для такой деятельности слишком старым…
V
И вот мы уже катим в автобусе в Иерусалим. Город в горах, хотя, глядя на дорогу, подъема не замечаешь. И вдруг чувствуешь: уши закладывает, словно в самолете.
Наконец появляются белые дома Иерусалима. Тель-Авив - европеизированный город. Иерусалим же - просто Иерусалим. Город со своим лицом. И новый город, новые постройки - это Иерусалим. И старый город с древними храмами, стенами, куполами, крестами, мечетями - тоже Иерусалим. Улицы, дома, люди имеют свое лицо…
В отличие от Тель-Авива, сразу же бросается в глаза большее количество людей с автоматами, пистолетами - и военных и без формы. Черные сюртуки, пиджаки, капоты, шляпы, штраймлы (немного смахивают на российские кубанки), кипы - на мужчинах; на женских головах - платки, особенные вязаные береты.
Толпа другая, дома другие.
И климат тоже иной - прохладно. Зима же. Поэтому в пиджаке не жарко… и не холодно.
Подошли к старому городу, к арабской части. Дальше идти без провожатых боязно.
Саня рассказывает, как его организация выкупает тут арабские дома, когда-то - до тридцатых годов, до больших погромов и резни, - принадлежавшие евреям. Прежде чем начать борьбу за дом, выясняют историю места, историю здания, узнают, кто был хозяином, поднимают архивы, чтобы затем на суде доказать обоснованность своих притязаний и претензий - и с позиций бывших хозяев, и с точки зрения глобальной истории, и в рамках сегодняшней торговой сделки