- Нет, господин президент, не я, - поспешно ответил Келлер, обрадовавшись, что может оправдаться, и уже несколько успокоившись.
- Значит, Эрмелен. Прошу принять к сведению, господин Келлер, что с этого момента господин Мартен будет работать при мне в качестве, скажем… секретаря по особым поручениям. Вы же как начальник отдела кадров позаботьтесь о том, чтобы он получил доступ во все службы, в том числе и в вашу. Он будет действовать от моего имени и отныне получает право контроля за всем, что у нас делается.
Когда Келлер ушел, Лормье сообщил мне, что у меня теперь здесь два бдительных врага, о которых я не должен забывать ни на минуту. Вообще-то, два моих врага были, в первую очередь, врагами Лормье, ибо Эрмелен метил в президенты, а Келлер, считавшийся прирученным, был одной из его креатур.
- Вам придется хорошенько смотреть за всей этой нечистью. Эрмелен - тупой, но упрямый и хитрый зверь, он пытался и будет пытаться снова насолить мне.
Президент проводил меня в комнату, смежную с его кабинетом, и представил Одетте - его секретарше, женщине тридцати четырех лет, коренастой, с широкими плечами, плоской грудью, икрами штангиста и открытым, умным лицом. Она не выказала большого удовольствия, узнав, что я буду работать с ней под началом президента. Моя внешность, мой вид пересаженного в город крестьянина, сухое лицо не располагали женщин ко мне, но я к этому уже привык. В кабинете Одетты сидели еще две женщины: секретарша по имени Жоселина - лет двадцати пяти, худая, с заурядным лицом, и молоденькая машинистка, красивая и хорошо сложенная Анжелина. Все они смотрели на меня недоверчиво и враждебно. Лормье оставил нас одних, и Одетта представила меня своим сотрудницам, которые были вежливы, но тоже холодны.
VIII
Придя к Татьяне, я был поражен ее видом. Это был притворный вид смущенного ребенка, который был повинен в том, что учинил какую-то шалость, например, остриг кошку машинкой или запер старого дядюшку в шкафу. В столовой я сразу же заметил, что стол накрыт на двоих. Татьяна, следившая за моим взглядом, покраснела. Когда она заговорила, губы ее слегка задрожали.
- Мама ушла ужинать к Дуне Скуратовой.
Сказав это, она бросилась на меня и, впившись в мои губы, согнула меня под собой - я ведь был сантиметров на десять ниже ее, - словно именно она мужчина. Я подумал сначала о том, сколь смешно выгляжу в такой позе, но моя напряженность прошла, и я пошел за ней в спальню. Мы лежали уже больше часа на узкой кровати, когда, приподнявшись на локте, чтобы заглянуть мне в глаза, она сказала:
- Ты не вернешься к себе. Я схожу за твоими вещами. Будешь жить здесь.
Я ответил "нет" спокойно и твердо. Понимая, что настаивать бесполезно, она воскликнула в сердцах:
- Надо же было быть такой дурой!
Я зарылся лицом в ее волосы и усмехнулся, ясно поняв, что она имеет в виду. Татьяна заплакала у меня на плече. Я ласково заговорил с ней, сказал, что люблю ее.
- Я хотел бы стать твоей опорой, но знаю, что мое присутствие не помешает тебе делать то, чего ты не желаешь делать, возможно, даже наоборот, и ты должна надеяться только на собственную волю.
- Ладно уж, я знаю, что тебе больше хочется жить там, на улице Сен-Мартен. Но почему ты не женишься на мне?
Я оделся, а Татьяна, прикрывшая было свою наготу пеньюаром, передумала и удостоила меня элегантного платья, а также красиво уложила косу рыжих волос. Но перед этим она предстала передо мной почти обнаженной - в туфлях, чулках и поясе с белыми рюшами, на котором держались подвязки. Ей, должно быть, сказали, что так она очень красива. Я это подтвердил. По правде говоря, мне показалось, что рядом с ней великие секс-символы американского кино выглядели бы довольно жалко.
В столовой было полно цветов - срезанных и в горшках. Их хватало и в кухне. К тому же цветы дорогие. Наверняка это изощрялся Лормье. Татьяна приготовила холодный ужин. Пока она ходила от буфета к раковине, я рассказал, как Эрмелен спросил, я ли убил Шазара, и что за этим последовало. Она бурно возмутилась поведением Эрмелена, произнеся немало резких слов, доставлявших мне удовольствие, но когда я дошел до своего рода пакта, заключенного Лормье со мной против общих неприятелей, она просто задумчиво промолчала. На известие о том положении, которое я буду теперь занимать при президенте СБЭ, она также не прореагировала, как я этого ожидал, а лишь поздравила меня бесцветным голосом и с отсутствующим видом. Разочарованный, почти растерянный, я решил уже больше не откровенничать. Мы перешли к столу. Татьяна усадила меня по правую руку, затем встала, обхватила мою голову руками, прижала к себе и произнесла со всей возможной видимостью чувства.
- Ты не представляешь, как я рада за тебя.
После этого мы принялись за устрицы, которые она крайне неумело открыла еще перед моим приходом. Большинство из них были осыпаны осколками раковин, во многих уже не было воды, а некоторые просто превратились в кашу.
- Татьяна, я должен тебе еще что-то рассказать. Знаешь, когда позавчера я пришел в СБЭ, меня посадили в пустой кабинет, где из мебели был только стул да стол с шестью ящиками - по три с каждой стороны.
Я рассказал о своем открытии, вытащил из кармана исписанные мною листки и прочитал ей рассказ незнакомца. Татьяну рассказ сильно увлек, и она задавала все вопросы, какие я только желал.
- Ты нашел крест, который он должен был нарисовать на столе?
- Нет. Только надпись: "Да здравствует К… Носильщик с нами". Но сделанную другим почерком.
- Носильщик - коммунист? Мне смешно. Ты не нашел ничего больше?
Тогда я показал ключ, кусок резиновой камеры и рассказал, как благодаря включенному отоплению, я смог установить с точностью до месяца, когда там был незнакомец. Зеленые глаза Татьяны сверкали от возбуждения.
- Нужно узнать, кто он, сделать что-то. Его рассказ - это призыв на помощь. Ты, кажется, не понимаешь этого.
- Я много размышлял об ответственности, которая возникает при подобном открытии. Не думай, что я хочу уклониться от нее, но, будучи убийцей, мне не очень-то улыбается идти в полицию заявлять о преступлении, которое, может быть, никто никогда и не совершал. Предположим, что этот незнакомец просто-напросто сидит под крылышком у родителей или завербовался в десантники - хорош же я буду! Прежде чем что-то раскручивать, я должен иметь основания заявить, что такой-то человек исчез; его родным и друзьям ничего о нем не известно, а я нашел его следы в СБЭ. К тому же мне повезет, если подозрения немедленно не падут на меня.
- Почему бы тебе не рассказать Лормье?
- Естественно, мне это пришло в голову, но предположим, что Эрмелен убил незнакомца. Я дам в руки Лормье оружие против его генерального директора. Что же касается правосудия, то его ожидают похороны по первому разряду, дело не выйдет за стены СБЭ.
- Как же быть? Ты же не собираешься остановиться на этом? Что ты будешь делать?
- Сегодня, когда Лормье решил вопрос со мной, как я тебе рассказывал, у меня возникла большая надежда. Мне дают доступ во все службы, включая и отдел кадров, где я смогу найти фамилию и координаты того, кто поступал в СБЭ в июне или в июле. Когда же я поразмыслил, надежда эта поубавилась. Разумеется, я просмотрю личные дела, но учитывая, что Келлер танцует под дудку Эрмелена, я почти уверен, что анкеты незнакомца не найду.
- Но у тебя все же остается его рассказ.
- Именно. Вот ты, например, встречаешься со многими людьми, ты могла бы разузнать о семействе, проживающем в Пасси: муж - крупный чиновник с моноклем (но опять-таки про монокль он мог написать нарочно), жена - большая кокетка, дочь по имени флора. Автомобиль "бьюик" с шофером.
В этот самый момент - мы как раз принялись за крылышко курицы - появилась Соня Бувийон и направилась к нам с милой улыбкой на лице. Я встал поздороваться, но Татьяна подскочила к ней и схватила за плечи:
- Что случилось? Ты не пошла ужинать к Дуне?
- Я погибла, - простонала Соня. - Да поможет Господь своей бедной рабе. Я забыла про Дуню Скуратову. Ах! Почему Адриан умер раньше меня? Будь он жив, такого бы не случилось.
- Ты и с ним такое проделывала. Ладно, хватит. Не станешь же ты есть курицу. Нет уж. Пошли!
Меньше чем через минуту мы уже были на лестнице. Соня все продолжала свой монолог.
- Когда он был жив, я бы не осмелилась забыть. И все же Адриан был со мной не так суров, как дочь. Он был воплощением собранности и порядка. Он мне говорил: у тебя юбка спереди обвисла, или: шляпа криво сидит. Правда, он хорошо знал женщин.
Татьяна с матерью вошли в кафе, чтобы позвонить по телефону, а я побежал на поиски такси. Мне пришлось дойти до площади Клиши, пока удалось поймать машину. Мы отвезли Соню на небольшую улочку недалеко от площади Терн, где жили Скуратовы. Она долго причитала, говорила, что лучше бы ей было не возвращаться, что Дуня не обидится, что в конце концов все забудется.
- Ну да, да, мама! - воскликнула Татьяна, выведенная из себя.
Мы больше не проронили ни слова, пока ехали. Я пытался рассмотреть на лице Татьяны отражение ее мыслей. Лицо у нее стало жестким, почти злым, и я подумал, что она считает абсурдным и даже смехотворным то, что у нас с ней случилось сегодня перед ужином. Сам же я тем более сожалел о том, что поддался искушению, что был увезен теперь, что люблю ее, а потеряю даже ее дружбу. Татьяна осталась в машине и попросила проводить мать до площадки Скуратовых и убедиться, что она не уйдет оттуда, не позвонив в дверь. Я повиновался, извинившись перед Соней.