- Говори-говори, Дуган, да не заговаривайся. - Мак-Карти даже привстал из-за стола. Впрочем, какой толк? Не ему с Дуганом тягаться. У того ручищи как два копченых окорока, привычные к колючкам шиповника и остролиста - не раз прохаживался по господским спинам шипастой дубинкой. - Господи, порой даже радуешься, что земли нет, - закончил Мак-Карти, обращаясь уже ко всем, - хлопот меньше.
- Что верно, то верно, - отозвался Метью Куигли, - куда меньше. Если, конечно, соседей держаться.
- Оуэн соседей не забудет, - заступился Хенесси, - если учитель своих односельчан чураться будет - пропадет.
- Точно, - подтвердил Дуган, - совсем пропадет.
Мак-Карти собрался уходить.
- Спасибо, Метью, за угощение. Кому передать письмо, когда будет готово?
- Хочешь - мне, хочешь - кому другому, - предложил Куигли, - завтра вечером я могу прийти за ним в Угодья Киллалы.
- Нет, только не туда. В школу тоже не стоит. Давай в таверну Тоби.
- И куда ты так торопишься, Оуэн? Спел бы нам, - попросил Хенесси.
- Жаль, нет сейчас с нами Падди Линча. Он бы вам еще и сплясал, подрыгал бы ногами, на виселице у него здорово получалось. Сам научился, а других не успел.
Кроме Куигли, никто не засмеялся.
- Ну и шутник же ты, Оуэн, особенно когда выпьешь.
- Значит, почти всегда, - усмехнулся Мак-Карти.
- Желаю добраться домой целым и невредимым, - напутствовал его Хенесси.
Напоследок Мак-Карти оглядел каждого, хотя в полумраке лиц уже не рассмотреть. Сколько зла могут сотворить четверо людей в придорожной таверне вблизи Килкуммина? Точнее, трое людей и бешеный бык с толикой разума и круглыми, как луна, глазами.
А небесная проказница смотрела на него, будто дразнила. Сегодня полнолуние, и виден каждый камень, каждый кустик на берегу спящей бухты. Ночь выдалась прохладной. Далеко на запад торчал свиным пятачком полуостров - мыс Даунпатрик. Дальше простирался край дикий и пустынный - Эррис. К югу, вплоть до острова Акилл, тянулась горная гряда Невин. На востоке - Бычий кряж, за ним - графство Слайго; земли там получше, хотя с Керри не сравнить - вот уж где рай для землепашца; или с большим, суетливым городом, вроде Корка. Но соседи из графства Голуэй считали Мейо самым бедным, богом забытым местом. Им ли, бедолагам, судить!
Мак-Карти шел берегом по узкой извилистой тропке. Недалеко впереди меж невысоких холмов, словно в чаше, его селение Киллала. А на вершине Крутого холма указующим перстом уткнулась в темное ночное небо невидимая сейчас круглая башня. Знает ли кто, сколько она простояла? Одни говорят - со времен германцев, другие - со времен, когда обосновался в Ирландии народ Гэльский. Может, и так, на земле этой лишь руины помнят о веках минувших: здесь стояла гэльская крепость, там - норманнский замок. Но даже и круглобоким башням не упомнить седой старины, ведь еще до них выросли дольмены и огромные, словно для великанов, усыпальницы-курганы.
Он вошел в Киллалу с запада, миновал рыбачьи хижины, где на стенах сушились сети, и вступил в лабиринт узких кривых улочек. У открытой двери в таверну Тоби замедлил шаг, луна услужливо осветила вывеску: оскал волкодава. Даже вывески столь веселых заведений таили злобу и вражду: волкодав ощетинился и ощерился. Бедный Мак-Карти, разнесчастный изгнанник, как Овидий! На улицу из таверны донеслись приглушенные голоса. Может, очередной путник рассказывает что-то новое о подавленном Уэксфордском восстании. Тысячи людей на дорогах. Кровь льется рекой, город за городом падает под натиском мятежников. Они безжалостно расправляются с ополченцами и йоменами, зеленые поля усеяны телами в красных мундирах. Певцы восстания, его Гомеры и Вергилии - странники и бродячие торговцы - несли рассказы до самых глухих таверн.
Мак-Карти уже совсем было решился войти, но передумал и зашагал дальше, миновал католическую церковь - вотчину преподобного Хасси. Ее отстроили заново, и она словно стеснялась своего наряда среди скромных лавок купцов-протестантов. Бассет, Бичер, Ривз, Станнер - все они знавали и лучшие времена, когда Киллала процветала. Теперь же торговля сосредоточилась в Баллине, на юго-западном краю залива, где проходила дорога на Каслбар. Да, не повезло Ривзу и Станнеру. Напротив крытого рынка - протестантская церковь и дом священника Брума. В старые добрые времена была в Киллале даже резиденция епископа. Особняк Брума - большой, серого камня, с красивыми стрельчатыми окнами - величали Дворцом, за ним городок кончался, лишь на самой окраине ютилась кучка лачуг, и среди них просторное приземистое строение - школа, где с конца осени и до весны вел уроки Мак-Карти. Он учил грамматике, морскому делу, Евклидовой геометрии, читал Овидия и Вергилия, учил вести приход и расход, рассказывал о метафизике. Но научить удавалось немногих, разве кто из ребятишек посмекалистее метил в священники. Остальные довольствовались счетом, катехизисом, да зачатками английского. Однако им нравилась звучная латынь, они с удовольствием слушали отрывки из Овидия, еще Мак-Карти потчевал их рассказами о своих двухлетних странствиях по Манстеру. Да, горькую пилюлю знаний приходилось подслащивать и былью, и небылицами.
За следующим косогором среди убогих серого камня и беленных домов, крытых соломой, - так называемых Угодий Киллалы - и его обиталище.
Он распахнул дверь. У стены низкая деревянная кровать, соломенный тюфяк. Джуди Конлон уже спала. Он взял со стола глиняную плошку с сальными свечами, зажег одну. Подошел к постели. Встал на колени, легонько погладил спящую по щеке. Джуди повернулась во сне, провела маленькой ладошкой по копне черных волос. Он поставил свечу на стол у противоположной стены. Там лежали его книги, всего дюжины две: "Энеида", "История Ирландии" Китинга, "Эклоги" и "Георгики", несколько томов Шекспира, "Потерянный рай". Рядом в коробке хранились переписанные им поэмы О’Рахилли и О’Салливана.
В двух других коробках - его собственные творения. Он открыл большую: рукописи завершенных поэм и тех, что предстоит переделать; перевод на ирландский двух томов "Метаморфоз", листы чистой бумаги. В другой он хранил маленькую бронзовую чернильницу, острый нож, перья - серые гусиные для стихов, черные вороновы - для нужд повседневных. Он положил перед собой лист бумаги, очинил перья, выбрал черное, обмакнул в чернила.
Уже рассвело, а он все сидел за столом. Подошла Джуди. Он водил по странице серым гусиным пером, что-то вычеркивал, дописывал, снова вычеркивал. Рассеянно погладил Джуди по ноге, задержавшись на бедре. Малышка, всю ее одной рукой можно обхватить.
- Где ты был ночью?
- Тебя это волновать не должно.
- Как сказать.
- А как ни скажи, все одно - не должно. У Метью Куигли в таверне сидел.
- У нас в Киллале три таверны, мало тебе, ишь, в какую даль понесло.
- Там, знаешь ли, на вывеске волкодав страшенный, посмотришь - сразу в глотке пересохнет. Захотелось просто пройти по килкумминскому побережью, полюбоваться его тихой красотой.
Джуди потрепала его по рыжей косматой голове.
- Какой же ты, Оуэн, ужасный выдумщик!
- Выдумка - путь поэта к истине.
- Ты всякий свой грех поэзией прикрываешь. И сейчас стихи пишешь?
- Может, со временем и напишется. Пока не знаю.
- Никак по-ирландски. Я теперь умею от английского отличать.
- Все стихи мои на ирландском. Этот, коли удастся, будет не похож на остальные. - Он отложил лист и взял новый. - Всю ночь писал, спина затекла. Такая луна светила, полная, круглая. Жаль, ты не видела.
- А ты думал обо мне, когда смотрел на нее?
- А то как же!
- Выдумщик!
Она нарезала хлеб, намазала маслом, протянула ломоть Оуэну. Не так уж плохо, однако, живется, подумал он. Каждый день хлеб с маслом, а много ль нужно для работы с его призванием; не сравнить с теми беднягами, кто пробавляется картошкой да соленой рыбой. А подле него к тому же и милая женщина-невеличка, и накормит и приласкает. Пока он скитался по Манстеру, выпадали времена и получше, зато и похуже случались. Он доел хлеб, аккуратно вытер руки о штаны - не дай бог засалит чистый лист бумаги.
- Скажи, Джуди, а до меня в ваших краях крестьян сгоняли с земли? Ну, как капитан Купер - семью О’Молли?
- Испокон веков сгоняли. Мужнина брата, к примеру. Ютится теперь на косогоре.
- А у кого он землю арендовал?
- У самого Всемогущего. Тот знай себе командует из Лондона. Вот мистер Фостер - тогда он управляющим был - и выгнал с фермы Хью со всей семьей. Может, не угодил тот чем, вот управляющий и взъелся.
- Хью, наверное, вовек Всемогущему не простит.
- Простит не простит, что толку-то? Хью больше гадает, в чем провинился.