Но и пять часов для него не конец рабочего дня, а вершина, потому что каждый вечер он торопится на просмотр, или на диспут, или на обсуждение молодежной выставки, открытой где–нибудь в Химках… На обсуждении он выступает, причем говорит длинно, риторично и путано - но его горячее косноязычие действует сильней, чем солидная, но спокойная аргументация.
Молодым поэтам он пробивает стихи, молодым инженерам - изобретения, молодым режиссерам - спектакли. Женька - современный меценат…
А еще он здорово придумывает заголовки…
Мою рукопись Женька читал медленно - то и дело отрывали звонки. А я сидел на диване и следил за его лицом.
Потом я заметил, что по комнате бродит какая–то девчонка. Прежде я ее не встречал, но она была тут не случайная, а своя: шаталась от стола к столу, нахально лезла в гранки и рукописи. Она была не велика и даже не то чтобы худа, а тоща - когда наклонялась к столу, ребра светили сквозь платье. Но все, что должно быть, у нее было, и желтое платьишко, не новое и далеко не шикарное, не слишком старательно прятало все эти достоинства. Ребята говорили ей всякую ерунду, она смеялась и тут же отбивала их остроты, как пипг–понговый мячик. У нее была продувная мордочка с постоянной ухмылкой, а глаза - зеленовато–рыжие, сразу и расчетливые, и шалые - модные, сугубо современные глаза, лет десять назад таких и в помине не было.
Женька окончательно положил трубку и въелся в мой очерк. Девчонка подошла и тоже стала читать.
Она читала мой очерк, перегнувшись через Женькино плечо, придавившись к нему грудью, как какая–нибудь пятиклассница, у которой и груди–то нет, и короткое, может еще школьное, платьишко открывало ее ноги чуть не до трусиков. Женька читал медленно, ей, наверное, надоело ждать или надоел очерк, и она опять стала болтаться по комнате.
Я следил за ней и следил за всеми ребятами в комнате, подозрительно вглядываясь в их лица. Она что–то сказала хмурому студенту, и он ответил с такой важной снисходительностью, что мне захотелось без всяких объяснений дать ему в морду. Самоуверенный двадцатилетний болван, герой–любовник, открыватель миров, у которого банальности торчат из черепа, как булавки из пухлой подушечки…
Еще минуты три она маячила у меня перед глазами, потом взяла в обе лапы подшивку и пошла в коридор. Никто не смотрел ей вслед, и она ни на кого не смотрела.
Впрочем, я уже раньше понял, что она тут ничья, сама по себе. И то, что она прижималась грудью к Женькиной спине, ничего не значило. Просто она вела себя, как балованная школьница во взрослой компании. Просто слонялась по комнате, как нахальный дворовый котенок, который трется тощими боками о любые ноги, тычется в любые двери и нахально орет, требуя пищи, под любым окном. Нахальный котенок, который будет есть из любых рук и спать на любом диване, - но это ровно ничего не значит…
Она было совсем уже вышла, но вдруг остановилась и посмотрела на меня. Взгляд был не из тех, что именуются "выразительными", - все та же нахальная полуухмылка. Всего один взгляд - но в другом нужды уже не было. Теперь я знал то, что раньше только чувствовал: все, что она делала в этой комнате, делалось для меня.
Я сидел на диване и сминал в ладони идиотскую улыбку счастья. Я смотрел, как Женька читает очерк и как правит гранки студент, отличный парень, хмурое юное дарование - может быть, именно он когда–нибудь освободит человечество от всех его многочисленных бед…
Женька дочитал очерк, похвалил и сделал несколько замечании. Я кивнул, не вдумываясь. Потом спросил:
- Что это за личность тут бродила? В желтом платье.
- Практикантка, - ответил Женька и предложил свой вариант заголовка. Я пожал плечами и сказал, что, может, так оно и лучше.
Потом я пошел к себе, дождался Генку и спросил, когда у них кончается практика. Он ответил. Я, между прочим, поинтересовался, много ли ребят с их курса проходят практику у нас. Он ответил, что семь человек. Я возразил, что шесть.
- Уж это–то я лучше знаю! - заявил Генка и в доказательство перечислил четырех ребят, двух девчонок, которых я знал, и Таньку Мухину.
Я спросил:
- Что это за Мухина?
- А в учмолодежи.
- Нет там никаких практикантов.
- Она недавно, - сказал Генка, - недели две. Была в АПН, а потом сюда перекочевала.
- Почему?
- А так, - объяснил он.
Я пожал плечами:
- Странно… Чего ей там не понравилось?
- Она вообще взбалмошная девка, - сказал Генка. - Между прочим, будет отличной фельетонисткой. Она в факультетскую газету писала новогодний фельетон - там был такой абзац!..
Затрезвонил телефон. Это был Юрка. Он сказал:
- А я тебе домой звонил, думал, отдыхаешь.
- Отдыхать на том свете будем, - энергично отозвался я. Танька Мухина, практикантка, изгнала из меня всякое подобие усталости.
- Горишь на работе? - спросил он.
Я сказал, что горю.
В общем–то, ни мне, ни Юрке не нравился этот расхожий набор полуострот. Но такова была мода, и время от времени мы нехотя подчинялись ей, как когда–то в школе, неловко крутя шеями, подчинялись моде на галстуки.
Еще Юрка спросил, как я съездил. Я ответил, что съездил ничего, материал взял, что и как, расскажу когда увидимся. Тогда Юрка, помедлив, произнес ту единственную фразу, из–за которой позвонил не из дома, а из автомата, стеклянной будочки, прошитой уличным гулом:
- Я тебе сегодня утром не очень помешал?
Я ответил, что ерунда, не о чем говорить, а ключ пускай так и будет у него, у меня ж есть другой… Юрка сказал, чтобы я заходил, хоть сегодня, хоть завтра, и я ответил, что зайду, и он пусть тоже заходит.
Что ж, может, правда зайду к нему завтра. Или он ко мне заглянет вечером. Или неделю спустя случайно встретимся на улице. Случайно встретимся на улице с моим лучшим другом Юркой…
Я положил трубку. Генка смотрел "Юманите", лоб его был наморщен, а губы выпячены: рождалась идея. Возобновлять разговор о практикантке Мухиной было неудобно да и незачем - ну что о ней знает Генка? Перечитывать очерк тоже не хотелось, лучше завтра, на свежую голову.
Я вспомнил Женькин вариант заголовка и вписал его, зачеркнув свой: Женька вообще давал заголовки, как бог. Я подумал, что они там, в учмолодежи, наверняка еще не ушли - в этой кают–компании всегда засиживались дотемна. Но я к ним не пошел - я, как мальчишка, боялся встретиться с ней без предлога.
Я шел домой по веселой летней Москве, и здорово было прошить толпу машин на улице Горького, и здорово было в три прыжка догнать троллейбус, уже отваливавший от остановки…
Значит, практикантка? Ладно, пусть практикантка. Танька Мухина, тощий дворовый котенок, по неизвестным причинам перекочевавший к нам из АПН… Но, с другой стороны, в новогоднем фельетоне у нее был совершенно исключительный по стилю абзац. В факультетской стенгазете - не в какой–нибудь там паршивой четырехполоске с миллионным тиражом… Что ж, будем коллеги. Тут уж никуда не денешься: практиканты- надежда человечества!
Дома меня встретила тетя Катя - толстая, умученная астмой старуха, с трудом таскающая себя по нашим длинным коридорам.
- А тебе все звонют, все звонют, - сказала она, - "когда" да "когда"… Приедет, говорю, никуда не денется… Девушки все.
- А кто именно?
- И беленькая та звонила, и с киностудии, и которая грубым таким голосом…
- Это все по делу, - сказал я.
- Верь ты им больше! - сказала тетя Катя. - Какие у них дела? Все ихние дела я сразу вижу. Теперь девки такие пошли - сами лезут. Их гонют, а они лезут…
Тетя Катя не была ни злой, ни завистливой, но девок ругала всегда - наверное, с тех пор, как сама перестала к ним относиться.
- С Сибири, что ли? - спросила она.
- С Сибири.
- Как у них там с продуктами–то?
- Нормально. Рыбы много.
- Рыба - это хорошо, - одобрила тетя Катя. У нас вон тоже вчера в угловом хек взяла.
Тетя Катя пошла к себе и вынесла тетрадный листок, на котором не шибко разборчиво было записано, кто, откуда и зачем мне звонил.
- Все болтаешься, - сказала она. - Когда женишься–то?
Я ответил, что когда–нибудь женюсь.
- И нечего торопиться, - одобрила она. - Это еще какая попадется. Я их, теперешних, знаю!
Любопытно, откуда бы ей их знать?..
Тетя Катя наклонилась ко мне и сказала хрипловатым шепотом:
- Племяшка–то моя опять завертелась. Студента себе нашла… Ты бы с ей поговорил, тебя–то небось послушает. Как придет, я тебя позову вроде так - а ты с ней поговори!
Я обещал поговорить. Хотя, честно говоря, странная кандидатура, чтобы наставлять на путь истинный заблудших племянниц…
Я зашел к себе, надел тренировочный костюм, лег на кровать (она была аккуратно застелена чистым бельем) стал думать о Таньке Мухиной. Но эти мысли завели меня слишком далеко. Я кое–как избавился от них и стал думать про себя и про Юрку.
Все–таки нелепая штука. Лет десять назад я ни за что не поверил бы, что буду жить в одном городе с Юркой и видеться раз в неделю, а то и в месяц. А вот теперь даже и не удивляюсь. Раз в месяц вижусь с моим лучшим другом Юркой.
А Юрка действительно мой лучший друг. Другого такого у меня никогда больше не будет. Товарищи - это дело иное. А друзей заводят до двадцати, пока характеры еще не затвердели…
Мы редко видимся с моим лучшим другом Юркой - так уж получается. Почему люди дружат - на это, наверное, есть причины. Почему встречаются - есть поводы. Видно, у нас с Юркой причины и поводы как–то не совпали…