- Восстани, Александре, ускори на помощь сроднику своему великому князю Димитрию, одолевающему сушу от иноплеменных!
И перед изумленными взорами инока-отшельника восстал из гроба Александр. Подобало и ему, светлому витязю, столь пострадавшему в Орде, явиться на поле ратное, когда спасенный его смирением народ впервые подымал оружие против неверных.
А в далекой своей обители Святой Троицы неустанно молился преподобный Сергий, поименно за всех сраженных насмерть, описывая собравшимся вокруг него монахам ход битвы. Следил он духовным взором за кровавой бранью, видел, как встал великий князь Димитрий Иоаннович в ряды сторожевого полка, обменявшись доспехами с любимым наперсником своим Михайлом Бренко. Нельзя было ему погибнуть, иначе наступило бы в русских войсках смятение. Поганые набросились на Бренко и убили его, а великий князь в то время бился в самой гуще, как лев рыкающий. Потом самовидцы говорили следующее, когда искали на мертвом поле государя Димитрия.
Юрка-сапожник: Видел великого князя на третьем часу, сражался он железной палицей.
Васюк-Сухоборец: Видел его в четвертом часу, бился он крепко.
Сенька Быков: Я его видел в пятом часу, гнал мечом поганых.
Гридя Хрулец: Видел князя в шестом часу, с четырьмя татарами дрался.
Степан Новоторжцев: В седьмом часу шел он пеший с побоища, крепко раненный.
Но нашли все же великого князя Димитрия на краю поля.
А поганых гнали аж до Красивой Мечи, жаля и бия о шеломы хановские. Мечей и копий не жалели. Не помог Мамаю и литовский князь Ольгерд. Заплутал он по воле Божией, пришел к монастырю в Епифане, а до Куликова поля всего-то двадцать верст. Игумен того монастыря отпустил всю братию к великому князю Димитрию, а всю тяжесть удара принял на себя. Юродствовал, отвечая на расспросы Ольгерда. Затем открыл все винные погреба и пригласил врагов как самых дорогих гостей к трапезе. Набражничались вояки литовские так, что не только время упустили, но самый смысл - зачем и почему здесь?
Мамай же, прежде чем его убили свои же в Кафе, рек:
- Велик Бог христианский и велика сила Его…
Глава третья
1
Странно, зрение у меня даже обострилось, а слух исчез. Пока я лежал на полу и разглядывал семейную жизнь двух тараканов на потолке, между Алексеем и незнакомцем завязался какой-то диалог. Вполне дипломатичный, без размахивания руками, но о чем они говорили, я, разумеется не слышал. Синхронного переводчика рядом не оказалось. Потом слуховой аппарат стал приходить в норму, а бинокль от глаз, напротив, отвели, и я уже не смог столь отчетливо изучать таракановедение. Затем я почувствовал на лбу ладонь Маши.
- Вставай, - сказала она. - Чего разлегся?
- А уже обед? - спросил я. - Что у нас на второе?
Кое-как поднявшись и опираясь на Машино плечо, я добрался до кресла и развалился в нем. У незнакомца удар был поставлен добре. Наверное, он действительно был боксером. И отправил меня не в нокдаун, а в чистый нокаут. Выглядел он лет на сорок, коротко стрижен и выбрит до синевы.
- Сами виноваты, - сказал он. - Чего это вы на меня набросились с Шолом-Алейхемом?
- Один бы не справился, вдвоем проще, - отозвался я, прислушиваясь к отдаленному гулу Ниагарского водопада в моей голове. - А вы кто?
- Яков.
- Сын Владимира Ильича, - пояснил Алексей. - Только что вернулся из сектора Газа.
- Это он звонил по телефону, - добавила Маша.
- А чего это вы вернулись? - негостеприимно спросил я. Будто это не он, а мы были хозяевами квартиры: - Забыли что? Так картошку в мешке мы выбросили.
- Он не всегда хамит, только по субботам, - обратилась к Якову Маша. - Но вы не волнуйтесь, мы здесь долго не задержимся.
- Да живите сколько угодно! - отозвался он. - Я все равно в гостинице остановился.
- Что так?
- Там пыли меньше. Заехал к отцу, а там… Ну, вы сами знаете. Думал, он здесь.
- А он скоро вернется, - сказала Маша. - Вы подождите.
- Пожалуй, - кивнул он. - Воспользуюсь вашим любезным предложением. А заодно перекусим.
Он вышел в коридор, вернулся с дорожной сумкой и стал выкладывать на стол продукты: колбасу, сыр, консервы, помидоры… И - с особой нежностью - палестинские оливки.
Мы уже и сами давно ничего не ели, а время приближалось к пяти часам вечера. Две трети суток пролетели как один миг. Пролетели и изменили мой мир. Я чувствовал это, словно шел долгий тропический ливень, поменявший русло реки, и теперь бурлящие воды неслись в ином направлении - и я вместе с ними. Но самое интересное, что мне почему-то нисколько не хотелось выбраться на берег.
Мы все разместились на кухне, кое-что и кое-как приготовили и стали то ли завтракать, то ли обедать, то ли ужинать. У Якова оказалась с собой еще и бутылка галилейского вина.
- Смотри-ка! - сказал он. - За время моего отсутствия тут и герань в кастрюле выросла. Что хорошего может прийти из Галилеи? - спрашивали фарисеи. Царь Иудейский и вино, отвечу им. Ну, за возвращение на родину!
- Если вы так о Спасителе, то я пить отказываюсь, - отозвался Алексей, ставя рюмку на стол.
- Ваше дело, - невозмутимо произнес Яков. - А зря, попробовали хотя бы. Вино отменное.
- А вы вернулись насовсем или как? - спросила Маша. - И о какой родине вы говорите: о той или этой?
- Еще не знаю.
- А герань, между прочим, моя. Руками не трогать, - вставил я, чокаясь и с ним, и с Машей.
Вино было ароматное и терпкое. После этого мы принялись усердно жевать, кроме Алексея, который предпочел лишь несколько оливок. За этой трапезой нас и застал возвратившийся Владимир Ильич.
- А-а, богоборец! - сказал он, обнимая сына. - Ну как там, в ваших Палестинах?
- Да я, папа, в основном во Франции и в Штатах, - ответил тот. - А ты все в разных башмаках бродишь? Не надоело юродствовать?
За столом стало теснее, а с приходом Владимира Ильича все мы, молчавшие до сих пор, как-то даже оживились. Будто в квартиру прибежала большая лохматая собака. Любопытная и тыкающаяся носом к каждому. Собака эта притащила с собой кулек пряников и горсть конфет, выложив перед Машей.
- Тебе, между прочим, привет от мамы, - продолжил Яков. - Она до сих пор ждет.
- И ей не кашлять, - отмахнулся Владимир Ильич, запихивая в рот то одно, то другое. При этом он еще и улыбался и говорил: - Что нового в мире? Как там ваш глобализм? Чего приехал-то?
- Неласково меня тут как-то встречают, - несколько обиженно произнес Яков. - То норовят по башке заехать, то вопросики всякие. Будто я отрезанный ломоть от каравая. А я ведь тоже советский, как и все вы. Кроме, пожалуй, Маши. Она уже из другой Атлантиды, которая, впрочем, также скоро на дно опустится.
- Вы имеете в виду Россию? - спросил Алексей.
- Я ничего не имею в виду. Я просто устал, потому и приехал. Устал от арабов, от негров, от мусульман, от вежливости на каждом шагу, от гомиков, психоаналитиков и стоматологов. От денег тоже. Но больше всего от этой проклятой толерантности и политкорректности. Прав был поэт Полежаев, еще двести лет назад написавший, что французы пусты, как вздор. Скоро алжирцы им всем пинка под зад дадут. Такие же и америкосы. Спроси любого из них: уж не гомофоб ли он? И тот тебе испуганно ответит: нет-нет, я уважаю права геев, у меня и адвокат голубой, и врач, и сам я всегда готов, только прикажите. Хотя в душе может и презирать. Вырожденцы, чего говорить.
- Значит, приехали подышать свежим воздухом? - спросил Алексей.
- Воздухом детства, - уточнил Яков.
- В котором я тебя мало порол, - добавил Владимир Ильич.
- Папа! Куриная лапа.
Маша с любопытством изредка посматривала на блудного сына. Алексей отчего-то хмурился, сам Яков лукаво усмехался, а отец его был как всегда беззаботен. Уже не собака, а птичка, порхающая по деревьям.
- Ездил в ФИАН? - спросил я у него.
- Какой там! Крутился возле нашего храма. Тут такое творится!.. Узнал, что иконы мироточат во многих церквах Москвы. И даже в некоторых квартирах у особо благочестивых мирян. Слухи ползут по всей столице. Это просто невероятно, вот что я вам доложу. Что-то будет, что-то непременно произойдет!..
Он радостно потер руки, словно в предвкушении пира. Но Алексей вовсе не разделял его праздничного настроения. Напротив, еще больше нахмурился.
- Смысл этого знамения мы, возможно, поймем очень скоро, - сухо промолвил он.
- Что тут у вас происходит? - озадаченно спросил Яков.
Ответ он получил от отца:
- Преображение, сынок, преображение. Бунт плачущих икон, вот что. Мотай на ус, богоборец. Нас ожидает либо революция, либо какой-то чудовищный катаклизм, либо воздушные силы Эстонии начнут бомбардировку Кремля. Ты приехал как раз вовремя, к открытию вернисажа. Место в первом ряду тебе обеспечено.
Алексей тихо произнес:
- Вы уже второй раз называете сына богоборцем. Почему?
- А как же? - охотно отозвался Владимир Ильич. - Он и есть это самое. Я еще сорок лет назад знал, когда выбирал ему имя. А Роза со своими талмудистами лишь завершили дело. Вы же знаете, кто был первым библейским революционером и богоборцем? Иаков. И вообще, семантика имен имеет огромное значение, как пятно на лбу - на всю жизнь.
- Назвал бы меня тогда как-нибудь иначе! - фыркнул сын. - Хоть Митрофаном.