– И что, вы сами с той рухлядью управляетесь?
– Сами, – несколько удивившись вопросу, отвечал Максимка. – Не так уж ее и много, а носим охапками. Другое дело – веревки натягивать, да они ж еще и провисают. И во двор никому не войти. И так чужих не пускаем, а когда рухлядь сушится – так нарочно Карл Иванович по двору гуляет.
– И оружие вытаскиваете?
– Нет, с оружием Иван Данилыч возиться любит.
Федька не сразу сообразил, что речь о Ване Носатом. А догадался – и усмехнулся невольно: вот почему старый колодник так всполошился. Именно он имел более всех возможности утащить нож. Но теперь уж вовсе непонятно было, о чем еще расспрашивать Максимку-поповича.
– Это хорошо, что чужих не пускаете, – заметил он. – На дворе им делать нечего.
– Да тоже всякое бывает. Я вон на Пасху чуть не опростоволосился. Гляжу – человек по двору слоняется. Я к нему – кто таков, для чего тут бродит? Он меня изругал, а тут Абросимов бежит, уймись, кричит, свой это! Оказалось – до чумы еще служил в канцелярии, потом болел сильно, возвращаться к нам уж не стал.
– И так прямо шатался по нашему двору?
– Вот так прямо и шатался. Это он своих приятелей с воскресением Христовым пришел поздравить. Потом я его еще раза два встречал.
– Канцелярист, говоришь? А как звать?
– Сказался Семеном, то ли Елизарьевичем, то ли Елизаровым. Да ты Абросимова спроси или старика Дементьева. Дементьев всех помнит, кто тут при царе Горохе служил.
– Семен Елизаров… – повторил Федька.
Конечно, могло статься, что бывший служащий забредал с лучшими намерениями. Но, чтобы убедиться, следовало бы хоть раз на него взглянуть. Коли человек зажиточный, имеет свой двор, семью, где-то служит, так чего ж и не навестить старых товарищей с полным карманом крашеных яичек? А коли мало чем от нищего отличается – то, возможно, пришел стянуть, коли что плохо лежит. Такие истории на Москве нередко приключались.
Семен Елизаров был первый, кто подвернулся под горячую Федькину руку. И архаровец уже горел, уже пылал, ему не терпелось помчаться, разобраться, узнать правду. Еще диво, что он вернулся в подвал к Ване Носатому, а не помчался по Москве наугад, спрашивая встречних и поперечних, где тут квартирует Семен Елизаров.
Ваня уже сидел в своем закутке один. Выслушав Федьку, он хмыкнул.
– Тут с другого конца зайти надобно, – гнусаво сказал он. – Но этим я сам займусь. Поспрошаю, не было ли у нас на хазу каких пропаж. А ты ступай к гиряку Дементьеву. Скажи – по нашим бумагам Елизаров проходит, так лучше бы сразу и без шума с ним потолковать.
Полчаса спустя Федька уже спешил по Никитской к Пресне. Но спешил не просто так – а уговорившись предварительно с Жеребцовым. У того было свое дело на Пресне, весьма странная кража – вор взял только толстые старые книги, а стоявшей на виду хорошей посуды не тронул. Коли по уму – то расследовать это дело должен был бы Устин Петров, что-то понимающий в старых книгах и умеющий определить, какая из них чего стоит и для чего нужна. Но у Устина сейчас других забот хватало, и Федька отважно помчался вести беседу с обворованным чиновником, во всем положившись на Господа – авось подскажет правильные вопросы.
Иного выхода у него не было – он не мог надолго уходить из полицейской конторы, не имея на то должного основания. Иначе за азарт расплатилась бы спина.
Федьке повезло – чиновник с диковинной фамилией Переверзев жил в Малом Конюшковском переулке, а Елизаров – в Большом Конюшковском. Это было тихое место, еще совсем недавно занятое главным образом садами. Потом там стали селиться мелкие чиновники и отставные военные. Федька в этих краях бывал редко – за всю свою полицейскую службу, может, раза два, не более. Поэтому он, решив сперва навестить чиновника, не сразу отыскал Малый Конюшковский. Для таких случаев Саша Коробов имел слово "логика" – скажем, переулки, прилегающие к Сретенке, были устроены в соответствии с логикой, все они были относительно прямыми и Федька знал, что, шагая по Сретенке, рано или поздно обнаружит искомый Луков или Просвирин. Тут же Малый прятался Бог весть где за Большим, так что выбрел к нему архаровец не сразу.
Переверзев оказался старым чудаком, увлеченным непонятными материями. Федька только и понял, что книги пропали среди бела дня – а взял их, скорее всего такой же любитель древностей отставной артиллерийский майор Бахметьев, но не признается, и при сообщении, что подана "явочная" в полицию, только расхохотался злобно.
Сам делать у Бахметьева выемку книг Федька не решился – подсунет еще какие-нибудь не те. Зато расспросил Переверзева о Елизаровых – точно ли живут по соседству да какого они нрава.
– Старик у них прескверного нрава, – сказал чиновник. – Сказывали, смолоду крепко пошалил, чудом в каторгу не попал. Родня уберегла.
– Сколько ж ему лет?
– Да лет шестьдесят, поди. Диво, что в чуму выжил, сильно хворал.
Все совпадало – не оправившись после чумы, Елизаров подал в отставку. А что смолоду шалил – так это он, поди, при Ваньке Каине попал в полицию. Тогда Каин таких полицейских завел, что от них всей Москве было тошно.
Не докапываясь до подробностей, Федька велел Переверзеву сидеть тихо, ни о чем злодея Бахметьева не просить, чтобы вор не перепрятал свою добычу. Сам же пообещал, что архаровцы помогут – дело было простое, чего ж не помочь? Приехать вчетвером, с криком и поминанием всуе статей закона, переполошить живущих в доме женщин – сами вынесут украденное, да еще сунут в широкий карман мундира барашка в бумажке, чтобы тем следствие и кончилось.
Идя к Малому Конюшковскому, Федька продумывал разговор со стариком Елизаровым. Можно передать поклон от давнего приятеля, старика Дементьева. А дальше? Коли возникнет подозрение, что он стянул нож, следует отступить с достоинством, чтобы вор ничего не заподозрил. Но коли Елизаров виновен – уж точно заподозрит! Стало быть, не с самим Елизаровым надобно беседовать, а с кем-то из домочадцев…
Федька неторопливо шел переулком, отсчитывая ворота и молясь Богу, чтобы в домочадцах оказалась молодая бабенка – осторожности в них мало, зато разговорчивости много. Его обогнала извозчичья бричка, остановилась у тех самых ворот, к которым шел Федька, и на утоптанную землю соскочил Абросимов. Не глядя по сторонам и не замечая Федьки, он сунул извозчику деньги и быстро вошел в калитку.
Абросимов был из тех старых полицейских, что служили еще при Каине, но как-то сохранили репутацию. В чуму он жил на заставе, а когда Архаров по милости Григория Орлова возглавил московскую полицию, явился к нему с рекомендательным письмом от самого Еропкина, где говорилось, что он от поветрия не прятался, а честно исполнял свои обязанности.
Узнав его, Федька резко остановился. Этот визит был весьма подозрителен. Все Рязанское подворье было в великом беспокойстве, все полицейские ломали голову над пропажей длинного ножа, и все понимали, что не мог Демка замышлять убийство загодя и запасать клинок с зимы. Во-первых, он был шур – шуры же полагаются на изворотливость, а оружие пускают в ход, только если жизнь в опасности. Во-вторых, коли бы он и стянул клинок, то держал бы его дома, а не таскал с собой, с риском, что у него эту забаву увидят. И, следственно, опознав в приблудившейся бабе жену Тимофея, он должен был брать извозчика и ехать домой за ножом, что по меньшей мере нелепо, ведь у него в кармане непременно имеется его собственный нож, вполне пригодный для убийства. И архаровцы знали, что их командир, накричав на Демку, успокоится, одумается и поймет, что нож стянул кто-то другой.
А когда поймет – под подозрением окажутся решительно все. В том числе и Абросимов.
Выходит, старый полицейский подозревал давнего приятеля? И Федькина догадка была верной?
Преисполнившись гордости, архаровец замедлил шаг и неторопливо подошел к калитке. Тут он задумался – вроде бы уже не было смысла являться к Елизарову. Но и уходить он не хотел – мало ли как обернется дело. Абросимов может сцепиться со стариком, или же старик приведет какие-то основательные оправдания, или, наоборот, признается в грехе, и они вдвоем начнут думать, как теперь изворачиваться.
Судя по крепкому и длинному забору, по высоким воротам, семейство Елизаровых было зажиточное. То бишь, воровство ради добычи, кажется, исключалось. Хотя было же недавно дельце с сумасшедшей бабкой…
Вспомнив его, Федька невольно улыбнулся.
В почтенном купеческом семействе жила на покое бабушка, сестра покойной хозяйки. В чуму она потеряла всю мужнюю родню и своих детей с внуками, оставшись единственной наследницей немалых денег. И одолела бабку дурь – стала она кричать, что ее-де изводят, напускают на нее порчу, чтобы поскорее похоронить и воспользоваться денежками. То одного, то другого домочадца обвиняла старуха, несколько раз переписывала завещание и окончательно всех перессорила. И был у порчи признак – кладбищенская земля, которую подсыпали под двери бабкиных покоев, чтобы бабка наступила и тяжко захворала. Тут явно действовал какой-то бес – у дверей беспокойной родственницы по ночам несколько раз ставили караулы, земля же появлялась в виде маленьких кучек – словно с потолка падала.
Не в силах справиться с бедой, домочадцы позвали на помощь знакомого архаровца Сергея Ушакова.