Она знала, что Архарова прошлой зимой хотели застрелить, знала также, что были у него недоброжелатели и в дворянских кругах, и в простонародье. Мужчина, который поздним вечером крадется в архаровский особняк, озираясь и явно от кого-то прячась, мог быть опасен.
Дворня уже, надо думать, укладывалась спать. Сенька с Павлушкой врачевали лошадиную колику. Сам хозяин дома, скорее всего, сидел в шлафроке на постали и раскладывал пасьянс. Коли чейчас не заступить дорогу – верзила, поди, запросто проскочит в дом, и лови его там. От Марфы, а та – от Клавароша, Дунька знала, что и такое как-то случилось.
Она вышла из тени и окликнула пришельца.
– Стой, сударь! Ты кто таков?
– А твое какое дело?
– А такое, что назовись!
– Пошел вон.
Верзила явно вознамерился попасть в дом, но не следовало ему злить Дуньку. Она выдернула из ножен шпагу и, первой успев достичь крыльца, повернулась к странному гостю.
– Сам вон пошел, орясина! Не то насквозь пропорю!
– Ты-то?
– Я!
Биться на шпагах Дунька, разумеется, не умела. Но она, как всякая московская девка, умела замечательно визжать.
Правда, сие оружие сразу в ход пускать она не собиралась. Верзила был слишком близок к калитке, коли что – пустится бежить, и поминай как звали, а Дуньке – объясняться с Архаровым.
– А ну, ближе подходи! – выставив вперед клинок, потребовала Дунька. – Чего струсил? Думал, так просто в дом к обер-полицмейстеру попасть? Не глупее тебя, сударь, тут люди живут!
Она говорила громко в надежде, что кто-то из мужчин выглянет на голос и помощет задержать верзилу.
И точно – из конюшенных дверей Павлушка вывел мерина Агатку.
Верзила беспокойно обернулся, но Павлушка повел коня к калитке – не открывать же ради одной скотины ворота.
– Имай вора! – закричала Дунька. И бросилась вдогонку за ночным гостем.
Конский круп был едва ли не шире калитки – в архаровском хозяйстве лошадей впроголодь не держали. Да и пугать коня, который чувствует неловкость, протискиваясь непонятно зачем меж деревянных столбов, тоже не стоит, тем более, когда он стоит к тебе задом.
Верзила отскочил от конских копыт с удивительной ловкостью, тут же Павлушка закричал на Агата, из конюшни выскочил с вилами кучер Сенька, а на крыльце появился истопник Михей, собравшийся в нужник.
– Имай вора! – повторила свой пронзительный призыв Дунька и, наскакивая на него со шпагой, отогнала ошарашенного гостя от калитки.
Общими усилиями его прижали к стенке курятника.
Тут уж заговорил истопник Михей, детина здоровенный, который с топором для колки дров обращался с такой легкостью, словно секретарь Саша – с гусиным перышком.
– Ты кто таков? – басом спросил он. – Почто ночью по чужим дворам шастаешь?
При этом в грудь верзиле были нацелены и Дунькина шпага, и Сенькины вилы.
– Да что вы, сбесились, сукины дети? – спросил гость, особого страха не выказывая. – Барину своему доложите – из столицы-де к нему приехали…
– Будет врать-то! Кто мог из столицы приехать – те уж давно в дому и спать легли, – возразил Михей.
– А я тебе сказываю – ступай к барину! – прикрикнул на него гость.
– Дядя Михей, не выпускай его, а я наверх побегу, – сказала Дунька, безмерно гордая тем, что Архаров сейчас ее похвалит.
Не успел Михей задуматься, с чего это кавалер, принятый им во мраке за секретаря Сашу, говорит таким знакомым девичьим голосом, как Дунька уже взбежала на заднее крыльцо и, размахивая шпагой, понеслась к лестнице.
Архаров действительно сидел в шлафроке за пасьянсом, а Саша, сидя рядом, бубнил какие-то французские слова, тут же перекладывая их на русскую речь.
Оба разом повернулись к распахнувшейся двери.
– Дуня, ты, что ли? – спросил Архаров, глядя на забавную фигурку и на обнаженный шпажный клинок.
– Николай Петрович, мы там злоумышленника изловили, к тебе в дом крался, – бойко доложила Дунька. – Здоровенный детина! Сперва-то отбивался, а как к стенке прижали – заблажил. Барина, кричит, позовите! Пришел воровать – ан не вышло, так ему теперь барина подавай!
Архаров усмехнулся. Он оценил комизм положения – особняк, в коем довольно дворни мужеска полу, обороняет щегольской шпажонкой Дунька-Фаншета, и, понятное дело, премного тем счастлива.
С другой стороны, уж не чувствует ли она себя хозяйкой этого особняка?
– Пошли, Дуня, поглядим, что за детина такой. Саша, посвети.
Саша, взяв двусвечник пошел вперед, оберегая ладонью огоньки, а Архаров, поравнявшись с Дунькой, преспокойно лапнул ее за грудь и стиснул весьма ощутимо. Так он выразил свою благодарность. А заодно и поставил девку на место – коли ты для того сюда бегаешь, чтобы тискали, так не забывай сего…
По дороге присоединился Меркурий Иванович с фонарем и пистолетом.
– Вы, ваша милость, вперед ходить не извольте, – предупредил он. – Мало ли, что у вора за пазухой.
Откуда-то возник Никодимка: в доме переполох, как же без него? На крылечко вышли целой компанией.
– Возьми, дармоед, фонарь, освети-ка гостя, – приказал Архаров.
Никодимка сделал, как велено.
Все – и Мишей, и Сенька с вилами, и Меркурий Иванович, и Архаров, и Дунька, – увидели затененное треуголкой лицо – крупное, бывшее бы красивым – особливо темные глаза были хорошо, – кабы не грубый шрам на левой скуле.
– О Господи! – воскликнул Меркурий Иванович.
– Мать честная, Богородица лесная! – одновременно выпалил Архаров. – Сенька, дурак, пошел вон с вилами! Ваше сиятельство, извольте в дом скорее!
– Коли сей кавалер пропустит, – сказал Алехан Орлов, показывая на Дуньку. – Я думал, заколет, помру тут у тебя на задворках без покаяния. Лихие у тебя домочадцы, так и тычут шпагами!
Он шутил – Дуньку, во что бы ни обрядилась, можно было признать по голосу, а вдобавок Саша высоко поднял двусвечник, и всем были видны три мушки с амурным смыслом – "любовное соединение", "радость" и "горячность". Орлов, как придворный кавалер, превосходно знал и язык мушек, и язык веера.
– Поди, Дуня, – сказал сильно недовольный ее деятельностью Архаров, и Дунька озадаченно на него уставилась. И было отчего – она угадала в голосе любовника испуг.
Архаров со своей любовью к лестницам и ступенькам всегда, когда оказывался в обществе людей намного более чиновных и знатных, чем он сам, боялся что-то сделать не так, боялся настоящим страхом, особливо же в обществе дамы, занимавшей самую высокую из ему известных ступенек в России. Алехан Орлов, пусть и давний знакомец, был персоной значительной. Из пяти братьев Орловых лишь он сумел заслужить подлинное уважение государыни и, хотя она отказалась от амурных услуг Григория Орлова, Алехан сохранил и свои посты, и свое значение. Архаров знал, что этого великана со знаменитым шрамом опала вовеки не коснется, разве что он сам вдруг вздумает сойти со своей высокой ступеньки. Кабы Алехан предупредил бы о своем визите – Архаров загонял бы дворню и принял его наилучшим образом, в душе благодаря княгиню Волконскую, заставившую навести порядок хоть в гостиных и столовой. И тогда Архаров был бы уверен, что сумеет своим приемом угодить графу Орлову. Теперь же, когда высокопоставленный гость застал его врасплох, Архаров сильно беспокоился, что вызвал у графа неудовольствие.
– А как не тыкать шпагой, когда лица не разглядеть? А видно один силуэт! – возразила Алехану бесстрашная Дунька. Она была безумно рада, что вспомнила-таки французское слово. И что могла похвалиться перед Архаровым своей образованностью – в отместку за его попытку ее спровадить.
– Силуэт? – повторил граф. – Ишь ты! А что сие слово означает – знаешь толком?
– А как не знать! У покойного французского короля был главный министр господин де Силуэт, скупердяй такой, что у него снегу зимой не выпросишь. Очень ругался, что дамы и господа тратят деньги на портреты. Вот его и проучили – нарисовали одной черной красной – вроде как тень… И нос длинный, чтобы смешнее было. И такое художество в моду вошло! Дешево, да сердито! – доложила Дунька. – И эти черные картинки, когда лица не разобрать, зовутся силуэтами.
– Стало быть, ты, сударыня, увидела мой силуэт, – уже не притворяясь, будто принимает Дуньку за кавалера, сказал Алехан. – И у тебя, Архаров в доме все та же страсть к Франции и французам, что в высшем свете. Спасу от нее уж нет…
Тут Дуньку осенило.
Она вспомнила ту давнюю эпиграмму, коей обучил ее господин Захаров, и произнесла ее с теми же интонациями, сперва – комически-горестными, затем – победительными:
– Что дал Гораций, занял у француза -
О сколь собою бедна моя муза!
Да верна – ума хоть пределы узки,
Что взял по-галльски – заплатил по-русски!
Алехан так и замер с открытым ртом.
– Ого! Ну, сударыня, тут ты меня одолела! Архаров, мы так и будем у крыльца стоять? Веди в дом, вели самовар вздувать. Голоден, да и выпить не откажусь. Только тихо – никто не знает, что я в Москве объявился… Надо же – у тебя на заднем дворе кантемировские вирши услышал!
– Извольте, ваше сиятельство, – сказал, пятясь, Архаров. – Меркурий Иванович, буди Потапа, спроворьте все, как надобно. А ты…
Он посмотрел на Дуньку весьма неодобрительно и даже с тревогой – что еще вытворит при знатном госте шалая мартонка? Дунька же бодро задрала курносый нос – архаровское волнение было ей понятно, да только настала пора выказать свой норов. Тем более, что высокий и статный кавалер трижды был ею сражен наповал – так грешно ж не порадоваться своей победе.
– Сударыня, – галантно сказал Алехан, пропуская Дуньку в дверь вслед за Архаровым. – Не откажи, поужинай с нами.
– Охотно, сударь!