Когда Петруша Лопухин шестнадцатилетним недорослем прибыл в лейб-гвардии Преображенский полк, куда был записан семилетним, и сразу же получил чин прапорщика, а было это в 1769 году, Архаров смотрел на него косо – сам он начал службу солдатом, а первый офицерский чин получил лишь к двадцати годам. То бишь, проходя по служебной лестнице неторопливо и чинно, со ступеньки на ступеньку, он очень раздражался, когда кто-то через две ступеньки резво вверх скакал. Дружбы между ними не возникло, а потом Архаров как отбыл в чумную осень вместе с тогдашним графом, а ныне князем григорием Орловым гасить московский бунт, как неожиданно остался в Москве командовать полицией, так более в полку почитай что и не появлялся – как-то, будучи по делам в столице, навестил сослуживцев, а затем – и незачем было…
Но соблюдением ритуалов он не пренебрегал. Тем более – в своем доме. По внутренней своей сути он был хозяином, и хозяином гостеприимным. Мало ли, что этот молодой человек в двадцать два года уже капитан поручик – а Архаров к этому чину более десяти лет пробивался! Во-первых, гость, во-вторых, гвардеец, в-третьих, Бог даст, ненадолго…
Архаров и Лопухин обнялись. Тут же обер-полицмейстер спросил гостя, каково его устроили в особняке, стал предлагать ужин, но гость отказался – он, как и Левушка, ездил по родне, и там его по-московски настырно закормили тяжеловесными лакомствами. Но сженку он приветствовал. И, пока шли приготовления, Левушка с Лопухиным наперебой рассказывали Архарову полковые новости: кого повысили в чине, кто вышел в отставку и женился…
Клаварош и Федька стояли в сторонке, переговаривались шепотом и как-то незаметно подвигались к дверям.
– Вы куда это собрались?! – возмутился Левушка. – Сженка – для всех!
Архаров несколько растерялся – сам он мог с полицейскими хоть щи из одной миски хлебать, а гость – гость был иной, человек хотя и молодой, но весьма светский и знатного рода, род сей дал России сперва царицу Авдотью Федоровну, затем царевича Алексея (как вышло, что царевич не стал царствовать, Архаров слышал когда-то, да позабыл) и государя Петра Второго, скончавшегося почти отроком. Заставлять Лопухина пить вместе с бывшими мортусами было как-то вовсе неприлично.
Однако Петруша Лопухин был более светским господином, чем даже казался.
Он и виду не понял, что ему, аристократу, требуются собутыльники более высокого ранга. Определив по произношению, откуда взялся Клаварош, заговорил с ним по-французски – и тем показал себя хорошим гостем, не портящим любой компании.
Архаров наблюдал за ним с легкой тревогой – он же видел, что гвардии капитан-поручик не считает полицейского служащего Клавароша подходящим для себя собеседником, однако гость держался безупречно. И Архаров решил, что большой беды не стряслось – ну, оказались в одной столовой столь разные люди, так ведь не подрались же.
Наконец Меркурий Иванович принес нарочно для сженки заведенную большую булатную чашку, туда налили водки, размешали в водке большую ложку меда, и то, что получилось, подожгли. Тут Лопухин наконец-то возвеселился непритворно: сженка – это было для гвардейца свято!
Так завершился этот день – и, право, не часто случались в архаровском особняке такие вечера, ничем не омраченные, исполненные всеобщей радости: у Левушки это была радость встречи; у Лопухина – радость человека, отдыхающего после долгой дороги; у Федьки – радость, что поручик Тучков вернулся и бьется с ним на равных; у Клавароша, возможно, радость, что не нужно брести к Марфе – на Пречистенке еще никого из архаровцев без ужина не отпускали и при малейшем намеке на согласие оставляли ночевать; Меркурий Иванович тоже был счастлив забыть свои болячки и домашние обязанности, а вспомнить – офицерскую свою молодость, когда довелось пить сженку и на биваках, и на корабельной палубе.
Как и следовало, к сженке добавились графины с домашними настойками и собственноручно изготовленные кабатчиком Герасимом травнички – один бурый, другой зеленоватый, третий почти черный. Архаров рассказал, как началось его знакомство с хозяином "Негасимки", а Левушка чуть не в лицах изобразил затеянную Архаровым драку. При этом Лопухин слушал весьма внимательно. И Архаров, хотя был уже под хмельком, поймал его взгляд.
Холодное любопытство, любопытство путешественника, проезжающего через дикую местность, население которой в лесу родилось и пням молилось, было в этом взгляде.
Но и Лопухин был не прост, и он тоже следил за Архаровым, и вовремя улыбнулся, и вопросец задал: с чего кабак зовется "Негасимкой". Левушка, не замечавший этих тонкостей, растолковал: в земляной норе под Покровским собором уж лет сто, как постоянно горят свечи, и пяти минут не было, чтоб там без огня жили.
А потом количество жженки и вин совершенно изменило обстановку, и Лопухин стал куда более походить на гвардейца и преображенца, нежели в трезвом виде. И Архаров вздохнул с облегчением – понимая, впрочем, что к утру любезный гость протрезвеет…
* * *
Яшка-Скес потихоньку вел свой собственный розыск. Если бы его уволили от службы дня на два, на три, он бы докопался, что означали те немытые кофейные чашки у Марфы, что означают ее путешествия в карете с красно-черным гербом и кого она привечает, бегая на огород в одной рубахе. Но забот хватало – и он вовсе не желал наживать себе лишние неприятности, пренебрегая службой. Потому он даже не каждый день навещал веселую бабенку Феклушку.
Они встречались в сарае, где не было большого простора для амурных шалостей. Яшку это мало беспокоило – в отличие от Демки, он не был великим любителем бабьей сласти. А вот Феклушка была большой любительницей, и кроме Яшки у нее, очевидно, было еще несколько галантных кавалеров. Муж, трудясь на фабрике, уделял ей недостаточно внимания, а она, как всякая баба, когорую Бог красой обделил, считала, что должна обставить всех красивых баб по амурной части, и до сих пор это у нее неплохо получалось. Тяжко бы пришлось Феклушке, кабы батюшка на исповеди вздумал спросить, от кого родила они своих детишек. Но такого вопроса не было, и гулена собиралась замолить свои грехи на старости лет – когда уж новых заведомо не прибавится.
Сложилось так, что муженек отпросился у начальства, чтобы на три дня поехать в Тушино – хоронить деда. Он хотел было взять с собой супругу, но Феклушка отказалась наотрез – она не хотела оставлять хозяйство на соседок, а родственницы, которой можно было бы доверить двух малых деток, корову, кур и поросенка, у нее в Зарядье не было. Высказав это мужу, она получила целых три дня вольной жизни.
Ими следовало распорядиться наилучшим образом!
И надо же было тому случиться, что под вечер первого дня такой свободной Феклушкиной жизни Яшка оказался в Зарядье. Причина была служебная – на торгу подрались бабы, и одна другой чуть не всю косу выдрала, подбила глаз и вообще опозорила на всю Москву, сорвав у нее с головы платок. Опростоволосить замужнюю женщину – это было такое оскорбление, с каким муж мог и до Рязанского подворья добежать, имея за пазухой коряво написанную каким-нибудь промышляющим у кабацких дверей полупьяным грамотеем "явочную". Но Яшка случайно оказался поблизости, расспросил разнявших драку людей и, узнав, что преступница, похоже, из Зарядья, не десятских туда направил разбираться, а пошел по следу сам, взяв с собой свидетельниц – двух здоровенных и злобных теток, дальних родственниц потерпевшей бабы.
Тетки оказались бодры и деятельны, провели розыск почти без помощи полицейского, драчунью отыскали, и Яшке осталось лишь вступить в переговоры с ее супругом, который, судя по жалкой бороде, и сам немало от ее рук пострадал. Имя Шварца, как всегда, возымело действие – и, приказав горемыке наутро прийти в полицейскую контору, чтобы узнать о штрафе и прочих возможных карах, Яшка заглянул на двор к Феклушке, благо настало время принимать из стада корову и доить ее.
Феклушка была в превеликом огорчении, но, увидев приятеля, заулыбалась. Тут же доложила, что мужа унесла нелегкая на похороны, и намекнула, что на ужин у нее нынче знатная окрошка, пироги с кашей, чай с баранками. Яшка дураком отнюдь не был и догадался, что вся эта роскошь затевалась не про его честь. Но раз не смог явиться некий гарнизонный капрал, о котором он превосходно знал, то Феклушка зовет в гости того, кого привела к ее воротам амурная планида. Подумав, Яшка согласился – он никому не обязан был давать отчета в своих гостеваниях, а хозяйка, у которой он снимал угол и платил также за стол, уж точно не станет баловать знатной окрошкой.
Такую окрошечку может выставить на стол лишь та хозяйка, у которой в двух шагах от крыльца – свой огород, чтобы надергать прямо с грядки нежнейшую молодую зелень – укроп, петрушку, луковое перо, чесночное перо, листки хрена. Добавив огурцы, соленые или свежие, а также облупленные печеные яйца, хозяйка мелко покрошит всю эту прелесть сечкой в деревянном корытце, смочит крошево рассолом, капнув туда уксуса, разотрет большой деревянной ложкой, и лишь перед тем, как выставлять на стол, разведет квасом, хотя некоторые добавляют сброженный березовый сок нового урожая, и тоже выходит неплохо.
А если со вчерашнего припрятаны остатки жаркого, то можно обобрать с костей мясо до последнего волоконца, мелко нарезать – и туда же, в окрошку, тогда ей и вовсе цены нет.
После целого дня беготни по солнцепеку хорошо разуться в сенях, войти босиком, сесть за стол в прохладной горнице, да еще опершись спиной о стенку, и отмерять себе блаженство ложка за ложкой…
Как большинство архаровцев, Яшка-Скес не так часто пользовался благами домашнего очага, когда и окрошка на столе, и стопочка тут же, и бойкая хозяюшка стелет постель, встряхивая белые льняные простыни с подзорами из толстого домашней работы кружева.