В домонгольской Руси право наследованья шло по "братней лествице". По "Русской Правде" (Своду Законов Кнута Великого) наследство умершего переходило к его младшему брату, а если он сам был младшим в семье - к его племяннику от старшего брата при условии, что старший брат сам владел сим имуществом.
Увы, деловая и судебная практика скандинавского общества, выросшего на постоянных "квиккегах" - пиратских походах в соседние земли, сразу вошла в разительное противоречие с Правом и обычаями древних славян. И уже после смерти Ярослава был созван Любечский собор, на коем постановили: "каждый держит отчину свою". (Судя по всему, у тогдашних славян было больше в почете право "отцовское", нежели - "братнее".)
Оба Права все время вступали в конфликт меж собой, но поистине неразрешимым он стал уже при монголах после смерти Даниила Московского. Сей Святой Князь имел несчастие умереть раньше своего брата - Андрея и таким образом не стал Наследником. И стало быть его сыновья - Юрий Злой, да Иван Калита лишились прав не только что на "Великое Княжество", но даже - самое Москву.
Будь сие с другими князьями, История пошла бы иным путем. Но мать Ивана и Юрия была единственной дочкой хана Берке - младшего брата хана Батыя. Сам Берке при жизни имел титулы "Меч Ислама", да "Бич Неверных" и среди своих родственников почитался почти что Святым! И тогдашний Хан Золотой Орды - дядя юных московских князей, - знаменитый на весь мир хан Узбек объявил Москву - "ханским городом", выведя ее таким образом из состава Руси.
Теперь в Москве действовала Яса Чингисхана со всеми ее Указами и нелепостями. Так в "Домострое" появилась строка про то, что "если воин по приказу правителя покинул очаг, а его жена забеременела от родственника его - ребенок считается мужним"!
Сложно сказать, - как сия норма действовала в допетровской Руси, но в эпоху Петра Россия испытала те же проблемы, что и Монголия Чингисхана.
Постоянные войны за тридевять земель от России требовали все больше дворян в действующей, а законы Природы уменьшали число законных детей - в сердце Империи. И тогда древняя норма официально вошла в Законы Петра Великого…
Опять-таки сложно сказать, как именно она воплотилась в жизнь, но из архивов явствует, что иногда офицеры пытались подать в суд на своих жен, а им отказывали именно по этой статье.
Скандал разразился в годы правления бабушки. Потерпевшим оказался сам граф Суворов! За время трехлетней отлучки жена его - урожденная боярыня Прозоровская родила ему сыночка Аркадия.
Суворов был в бешенстве. Ни по срокам, ни по приметам он не мог быть отцом своему первенцу и на основании этого он подал в суд на жену и… собственного племянника. А ему в суде показали на дверь и кипу ровно таких же жалоб иных офицеров.
Сама Государыня сказала своему лучшему генералу:
- Я понимаю размеры вашей обиды и негодования, но… коль уважить сию просьбу, выйдет еще худшая обида для прочих! А там недолго и до мятежа с Революцией!
Суворов очень переживал, но не решился пойти против всего офицерства, обиженного ровно этим же образом. Но теперь - если бы Наследник Павел посмел возмутиться и его жалоба была б принята к рассмотрению, - обиженным оказался бы сам граф Суворов и добрая половина офицеров всей русской армии! (К тому же сам "обиженный" - Павел не желал и слышать об Иске.)
Так что Наследникам Александру и Константину осталось лишь утереться и смотреть на крохотного Nicola с долей презрения. Весь двор знал - кто отец Николая, но с точки зрения русских законов он был, конечно же - "Павловичем" и никто не мог с этим что-то поделать!
Вся декабрьская катавасия проистекла из того факта, что в общественном мнении укоренилось два факта: Наследник Константин - бездетный содомит и педераст с весьма сомнительными развлечениями из эпохи Нерона и Калигулы, а младшие братья - Николай с Михаилом - "наполовину - немножко ублюдки". Если первый из фактов попал в нынешние учебники, второй - "ушел в дальний путь по Владимирке.
Одним летним утром 1796 года нас с Дашкой нарядили получше и повезли к "тайным" пристаням, - где сгружали секретные грузы и контрабанду. Поездка была из обычных, но я сразу же удивился, что нас сопровождают - капитан Меллер и его ветераны. Да не в обычной, зеленой форме Рижского конно-егерского, но самых разнообразных одеждах их прусской молодости.
Когда мы приехали, к причалу швартовался "американец". Только с него подали трап, я увидал старенького субъекта высокого роста и необычайной худобы, - из-за высокого борта торговца сперва показался высокий цилиндр, затем узкое, худющее лицо, испещренное глубокими морщинами, которое увенчивала необычайно нахальная козлиная бородка торчком вперед. Далее появился узкий черный сюртук нараспашку, из-под коего виднелась атласная жилетка с огромными золотыми часами на толстенной цепочке и белая рубашка, да галстук - "веревочкой". Но самым ошеломительным в наряде нашего гостя были - полосатые штаны! Навроде тех, что носят комики в балагане и фарсах. На ногах незнакомца были длинные остроносые штатские штиблеты, которые вызвали у нас с Доротеей презрительные ухмылки. Для нашей касты человек не в сапогах - не совсем человек.
Американец подошел к нашей группе встречающих, картинно раскинул руки-жерди в стороны и обнял дядю Додика. Со стороны было очень смешно смотреть на этого долговязого, смахивающего на кузнечика, - или вернее хищного богомола, старикана и маленького, подтянутого и крепко сбитого полковника Меллера, стискивающих друг друга в объятиях.
Затем визитер оторвался от создателя нашей армии и подошел к самой матушке. Она была ростом гораздо ниже его и старику пришлось нагнуться, чтобы расцеловать ее щеки. Только когда их лица оказались рядом, я осознал, где видел это лицо, - каждое утро в зеркале во время утреннего туалета!
И еще за завтраком, когда я входил в столовую и наклонялся к матушке, дабы поцеловать ее. Разумеется, в том отражении, которое я видел в зеркале, лицо было пошире, потяжелей в челюстях (кровь Бенкендорфов), а у матушки еще не образовались эти глубокие, точно кора старого дуба, морщины, но…
Это было наше лицо. Лицо - фон Шеллингов.
Старик шагнул к моему отцу и они пожали друг другу руки. Потом он повернулся ко мне и сказал странным, высоким, чуть надтреснутым голосом:
- Сэмюел Саттер, к вашим услугам. Можно просто - дядюшка Сэм. А вы кто такой?
Голос господина Саттера был каким-то особым, какого-то странного тембра. Стоило ему заговорить чуть громче, как появлялись какие-то весьма неприятные на слух, визгливые нотки, но в целом - это был голос человека любившего посмеяться и посмешить окружающих. И я отвечал ему, раскрывая объятия:
- Я родился после твоего отъезда. Рад тебя видеть, дедушка.
Лицо моего деда исказила какая-то совершенно непередаваемая гримаса, он будто поморщился от какой-то неведомой боли, усмехнулся, ухмыльнулся, подмигнул мне, состроил комическую гримасу, хлопнул меня по плечу, ущипнул меня за нос, обхватил меня за плечи и одновременно шепнул на ухо:
- В нашем роду рождаются - одни девчонки. Наследственная болезнь… Правда, она позволила нам оказаться в постелях всех лютеранских государей Европы, но… женщины, на мой взгляд, дают опору семейному клану, но только от мужчин зависит его слава и положение. Ты не находишь?
Готовишься стать военным? Это хорошо. Все фон Шеллинги, - кем бы они не стали впоследствии - академиками, торговцами, или вот как я - паяцами, все проходили через армейскую форму. И надо сказать, у нас получалось недурно!
- Я знаю, Ваше Превосходительство. Дядя Додик рассказывал, что Вы были - хорошим генералом, а он всегда знает о чем говорит.
Дед тут же нахмурился и с деланным подозрением и неодобрением воззрился на своего бывшего комбата:
- Давид-то? Он - романтик! Кого ты слушаешь?! Да он в Америке не мог самолично повесить ни одного французского шпика - так у него руки тряслись! Да курица он мокрая, а не - офицер! Кого ты слушаешь?! Он тебе про меня басни плетет, а какой я генерал?
Дядя Додик и оба его зама - все хором прошедшие американскую кампанию, от души расхохотались, а дед, разгорячился, распетушился, поставил руки фертом, откинул в сторону неведомо откуда появившуюся в его руках тросточку, и закричал неприятным голосом:
- Цирк приехал, господа! Дамы, не пропустите случая посмотреть на нашего Вильгельма - перекусывает якорные цепи одним зубом, подымает пудовые гири одним пальцем, делает славных детей одним… О, господи, зарапортовался!
Не слушайте меня, увечного, искалеченного, героя войны, а пожалейте, купите билетики, наши билетики - цена двадцать центов, - деньги немалые, но у дядюшки Сэма лучшее зрелище во всех северных штатах! Цирк приехал!
Фокусы! Фокусы! Мсье, посмотрите вот сюда, какая это карта? Не угадали, милейший, свои часы и бумажник получите у кассира за вычетом двадцати центов - актерам тоже нужно с чего-то жить. Мадам, ах, какой запах у ваших духов, я просто потерял голову… Точно такая же голова - голова индейского вождя Тути-Мкути приветствует вас в нашем паноптикуме, а под ним коллекция скальпов его семерых жен, снятая мною собственноручно! Обратите внимание на третий и пятый, они, как видите, белокуры. Я плакал, господа, поверите или нет, я плакал, когда снимал скальпы этих восхитительных дам!