Карцер располагался в огромной землянке, в коей в теплое время хранили продукты, чтоб они не испортились. Зимой же здесь было страшно холодно. Мне дали два теплых, шерстяных одеяла и я ими замотался, как кукла. Пара сухих, ржаных сухарей, да кувшин холодной воды, на коей уже стал появляться ледок, не спасли меня от мук голода, а надзиратели нарочно принялись греметь ложками, да вонять тушеной говядиной и картошкой с подливой из слив.
Иной раз сии мучители нарочно подходили к окошку в двери, стучали ложкой по котелку и звали меня:
- Эй, лютеранин! Поди сюда, скажи молитву и ешь на здоровье!
- Ты не понял, Болек, ты не тем его завлекаешь - эти свиньи не жрут говядины, им подавай только свинину! Эй, ты, жиденок - хочешь свининки?! Хрю, хрю - сволочь!
- Нет, правда, мы дадим пожрать - скажи только "Anne Domini", или что-то еще, а?!
Так они развлекались всю ночь - видели в окошко, что я не сплю, а я сидел, сжавшись в комочек, и думал - что было на уме у моего дедушки, когда курляндцы взяли его в плен и приговорили к четвертованию? Что думал мой прапрапрапрадед Иоганн, когда его - мальчиком выводили из пылающей Риги, чтоб жить на болотах - до того дня, пока он не прогнал поляков с нашей земли?
Каково ему было в первый раз съесть слизняка, да лягушку, ибо нормальная еда раздавалась лишь детям, да женщинам на сносях?
Я сидел и мучил себя такими вопросами и в какой-то момент стены карцера вдруг раздвинулись и ко мне вдруг сошли и Карл Иоганн - "Спаситель всех протестантов", и Карл Александр - "Освободитель", и несчастный Карл Юрген, убитый в Стокгольме, и Карл Иосиф - первый владетель русской Лифляндии.
Они сидели со мной и рассказывали, - как это было в их время и чего стоило: кому воевать с всесильной Курляндией, кому прокормить целый народ на бесплодных болотах, а кому и - перед лицом палача не отказаться от своих слов… И с каждой минутой, с каждым их словом я становился сильней и взрослей, а голод и холод отступались от моего бренного тела.
Когда наутро мучители отворили дверь карцера, они не поверили ни глазам, ни рассудку - по их рассказам (и донесениям, сохранившимся в архивах Колледжа) глаза мои стали необычайно покойны и - совершенно не детски. Я был очень бледен, но уже - при полном параде, - готовый стоять хоть всю жизнь на часах "при позорном столбе". Потом мне признались, что сам Аббат Николя, увидав меня у столба, сказал своим людям:
- Этот не извинится. Надо что-то придумать, чтоб и нам спасти свою Честь, и Государыня не взбеленилась, что мы тут морим морозом, да голодом ее любимого внука. Черт побери, она даже Александра Павловича не называет "любимым", а вот этого жида-лютеранина..!
Я, кажется, начинаю понимать - за что!
Пока они так совещались, прошло время занятий, обеда, свободного времени, полдника, прогулки и ужина. После каждых пятидесяти минут стойки навытяжку, мне дозволялось правилами десять минут посидеть в караулке и попить горячего чаю перед печью-голландкой. (В противном случае - я замерз бы еще до обеда!)
Интересно, что если в первый раз охранники (из вольнонаемных русских) даже не шелохнулись, чтоб пустить меня ближе к огню, а чашку я мыл себе сам, ближе к обеду один из них подвинул мне кусок сахару и ломоть хлеба с маслом. Слезы едва не навернулись мне на глаза и с тех самых пор я считаю русских людей - самыми отзывчивыми людьми на свете. (Латыши б не простили врага, а тут…)
Ближе к ужину русские мужики уже нарочно грели для меня чай и сластили его ровно по вкусу. Тайком от начальства они наварили картошки и я потихоньку жевал ее с маслом и солью - божественная еда! Пару раз они пытались заговорить со мной, советуя "не лезть в бутылку". Я же отвечал им, что сие - "Вопрос Веры.
Они сразу же начинали злиться, но к вечеру я стал заставать их за спорами - почему на Руси такие Порядки? И самые злые из них ругались и говорили:
- Немцы вон - почитают Веру Отцов, а мы? Православные християне, а прислуживаем всяким католикам! Тьфу, пропасть!" - и кляли себя, как скотов и предателей. (Меж ними не обошлось без доносчика и на другой день тем - двоим, самым злым мужикам иезуиты дали расчет. Мне стоило огромных трудов написать матушке и вскоре этих двоих вернули в Колледж - моими телохранителями.)
Самое страшное случилось после вечерней поверки. К тому времени весь Колледж уже побывал предо мной: малыши строили рожи, ругались и плевались исподтишка, ребята постарше грозили по-всякому, Кураторы хмурились и шептались между собой.
Когда стало темнеть, ко мне подошла группка старших ребят. Я не видел их лиц по причине "ливской болезни" и от этого мне стало страшно - я слышал, как они еле слышно уговариваются лишить меня Чести. На содомский манер.
Если бы они кричали, иль угрожали - это было б не страшно. Но они обсуждали сие спокойными ровными голосами и отвергали разные планы - там-то, по их мнению, нас могли увидать надзиратели, в ином месте трудно было привесть "москалей" и так далее…
Я не знал латыни и греческого, но уже хорошо понимал польскую речь. И я по построению фраз и всему прочему чуял, что это - родовитые шляхтичи - истинные Хозяева сего места. Все в Колледже крутится согласно их желаньям и планам. Они нарочно стоят тут - предо мной, ибо знают, что лифляндцы больны "куриною слепотой" и я не узнаю их, случись нам вдруг встретиться!
Окончательно же меня убедило в том, что это - не шутки, - их планы по сему грязному действу. Они ни разу не предложили друг другу (даже в шутку) "баловаться его задницей", но сразу решили, что насиловать будут - русские прихлебатели. "Москали это любят!
Смертный холодок пробежал у меня по спине. Что я мог - десятилетний против толпы пьяных, возбужденных подонков, действующих по приказу? Ниже я доложу все подробности отношения к мужеложцам как в русской армии, так и в Лифляндии. Здесь же достаточно указать, что мне было проще повеситься, чем с таким-то позором являться в родную Ригу!
Я не хочу марать мой Колледж, но в любом заведении, где содержатся только мальчики, бытует эта зараза. И везде, где есть сия гадость, находятся люди, кои…
В общем, - не отдавайте детей ни в какое учение, если там уже не учатся их кровные родственники! И чем родни больше, тем ребенку жить - проще. Я не хочу вас пугать, но… Запомните сей совет.
Когда поляки ушли, я еще долго стоял и трясся, как заячий хвост. А потом я вдруг увидал в кромешной тьме всех моих предков и они смотрели на меня осуждающе…
И я подумал, - какого черта? Вот сделают меня "девочкой" - тогда и буду плакать, да думать, как с отцом объясняться. Сейчас же нужно решить - что делать в такой ситуации. Мне было десять лет и я не мог тягаться в прямом бою с большинством воспитанников - особенно русских. Но самое страшное было - не это. Я ничего не видел в сгущающихся зимних сумерках. Мне нужен был прежде всего - свет. И я придумал, как я его получу.
Теперь нужно было решиться с оружием. Я стоял у столба с незаряженным мушкетом, который нещадно оттягивал мне плечо. Мушкет был без штыка и я не мог воспользоваться им, как пикой. А на то, чтоб размахнуться им, как дубиной, у меня в десять лет - не было сил. К тому ж я не сомневался, что ко мне прибудут здоровые парни, наученные в Колледже уклоняться от прямого удара дубиной и палкой. А в рукопашной у меня не было шансов…
И тут меня осенило…
Во время очередной отлучки, я попросился у русских охранников "до ветру", а сортир стоял рядом с карцером. (Это чтоб пленники в наказание получали и запахи!)
Солдат довел меня до сортира и… Я отворил дверь, он из деликатности отвернулся, а я прошмыгнул в карцер. Там я сказал дежурному, что меня посылали за теплым - мол, настоятели решили, что я за свои проступки буду дежурить всю ночь. Он обалдел от такого известия, похоже что - пожалел меня и пропустил в камеру. А там уже были сложены все мои вещи, - во время обеда кто-то из Кураторов подошел к моему посту и сказал, что мои вещи принесли в карцер. Настоятели не хотели, чтоб я отныне общался с католиками.
Он не подчеркнул это, но я по сей день думаю, что Наставники, отвечая за меня перед Государыней, боялись именно чего-нибудь мужеложеского. Ночью-то они не смели зайти в наши палаты…
Я быстро обшарил сумки и нашел кинжал моей матушки. Не мальчишеское дело драться кинжалами, но матушка всегда говорила:
- Мы живем в век тления и разврата. Кинжал - вот единственный Оберег Чести благородной девицы!
С пяти лет Дашку учили правильно пользоваться сим инструментом, пряча его в рукавах, или - юбках. C'est la vie!
Одной Дашке было скучно с кинжалами и вскоре я стал составлять ей компанию. Учили нас сей премудрости бывалые пираты нашего батюшки, а уж они-то постигли науку драк в кабаках, да тесных трюмах!
Разумеется, кинжал был и остается весьма "дамским" оружием и на обычной войне не имеет значения. Так что я привык скрывать эти познания от окружающих и отцы-настоятели не придали значения фамильному оружию в вещах десятилетнего мальчика. Может, - я хотел его на стенку повесить, чтоб каждый раз перед сном смотреть на гербы нашего Дома?!
Я вложил кинжал в голенище левого сапога, а еще - под штаны закрепил этакую железку. Коль в драке вам саданут между ног - очень полезно, ежели там что-то железное! (Такие штуки носят ливонские рыцари со времен основания нашего Ордена и всем они хороши - да только в них нельзя помочиться, иль облегчиться по-крупному.)
Подготовившись таким образом, я вышел из камеры и побежал к охраннику у сортира. Ему я сказал:
- Там… В туалете я встретил самого отца-Настоятеля. Он велел вам сказать, чтоб вы повесили фонарей вокруг моего столба. Я буду стоять до отбоя и хотят, чтобы прочие меня видели.