Тогда я предложил ему сделать фарс - для публики. Ведь весь мир для Братьев, - это - мы, и все прочие.
Мы оба знали, что в итоге я должен сделать для него так, чтоб он не имел право миловать. И мог мучить - Во Славу Божию. Мы ж оба знаем друг друга не хуже - облупленных. Но…
Я нарочно выбросил ему Даму. Я - реббе. Я обязан в последний раз дать несчастному Шанс, чтоб уберечь его от Пути Зла… И я взял Грех - на себя, дав ему Выбор: пойти за Глазами по пути Исправления, иль поверить Слуху и Загубить свою Душу.
Он прекрасно понял свой Выбор. И его рвало и тошнило на лестнице потому, что он знал - кому он теперь служит и кому - Служу я. И что нам теперь - вечно следить друг за другом, ибо у нас - разные Хозяева.
Он - не хотел этого. Я - тоже. Ведь мы с ним - напарники…
Пушкин с ужасом выслушал мою исповедь. Потом его затрясло и он прошептал:
- Но почему… Почему Вы допустили для Вашего ж Друга сей Выбор? Зачем Вы сами толкнули его на край бездны? Ведь Вы ж - еврейский Учитель?! Разве Вам не страшна гибель кого-нибудь из Вашей Паствы?
Я долго смотрел на поэта, а потом… Я не знал, как с ним говорить. Это все равно, что слепому расписывать прелести Сикстинской Мадонны…
- Ты - не понял. Я - не Пастырь и не Учитель. Я - реббе. Я не имею Права влиять на Выбор. Ибо Выбор - веление чьей-то Души, как я могу Взять чью-то Душу? Если бы я Выбрал за Сашу, я загубил бы его сто раз вернее, чем… Я… Я - не христианин.
Я не верю в то, что Любовь - так, как вы ее понимаете, хоть сколько-нибудь спасет Мир. Иначе в Мире не было б столько Зла… Зло ж возникает по Выбору чьих-нибудь Душ. И даже если я, иль кто другой - лишит сии Души их Выбора (как сему учил Ваш Христос) - Зло уже не исчезнет. Оно родилось от того, что…
Все, что я мог сделать для Саши - дать ему Зеркало, в коем он увидал свою Душу. И она ему - не понравилась…
Дальше - опять его Выбор. Он может следовать велениям этой Души, а может - хоть как-то излечить, иль утешить ее. Но это опять - его Выбор. Понимаешь, - Его!
Я помню, как изменилось лицо поэта. Он долго смотрел будто бы внутрь себя и потом вдруг спросил:
- Так чем же закончилось дело Туза и… Дамы?
Я пожал плечами:
- Не знаю. Надобно спросить у самого Чернышева. Я теперь ему враг и беседовать о том - я не смею.
Единственное, что я знаю, - в ходе допросов никого не пытали и нисколько не мучили. Еще, - повесили лишь пятерых…
И это - хороший знак. Может быть, - я в чем-то все-таки выиграл… Не у Саши… Нет.
У того… У Нечистого".)
Простите мне сие отступление, - я объяснял Сашину суть. Пока я был в лазарете, Саша успел "пообнюхаться" и я попросил:
- Покажи-ка девиц - полюбезнее. Да - с изюминкой. Чего попусту время терять…" - тут мы вошли в залу для танцев и я увидал двух самых прекрасных женщин, коих я когда-либо видел.
Одна из них была истинной белокурой валькирией с самыми прекрасными формами, кои только могут пригрезиться нам - мужикам. Сильный пол вился вокруг, пытаясь хоть как-то обратить на себя ее взор, но он - цвета зимней холодной Балтики, цвета глаз моей матушки - безразлично скользил мимо них…
Рядом с ней сидела вторая. Среднего роста и хрупкого телосложения. Если внешность блондинки была явно "нордической", шатенка явно происходила из более южных широт.
Волосы ее были коротко - "по-лютерански" пострижены, а из всех украшений - одна золотая цепочка, на которой обычно вешают нательный крестик. Все ее одеяние не стоило и одного камушка на пальце валькирии, но была в ней - изюминка.
Я подошел к дамам и, целуя руку сестре, спросил у нее:
- Какими судьбами? Я думал, ты со своим… Как он?
- Все вы мужики - одним миром мазаны. Сулите горы, а как занялись чем-нибудь, так и - не подойди! Ему теперь не до нас… Наигрался в солдатики, теперь бредит охотой - как маленький…
Я понимающе кивнул головой. Иной раз, чтоб крепче привязать к себе мужика - надобно оставить его. Главное достоинство женщины, - не мешать.
- Не горюй, - главное ведь - здоровье. Сыщем другого…
Сестрица вяло махнула рукой, показывая, что не придает значения утешениям и с видом заправской бандерши, хвалящей "товар" клиенту, по-хозяйски хлопнула товарку по заднице:
- Знакомься. Элен. Прекрасная Элен. Не берет с мужиков ни пфеннига. Сами ползают за ней на коленках, но у нее - извращенные вкусы.
Я люблю приводить сей пример на лекциях в Академии. Что вы можете сказать об этой дискуссии?
Я доложил вам все нужные факты, чтоб вы могли сделать осмысленный вывод. Не можете? Хорошо. Вот ответ.
Нужна большая причина, чтоб пересечь Ла-Манш посреди "континентальной блокады". Я спросил у сестры, что случилось? Почему такой риск? Что с резидентом?
Дашка отвечала, что в посольстве "певец", - прошли аресты среди наших в Лондоне, а канал связи провален. Резидент просит подмоги и выяснения обстоятельств. Кроме того, - Артур не может начать операцию в Португалии тотчас и она перенесена на год, - вторжение планируется - будущей осенью. Пока ж - нету сил.
Я сказал ей, что у меня тоже плохо, - нужна крыша. Еще я приказал ей не высовываться и срочно выбыть из Лондона, - желательно ко мне - вдвоем что-то придумаем.
Она тут же порекомендовала мне девицу, указав, что Элен не имеет опыта с подготовкой, но - талантлива и схватывает все на лету. А самое главное, она даст мне крышу, коя не по зубам "местной публике.
Все это было сказано в присутствии ста человек и мы тут же "порвали связь", - теперь вы можете оценить класс работы Третьего Управления. Врагам есть за что - нас уважать и бояться.
Я поклонился Элен и тихо, но со значением, спросил ее:
- Что же вам нравится, прелестная незнакомка? Все в моей власти…
Элен чуть фыркнула краем рта, как - породистая лошадь и с легкой улыбкой отвечала на чистом древнееврейском:
- Задача проста - понять, что я говорю и доказать, что имеешь право понимать, что я говорю. И это же право должно быть у твоей матери, а также матери ее матери и так далее - до самой Евы.
Я чуть не упал от того, сколь легко Элен говорила на сем языке. К счастью, Бен Леви учил меня с сестрой Торе, не ища легких путей, и я смог ответить:
- Ну, о моей родословной ты могла бы узнать и от Дашки. Мои ж доказательства я покажу тебе в другой раз. Но какое имеешь Право - Ты осквернять Писание, оставаясь трефной свиньей?! По-моему - так сие называется", - я глазами указал на ее цепочку с крестиком.
По лицу Элен разлился какой-то совершенно радостный и в то же время стыдливый румянец, будто ее уличили в чем непотребном. Тут она почти шепнула по-нашему:
- Коль ты мужчина, проверь сам, - насколько я - трефная. А побоишься на том и простимся.
Тогда я под изумленное аханье светских дам и кряканье офицеров, приложился с поцелуем к открытой груди Элен и - будто случайно губами прихватил золотую цепочку и потянул….
Я не вытянул ее всю. Я смотрел в глаза милой и видел в них горделивое торжество и не посмел, чтобы окружающие увидали, что - на крестильной цепочке вместо креста. В столь католической стране (вроде Франции) убивали на месте за этакое. То, что Элен все равно носила наш знак - говорило о многом.
Я сразу выпустил из губ столь опасную для Элен цепочку и, переходя на немецкий, воскликнул:
- Я пьян от одного Вашего запаха, Элен! Простите мне мою глупость - Вы мне ударили в голову!" - и Элен, с раскрасневшимся от пережитого смертного страха лицом, счастливо улыбнулась в ответ:
- Я знала, что Ты - enfant terrible, но не до такой степени! У вас в казарме все такие же ненормальные?
Я же, крепко целуя ее, отвечал:
- Один только я. Когда мне представить мое доказательство?" - никто из окружающих не понял, что я имею в виду, ибо никто не читал Писания в подлиннике и поэтому никто не понял, что мне отвечала Элен, сказав:
- Сегодня…
Тут дали музыку и мы, как-то сами собой оказались средь прочих и закружились… Элен сразу поняла какой из меня танцор и стала вести за собой, а я - во всем ей подчинился.
Куда-то все подевались, - я за весь вечер не встретил ни одного знакомого, а весь зал, пусть и полный народом, был для меня совсем пуст и я в нем кружился с единственной женщиной на Земле и совсем не стеснялся "казарменного наследства.
Где-то средь танцев черт меня дернул спросить:
- Почему все зовут тебя - Прекрасная Элен? Как твое имя?
Моя пассия сухо ответила:
- Это - неважно. Пока тебя не было, я нашла приют в доме… Госпожи Баронессы. Поэтому за мной много ухаживали. Как будто бы - за твоей матерью.
Муж мой - мой муж. Он оказал мне Честь, взяв меня замуж, но сделал он это ради своей же карьеры. У меня была весьма грозная сваха… Такой - не отказывают.
- Скажи мне имя сего чудовища и завтра ты станешь его вдовой!
Элен усмехнулась в ответ:
- А ты его уже видел. И даже чем-то жестоко обидел. Я засыпала, а он пришел ко мне и рыдал у постели, чтоб я отомстила за него. Поманила тебя, а - не дала…
Я вдруг стал догадываться, о ком идет речь, замер, как соляной столп средь мазурки и, не веря себе, прошептал:
- Ты не можешь быть женой этого…!
Элен расхохоталась до слез, заставила меня слиться с обществом и, улыбаясь, сказала:
- Да - ты говоришь с Элен Нессельрод. Только не обижай моего благоверного. Он вырос средь низкого общества, но… Он научится. Он быстро учится. И у него несомненный талант, - твоя мать недаром держала его у себя. Секретарем. У него Дар - Великого Администратора. И он же - из наших…
Впрочем, я настолько же - Нессельрод, насколько твоя сестра - фон Ливен!