Серый скоро вернулся. Шерсть дыбилась на его загривке, и весь он дрожал от возбуждения.
- Чо, словил зверя? - весело приветствовал его старик. - Не по твоим зубам, видно, эта дичинка!
Пес виновато бил хвостом, отводя в сторону взгляд...
* * *
Микешка Сопотов явился на восходе солнца. Так же неожиданно, как появился недавно сохатый: словно из-под земли вырос. Старик и Серый ушли в лес на разведку, а Маркел после бессонной ночи задремал у костерка. И почувствовал затылком: кто-то пристально смотрит на него сзади. Оглянулся - в трех шагах стоит незнакомый человек с ружьем.
Маркел вскочил на ноги. Мужик улыбнулся, протянул огромную лапищу:
- Здравствуй-ка, добрый молодец!
Маркел отшатнулся.
- Да не бойсь, я - Микита Сопотов, тот самый, кого вы поджидаете, - приветливо пояснил он. - Где Василек-то?
В это время из кустов вышел с ружьем наизготовку дед Василек.
- Бросай-ка свою пушку! - крикнул он. - Теперь не уйдешь!
- А куда мне уходить? - миролюбиво отозвался Микешка. - Я дома. Плохо вот, что ямки ты мои порушил, хворостом завалил. На день теперь работы...
Он присел на валежину, положил рядом ружье, достал кисет с табаком, неторопливо стал закуривать.
- Арестованный ведь ты! - подскочил дед Василек и отбросил ногой Микешкино ружье. - Вязать тебя будем, сукина сына!
- Побалуй у мене! - прогудел Микешка, и в голосе его послышалась угроза. - Дай сюда ружье, чего лягаешься!
Он поднялся в рост - огромный, устрашающий, двинулся на старика. Дед Василек приложил к плечу берданку. Микешка остановился. Так стояли долго, смотрели друг другу в глаза.
Маркела поразило, как изменился всегда веселый старичок. Как сузились и потемнели, налились васильковой синевою его светлые глаза, и сколько ненависти, решительности отразилось на сухощавом, костистом лице! Где-то он видел похожее лицо... Да, да, на репродукции с картины Сурикова "Утро стрелецкой казни". Стрелец со свечой... Такой же бесстрашный, прожигающий ненавистью взгляд. Человек с этим ломающим взглядом должен быть беспощаден, способен на все... Вот тебе и старичок-лесовичок!
Это вот и мешало всегда Маркелу - всепоглощающий интерес стороннего наблюдателя за происходящим. Вместо того, чтобы действовать, подобрать хотя бы Микешкино ружье, он стоял и "ворон ртом ловил".
Но все, слава богу, обошлось. Микешка, видать, тоже почувствовал, понял характер деда Василька, а может, бывал в таких переплетах, хорошо знал старика раньше... Он сгорбился, опустил голову. Тихо сказал:
- Чего ты скачешь передо мной, как петух? Я сам пришел к тебе в руки. Сколько можно хорониться от тебя в своем же лесу?..
- Эт с каких пор он твоим стал, лес-то?
- Родился здесь и вырос... Тайга для меня - што дом родной.
- Брешешь. Дом родной не грабят, как ты тайгу.
- Брешут собаки, да свиньи, да ты с ними.
- Сколь годов не сеешь и не пашешь, а в кубышке, поди, золотишка не мене, чем у каинского купца... Много соболей загубил ноне? А косуль, сохачей?
Микешка не ответил. Отступил, сел на прежнюю валежину. Маркел только теперь догадался подобрать его ружье. Микешка покосился на него недобрым взглядом.
- И все-таки чудно мне: почему ты сам решил сюда прибечь? Ить издалека, должно, заметил, што я тутока? - спросил дед Василек. - Три года тебя словить не могу, а тут - на тебе, явился... Прямо как к теще на блины. Думал, помилую?
- На кой черт она мне загнулась, твоя милость. Сидишь тут в своей берлоге и не знаешь, поди, што власть-то давно переменилась. Нету теперь твоего царского Кабинета, некому тебе служить. Все теперь наше, народное. И ты не становись мне поперек путя - зашибу.
- Во-она ты какой умный сделался, елки-моталки! Ни дать ни взять - хвилософ в шабуре. Да в гробу я видел царя твоего с Кабинетом и с тобою вместях! Не царю, а лесу я служил и служить до смертного часа буду! "На-аше, наро-одное"... Дак давай теперь, жги-руби, выводи все под корень, ежелиф народное, хозяина своего не имеет... Надолго ли тебе, разбойнику, тайги-то хватит?
- На мой век хватит.
- А вот это видел? - дед Василек кинул кукиш в наглую Микешкину харю.
Микешка вдруг расхохотался хриплым, неприятным смехом, похожим на скрип треснувшего дерева в непогоду. Видно, развеселила его наивная запальчивость старика, особенно детская выходка с кукишем. Он трясся всем тучным телом, утирал шапкой глаза - хохотал долго, с подвывом.
- Ну дак... словил ты меня... наказывай, - наконец выдавил он. - Каким властям сдавать-то будешь: красным али белым?.. Какой приговор вынесешь?
- А приговор будет такой, - серьезно, даже торжественно объявил Василек, - во второй раз попадешься - к дереву привяжу и розгами буду пороть, покеда лосятина из тебя не полезет.
- Ну, а счас-то? - Микешка пал на колени, прижал к груди кулачищи, воздел к небу глаза, завопил дурашливо: - Накажи за грехи мои! Што же, счас-то, так и отпустишь ненаказанного?!
- Счас-то? - старик подумал. - На первый раз трогать не буду. Катись на все четыре... Только ружье заберу - властям потом отдам, какие объявятся. Пускай оне и судят...
- Ружье?! - Микешка вскочил на ноги, с ревом бросился на старика. Напоровшись на поднятый ствол, отскочил, повернул к Маркелу. Но и здесь ужалился о черный глазок ружейного дула.
- Уймись, - спокойно посоветовал дед Василек, - не прыгай. Ишь ты, ломаться тут начал, как дерьмо через палку. Думашь, власти за мной счас никакой не стоит, дак спущу я тебе? Чеши отсель во все лопатки, покеда не передумал я!
- Да вы чо?! - очумело завертелся Микешка. - Вы вправду, ли чо ли? Ружье-то? Да как же в тайге без ружья-то, без кормильца-то? Оно ить охотнику нужнее, чем пахарю лошадь с сохой...
- Вот и купляй лошадь, начинай жить по-честному, как добрые люди живут, - отрезал Василек.
- Чо, и вправду стать перед тобой на колени?
- Хоть на пузе ползай, сапоги лижи - не отдам! Ты меня давно знаешь.
- Знаю... - Микешка подобрал с земли свой заплечный мешок, медленно пошел прочь, по-медвежьи переваливаясь с боку на бок, выворачивая пятки. Оглянулся, хрипло сказал:
- Встретимся ишшо на узкой дорожке.
Хотел еще что-то сказать... В бессильной ярости вдруг схватил коряжину, замахнулся. Серый - как тут и был - шибанул ему под ноги. Человек и собака клубком покатились по земле.
- Серый, назад! - закричал дед Василек. - Не поганься об него, об козла вонючего...
* * *
Затяжная выдалась осень 1918 года. Такой не помнят и старики. Конец ноября, а снег еще не выпал: в тайге тепло, сухо и непривычная, мертвенная тишина. Все живое приготовилось к зиме, попряталось в норы и дупла, а она застряла где-то в непролазных дебрях северных урочищ.
Заяц давно сменил серую, порядком потрепанную за лето шубенку на новенькую, снежно-белую. Вот и мается теперь в обновке: где ни спрячется - весь на виду. Мертвой хваткой сцапал его страх, держит без сна и без пищи. В густых ельниках, во мхах ищет косой спасения. Крепко сидит: рядом пройдешь - не вскочит, только косым глазом проводит огромные охотничьи сапожищи. И уж чуть не наступишь - только тогда ударит из-под ног белой молнией...
Однажды проснулся Маркел под утро с чувством какой-то неясной радости. Далеко еще было до рассвета, но уже неверный, рассеянный свет струился в окна, наполнял избу таинственным полумраком.
Маркел вскочил с постели, выглянул в окно: так и есть - выпал первый снег! Вот откуда взялся этот тихий свет, разбудивший его в такую рань. Он надернул сапоги, накинул полушубок и выбежал на крыльцо.
Притрушенные снежком ступени смачно хрястнули под ногами. Серый выкатился из-под амбара, рванул ему навстречу. Прыгнул на грудь, пытаясь лизнуть в лицо, - пес давно привык к Маркелу, полюбил его.
- Ну, ну, побалуйся! - строго прикрикнул Маркел, но пес и ухом не повел, разгадав его настроение: как же можно не радоваться в такое-то утро! Он юлой вертелся вокруг, оседал на задние лапы, снова бросался на Маркела, и вся его морда, от надыбленных ушей до кончика высунутого языка, смеялась.
Маркел вернулся в избу, отрезал ломоть хлеба, чай не стал разогревать - торопился. Последние дни он жил один в лесной сторожке. Дед Василек ушел в свою деревню Минино "проведать старуху". Был он, оказывается, женат, в деревне имел свой дом, свое хозяйство. Но всю жизнь прожил в тайге, а усадьбой заправляла жена, которая любила его и всегда была верной, однако в молодости еще заявила мужу:
- Как хошь, а подыхать от скуки в твоей лесной берлоге не согласна... Я - человек и хочу жить не со зверями, а посреди людей...
Ни тот, ни другой не уступил. Так вот и жизнь прожили, изредка наведываясь один к другому...
Наскоро перекусив, Маркел взял ружье и направился в тайгу. Между тем стало развидняться: темень разбавлялась синевою. Синим был и снег, пышно накрывший прелую подстилку, клоками повисший на темных еловых лапах.
Как все изменилось вокруг, будто в сказочную страну перенесли Маркела сновидения!
Светло, торжественно, гулко - как в прибранной к празднику избе. Серый, дурея от запаха молодого снега, носился кругами, взрывал лапами палую листву и хвою, натыкался на черные пни в серебряных шлемах. Часто останавливался около торчавших из-под снега выворотней, поднимал заднюю лапу - так делают все собаки, чтобы утвердиться, обжиться в чужом, незнакомом лесу. Видно, для собаки лес показался новым.