- Давай-ка сенцом тебя притрушу, - сказал отец Григорий. - От злого глаза подальше... Уйти тебе надобно на время из деревни. Вот хотя бы на заимку к лесничему деду Васильку. Чудно-ой человек, не от мира сего, - божья непорочная душа, ако у младенца. Зверью да птице поклоняется, на пень молится... Лесной человек...
И Маркелу сквозь тягучую дремоту представился загадочный дед Василек этаким старичком-лесовичком из детских сказок: маленький, юркий, клок зеленого мха вместо бороды, а на голове - красная, в белых пятнышках, шляпка мухомора...
* * *
И вот он шел теперь на Василькову заимку, да слаб еще был, сил не хватило - заночевал на таежной тропе, у костра. В полудреме-полубреду провел эту ночь, и только ближе к рассвету успокоился, сидя, прикорнул у огня. Проснулся от неясного гула, вскочил на ноги.
Огромный коряжистый пень, под которым был разложен костер, гудел и ухал, как неведомое чудовище, выплевывая из разверзнутого зева огненные снопы искр.
У пня напрочь выгорело трухлявое нутро, образовалась тяга, как в печной трубе, и потому он ожил: застонал, завыл диким зверем на разные голоса...
Маркел огляделся по сторонам. Темно еще было. Огромная ночь стояла над тайгой - беспросветная, гибельная... Ни единой звездочки в небе, ни единого признака жизни на земле... Он закрыл лицо ладонями, упал на кучу хвойных веток, забылся...
ГЛАВА III
Дед Василек
Снился Маркелу сон. Тревожный. Он и во сне убегал от кого-то, а ноги плохо слушались, словно одеревенели, и сердце леденело от страха... Несколько раз пытался взлететь - и не смог. А жара палит - дышать нечем. Вдалеке увидел мать. Она собирала клюкву на болоте. Рясная клюква, как нарочно кто насыпал.
- Мама, ты чего так рано берешь ягоду, еще ведь и заморозков не было? - спросил Маркел.
- Самое время, - засмеялась мать. - Сейчас клюква в цене. Купцы из Каинска понаехали - дорого дают... Насобираю вот - рубашку тебе справлю. Красную...
И вдруг она провалилась по пояс, замахала руками, как подбитая птица крыльями. Маркел кинулся на помощь - и сам ухнул в трясину. Почувствовал, как холодная няша жадно схватила тело, тянула, засасывала все глубже... И тут из чахлого кустарника выскочил тот, кто за ним гнался. Черное чудовище, из пасти которого летели искры. Оно приближалось и стало обыкновенным волком. Маркел почувствовал на груди цепкие лапы зверя.
И проснулся. Открыл глаза. Было уже светло. Волк не исчез. Лобастая голова его нависла над самым лицом. Сон перешел в быль, и Маркел не испугался, даже не вскрикнул. Наверное, всему бывает предел, даже страху, к которому можно привыкнуть, если он преследует постоянно. Они напряженно смотрели в глаза друг другу - зверь и человек. Волк не отвел своих желтых глаз: когда он чувствует силу, то выдерживает взгляд человека. Одна только мысль шевельнулась в отупевшей, измученной голове Маркела: скорее бы все кончилось...
- Ну, чего же ты ждешь? Вот моя глотка, - шепотом сказал Маркел.
У волка верхняя губа поползла кверху, обнажая огромные желтые клыки. И это было похоже на страшную улыбку.
- Серый, назад! - крикнул кто-то звонким голосом.
Зверь нехотя попятился, поджимая хвост. Из кустов вышел маленький старичок с ружьем на плече, скорым шагом стал приближаться. Маркел сел, безразлично, тупо смотрел на идущего к нему человека. Протер кулаками глаза: не сон ли это продолжается?
Старик подошел, оглядел Маркела, строго спросил:
- Чей будешь, куда путь держишь?
- Рухтин я, из Шипицина, - вяло отозвался Маркел, - иду на Василькову заимку...
- Это какой Рухтин? Ивашкин сынок, што ли?
- Ага.
- Понятно. Сказывают, бросил вас тятька-то?
- Мы его бросили. Выперли из дому...
Старичок неожиданно захохотал детским заливистым смехом:
- Так его, пьянчужку подзаборного!.. Достукался, мерин косоглазый!..
Маркел сидел недвижно, свесив на грудь белокурую голову.
- Э-э, погоди... - старик перестал смеяться, - да на тебе, парень, лица нет... Что с тобой случилось-то? Кобеля моего перепугался?
- Ничего не случилось. Жить невмоготу...
- Ого! - старичок даже подпрыгнул на месте. - Это в твои-то годы?! И когда она успела так наскучить тебе, жизня-то? Ну-ка давай, поднимайся, елки-моталки! Пойдем ко мне. Я и есть дед Василек, к кому ты путь держишь...
По дороге дед Василек говорил без умолку:
- Утром проснулся это я, вышел во двор, чую - дымком откуда-то наносит. Здесь ведь воздух такой - за десять верст запах дыма доходит. Да... Думаю, не лес ли горит? За ружье - и подался...
Серый бежал в сторонке, недоверчиво скалясь на пришельца, когда Маркел глядел в его сторону.
Дед Василек шустро семенил рядом, и было такое впечатление, что ему не терпится припустить вперед - от избытка живости и веселья...
* * *
Три дня Маркел провалялся в постели. Бредил, нес несуразицу, порывался вскочить и бежать куда-то. Дед Василек ни на шаг не отходил от него. Суетился, кипятил какие-то травы, поил Маркела горьким отваром.
Потом стало легче, кошмары отступили. В избе было уютно, пахло смольем и пряными травами, которые засохшими пучками были развешены по стенам. Эти стены, рубленные в лапу из толстых лиственничных бревен, потемнели от времени и лоснились, словно покрытые лаком. Ничего лишнего не было в избе старика: дощатый, выскобленный до желтизны, стол, грубо сколоченные табуретки, нары, заваленные сеном и прикрытые медвежьей шкурой. В красном углу - ветхая темная икона, под ней - полочка с книгами. Книги удивили Маркела, они казались чужеродными в этом суровом жилище лесного человека.
Но больше всего поражал его сам хозяин. Признаться, за все время Маркел так и не сумел как следует разглядеть деда Василька: неутомимый старик мелькал, как привидение, - и минуты не мог усидеть на месте.
Как-то вечером явился из тайги довольный - лицо сияет, как пасхальное яичко. Закричал с порога:
- Попался, сук-кин сын, мошенник! Хотел вокруг пальца обвести деда Василька?! Не тут-то было! Я тебя, елки-моталки, научу жить по-людски! Я тебя самого загоню под землю, лихоманка тебя задери!..
Маркел, лежавший на нарах, недоуменно глядел на старика, до подбородка натягивая шубу.
- Да не бойся, не на тебя я, - спохватился дед, - пакостника тут одного выследил... Третий год изловить не могу, а тут на верный след вроде напал. Микешка Сопотов, кому же еще быть. Давно-о грабит тайгу, подлец. Ловушки на зверя ставит, глухаря и тетерева силками промышляет. Охотник тоже, едрена мать... Теперь вот и совсем обнаглел: роет по тайге глубоченные ямы, сверху хворостом прикрывает. В ямины-то эти то косуля попадет, а то и сам сохатый завалится... Дак ить зачем же ты так делаешь-то, окаянная твоя душа! Ить в ямину-то зверь врюхается, а ты чуток недоглядел - и протухло мясо. Губишь-то во много боле, чем себе берешь. Вот ить жадность обуяла человеком - готов всю лесную живность подчистую свести!.. Приметил я эти ямы-то: теперяча не уйдет, накрою...
Дед Василек клокотал веселым гневом. Присел на табурет около нар, сорвал с головы шапку и швырнул в дальний угол. Худощавое лицо, скудная рыжая бороденка. Синие и по-детски чистые, как весеннее небушко, глаза. Над матовой лысиной топорщатся седые волоски. Лучи заходящего солнца ударили в окно, и волосы засветились - ни дать ни взять лик святого в нимбе.
Уютный старичок, домашний. И сердиться-то не умеет: даже в гневе веселость какая-то...
А еще удивился Маркел: каким похожим оказался дед Василек на того, какого создал он в своем воображении, когда ехал на телеге с отцом Григорием и тот рассказал ему про этого лесного жителя. Истинный старичок-лесовичок! "Все-таки имя накладывает отпечаток на человека, - подумал Маркел, - а, может быть, наоборот - человек делает свое имя... Дед Василек... Да иначе и назвать-то нельзя этого шустрого старичка!.. Одно только имя услышал, - и вот он весь человек, как на ладони, с характером и внешностью"...
- Дак пойдем завтра вора имать? - прервал его размышления дед Василек. - Очухался маленько или слаб еще?
- Я, конечно... Я с радостью, - заторопился Маркел. И спросил с присущей ему прямотой: - А зачем его ловить-то? Кому это нужно-то сейчас: косули, сохатые, глухари?..
- Как это - зачем? Как это - кому? Ты очумел, што ли, елки-моталки?
- Вот и я спрашиваю: зачем? Все кругом вверх тормашками перевернулось, все прахом пошло... Временное сибирское правительство земли и поместья бывшим хозяевам возвращает, то и гляди снова царя на престол посадят, и он эти леса опять своему Кабинету оттяпает. А ты птичек-зверушек жалеешь... Снявши голову - по волосам не плачут...
- Во-он ты какой умник, - протянул дед Василек. - Ну-ну... Да я плевать хотел на твоих царей и протчих правителей! Што же мы после себя оставим народу-то своему, если в этой суматохе под шумок начнем под корень выводить леса и всякую живность?! Думал ты об ентом, садовая голова? Царский Кабине-ет оттяпает... Да я, почитай, полвека верой и правдой прослужил, - и не Кабинету, а лесу. Каждую пичужку, каждую сосенку пуще глаза своего берег, а теперь, по-твоему, все на слом? Пущай варнаки всякие бьют, сжигают, калечат? Не-ет! Пока жив дед Василек - не бывать в тайге разору!..