А Тартас на глазах взбухал и полнился шалой водою, гремел на всю округу, неся на пенистом, будто взмыленном загривке громадные крыги льда, рушил глинистые берега и, выплескиваясь из них, словно былинки, подминал льдинами вековые сосны и кедры, а толстые, железной крепости древесные коренья, что свесились с крутояра к воде, становились изжеванными, измочаленными в куделю...
Нет, не узнать сейчас родной реки! Тихая и неприметная в летнюю пору, справляла она свой буйный праздник пробуждения. Раз в году, во время ледохода, выказывала свою силушку, свой крутой и суровый норов. А летом-то... Кто бы мог подумать? Течет себе несуетно по лесистой равнине, выйдет на прогалину - в медлительных водах отразятся задумчивые облака, потом снова увильнет в зеленую чащу тальников и черемушника, к холодным омутам и мелким припойменным плесам. Водица темная, как чай, настояна на хвое и листьях, но чистая и прозрачная: каждый камешек на дне видно, словно через толстое бутылочное стекло. А тихоня-то, тихоня! Упадет с дерева хвоинка - и тонкая рябь долго идет кругами по воде, ломая отражения прибрежных камышинок...
И эта совестливая скромница гремела теперь на всю округу, вскипала и пенилась мутным потоком, громоздила зеленые льдины, и люди на берегу корчились в диких плясках, что-то орали, как сумасшедшие, будто и в них, в их душах, сломалось, прорвалось ледяное оцепенение и буйная радость хлынула через край.
* * *
Маркел сидел с удочкой на берегу Тартаса. Понимал, конечно, что ждать сейчас поклевку - дело безнадежное: мутна еще вода, не отстоялась, не успокоилась. Только в пойменных разливах присмирела река, а вон как играет мускулами на перекатах, завивается тугими жгутами в глубоких промоинах, образуя темные провалы воронок.
Знал Маркел, что в такой мутной воде никакая рыба не увидит насаженную на самодельный крючок наживу, а пришел он на берег просто так - побыть наедине с рекой, подумать. Было о чем думать. По весне в Косманку стал прибывать народ. Пробирались дезертиры из колчаковской армии, шли парни призывного возраста, подлежащие рекрутчине, много было и таких, кто с оружием в руках хотел бороться с ненавистной властью.
Но где его взять, оружие? Только у некоторых фронтовиков имелись боевые винтовки, остальные приходили с охотничьими дробовиками и берданами, с древними прадедовскими шомполками, а то и просто с топорами, вилами, самодельными пиками.
Людей скапливалось все больше. Уже не хватало изб - наскоро строили шалаши из хвойного лапника и пластяные балаганы. Не хватало продовольствия, не было надлежащего порядка. Добровольно взваливший на себя ответственность командира Иван Савватеевич Чубыкин, его первый помощник Фома Золоторенко и он, Маркел Рухтин, метались среди этой разрозненной людской толпы, стремясь направить в нужное русло стихийное половодье гнева оскорбленных и униженных мужиков.
Надо было действовать. В Косманку доходили слухи, что в урманах на таежных глухих заимках скопилось немало партизанских сил и весь таежный край настороженно затаился, как перед большой грозой. Нужно было кому-то начинать, связываться с повстанцами, объединять усилия...
Маркел не заметил, как дрогнул на воде пробковый поплавок, и спохватился только тогда, когда волосяная леска косо пошла вбок, натягиваясь до звона, а в руке ощутилась живая, упругая тяжесть.
- Подсекай! - крикнул кто-то сзади и скатился кубарем с обрыва. Маркел рванул удилище, оно согнулось в дугу.
- Эх, раззява! - заорал непрошеный помощник и, не раздумывая, сиганул в воду.
Вдвоем они насилу выволокли на берег огромную щуку. Сорвавшись с крючка, рыбина пошла колесом, брызгая в глаза песком и норовя к воде. Они кинулись на щуку с двух сторон, крепко ударились лбами. Оказавшись лицом к лицу, незнакомец выпучил глаза:
- Никак, ты, Маркелка?
- Кузьма?!
- А я думал, тебя того... Я ведь по всему Омску искал тебя после восстания, - Кузьма Сыромятников поднялся, отволок щуку подальше от воды, оглушил каблуком сапога. Только тогда протянул Маркелу руку, поздоровался. Это был прежний Кузьма, - порывист и горяч, но расчетлив и точен в движениях, кажется, контролирующий каждый свой шаг, каждый поступок, и потому Маркела немало удивил его безрассудный прыжок в ледяную воду.
- А заядлый ты, однако, рыболов, - сказал он, любуясь товарищем, - я бы, пожалуй, не решился... в воду-то. Ледоход только что кончился. Сейчас простуду схватить - как на суку повеситься.
- Ты так и остался красной девицей? - серьезно спросил Кузьма, стягивая сапоги.
- Да нет... Человека недавно убил... Топором. Так то было по нужде, а тут...
- Тут тоже по нужде. Бывает и на старуху проруха...
И после, когда развели они костерок и развесили для просушки одежду, Кузьма, поворачиваясь перед огнем смуглым, витым из мускулов и жил телом, возбужденно рассказывал:
- С детства я рыбалкой заражен. Как болезнью какой. Отец несколько раз на Барабинские озера свозил - и все, прикипело. Когда туго в жизни придется - вспомню плесик, весь розовый от зори, запах мокрых камышей, синюю стрекозку на поплавке из гусиного пера... Воспоминания одни и остались, а рыбачить-то некогда было. Почитай, с отроческих лет в работу запрягся. По десять часов из депо не выпускали - грохот железа, копоть, мазут... Какая уж там рыбалка: до дому добрался и рухнул кулем. А потом - война, солдатчина, муштра. Каждую свободную минуту - за книжками. Учиться-то в школе почти не довелось...
Маркел искренне обрадовался Сыромятникову, догадывался, что пришел он в Косманку не случайно. Поэтому с нетерпением ждал главного разговора. А Кузьма наслаждался теплом костра, потом неторопливо стал натягивать плохо высохшую, парящую одежду, наконец, предложил:
- Давай еще порыбачим? Запасная удочка есть?
- Да какая сейчас рыбалка! - отмахнулся Маркел. - Дуреха случайно клюнула, а может, спросонья... Ты расскажи лучше, что там нового, на белом свете. С большой земли ведь идешь? А то мы тут - как барсуки по норам.
- Нового, брат, много, сразу не расскажешь. Я ведь из Омска, послан подпольным комитетом большевиков.
- Догадываюсь.
- Вот завтра соберемся, все ладом и обсудим. А сегодня... Давай порыбачим, а?
Прямо мальчишеская легкомысленная настырность пробудилась в Сыромятникове, не знал его таким Маркел. Они долго и безуспешно сидели над тихой водой. Поклевок не было. Уже солнце опустилось за зубчатую стену тайги, с реки потянуло прохладой, из леса, косматясь, стали выползать серые тени. В светлом еще небе протрубила поздняя стая лебедей, их печальные клики упали на тихие плесы и заводи, отозвались в глухих чащобах: клик-клан! клик-клан!
Влекомые бунтующим в крови могучим зовом предков, птицы летели сквозь тысячи верст и тысячи смертей, летели от прекрасных морей юга в родимые края, где ждали их суровые урёмы, холодные зори, дикое раздолье лесов и вод...