Майк Парус - таким звучным, романтичным именем подписал ты, кажется, свое первое стихотворение. Откуда оно пришло, это имя? От мужественных ли героев Джека Лондона, или себя ты возомнил тогда полным бурей парусом в бушующем море революции? И что осталось теперь от тех светлых надежд, от тех радужных мечтаний? Все растоптали начищенные до зеркального блеска сапоги красивого подпоручика...
Маркел лежал все под тем же кустом, куда загнал его заяц.
Пусто было на душе, неуютно и холодно. Черная осенняя ночь опускалась над тайгою. Дальние деревья уже слились в сплошной частокол, и только позолоченные сентябрем березы по краям тропы словно бы горели бездымным пламенем, освещая все вокруг желтым неверным светом.
Маркел заметил огромный пень и принялся таскать к нему сухие валежины для костра.
Дрова занялись споро. Языки пламени переметнулись на пень, начали жадно облизывать его смолистые бока. Теплее стало, уютнее.
Для одинокого человека в тайге великое это дело - костер. Люди издревле верят: огонь излечивает от черных недугов, отпугивает ночные страхи. Вот он весело пляшет над ворохом дров, трещит и пощелкивает, стреляет угольками в темноту. В беспорядочной куче отыскивает сосновые ветки, с радостным ревом набрасывается на сухую хвою, вихрем взвиваются ввысь раскаленные докрасна хвоинки.
Маркел отогрелся, успокоился. Вытащил из заплечного мешка краюху заветренного хлеба, нехотя пожевал черную хрустящую корку.
Тяжкое оцепенение, что владело им в эти последние дни, постепенно отпускало, - будто оттаивала в груди большая угловатая льдина.
Он попытался восстановить в памяти недавние события, но мысли путались, перескакивали от одного к другому, и в груди снова набухала, росла холодная боль.
Всего-то пять дней и пробыл он в отряде Митьки Бушуева, но зато какие это были дни! Все, о чем мечталось раньше, воплотилось в эти пять дней и ночей, промелькнувших как одно прекрасное мгновение. Это была настоящая жизнь, потому что была борьба, о которой так много говорили и так горячо спорили в подпольном кружке Ялухина, однако дальше разговоров дело здесь не шло: большевик Ялухин все выжидал чего-то, осторожничал, тогда как Временное сибирское правительство, поддержанное мятежными чехами, действовало нагло и бессовестно. В течение одного месяца были уничтожены, растоптаны все завоевания Октябрьской революции, которые стоили столько жертв и крови. Временное правительство отменило декреты Советской власти, провозгласило отделение Сибири от центра России, возвратило прежним владельцам их предприятия, возобновило деятельность Сибирской областной думы...
Словом, будто и не было бурлящих красными знаменами улиц родного села Шипицина, будто на один лишь миг приоткрылась завеса в "царство свободы", мелькнула дерзкая, захватывающая дух картина будущего...
С поразительной ясностью, словно случилось это вчера, увидел Маркел тот хмурый октябрьский вечер 1917 года и всадника, скачущего на взмыленном коне по сонным улицам деревни, размахивающего над головой красным полотнищем, как ярким факелом:
- Революция! Свобода!! Да здравствует Советская власть!!
Люди повыскакивали из своих изб и тоже что-то кричали, ничего пока не понимая, бежали вслед за всадником.
- Революция победила в Питере! - надрывался тот. - Вся власть Советам!
В один миг в избе-сходне набилось столько народу, что яблоку негде упасть.
Приезжий мужик, коренастый, в куцем городском пальтишке, насилу пролез к столу, стал на него взбираться.
- Ты ишшо на божницу залезь! - рыкнул местный урядник Платон Ильин. - Кто такой? Откеда?
Незнакомец, не обращая внимания, взгромоздился-таки на стол, выпрямился над толпой.
- Спрашиваете, кто я такой?! - начал он высоким, до хрипоты сорванным голосом. - Рядовой рабочий я Каинского кирпичного завода. И большевик Ленинской партии!
- Дак вязать тебя надо, раз ты большевик! - заорал урядник. - В каталажку тебя! Указ мне был такой.
- Сходи со своим указом... знаешь куда?! - взвился оратор. - Кончились ваши указы! Я, дорогие товарищи, коня чуть не загнал - спешил сообщить вам эту радостную весть: в Питере свергнуто Временное правительство, мы, большевики, взяли власть в свои руки! Отныне рабочие в союзе с бедным крестьянством будут править страной! Создавайте у себя Совет крестьянских депутатов, отнимайте земли у кулаков и делите их меж собой по справедливости! Думаю, что в вашем селе есть большевики или им сочувствующие, которые до сегодняшнего дня вынуждены были молчать, скрывать свои взгляды. Теперь пусть они возглавят борьбу за создание подлинно народной власти!.. Они объяснят вам, дорогие товарищи, программу большевистской партии, а мне некогда, меня ждут в других селах...
Странный всадник исчез так же неожиданно, как и появился. Но приезд его ошеломил шипицинцев. Не бывало еще такого! До самого утра гудела набитая людьми изба-сходня, как потревоженный улей. Недавно вернувшиеся по ранению фронтовики, подражая, видно, поспешно уехавшему оратору, взбирались на скрипучий стол, топали сапожищами и размахивали кулаками, пытаясь перекричать многоголосый рев толпы. Их сдергивали за полы шинели, подсаживали на стол языкастых бородачей-грамотеев из местных кулаков, и те, позабыв о прежней степенности, надрываясь, кричали свое, кому-то грозили, воздев кверху руки...
Отшумел этот митинг, и снова притихло село. Кулаки прикусили язык, видно, почувствовав неладное. Мужики - основная масса - тоже помалкивали, чесали в затылках и уповали на то, что время, мол, покажет. Нелегко, ох, как не просто поворачивалась к новой жизни веками угнетенная, напичканная божьим страхом и предрассудками заскорузлая мужицкая душа!
И только к весне 1918 года, когда в Шипицино стали возвращаться повидавшие белый свет фронтовики, в окопах познавшие большевистскую правду, - снова заволновалось село митингами и демонстрациями.
В омской большевистской газете "Известия" 30 марта появилась первая заметка Маркела Рухтина. "В Шипицино состоялось волостное земское собрание, - сообщалось в ней, - на котором по инициативе группы солдат-фронтовиков был избран временный исполком... На собрании выступил гражданин Иванов и рассказал о "зело тернистом пути эсеров", обозвал большевиков "кучкой самозванцев, которые хотят всё сцапать, сжечь, уничтожить". Солдаты подняли его на смех и поддержали партию большевиков..."
Скупые строки газетной информации... Но сколько кроется за ними напряженной борьбы, столкновений, споров в поисках истины и правды!
На это земское собрание съехались делегаты со всей Шипицинской волости. В нетопленой избе-сходне мужики сидели в тулупах и в теплых собачьих да лисьих шапках. Грозовым облаком пластался под потолком едкий табачный дым.
Председательствовал местный кулак Аверьян Куропатов. Он-то и дал первому слово "гражданину Иванову", специально на собрание приехавшему из Каинска. "Гражданин" под мужичка-простачка работал: слова на чалдонский манер коверкал, бил себя в грудь кулаком, лисьим треухом о пол шмякал. А под замызганной шубенкой сухопарая офицерская выправка угадывалась, да и руки были слишком белые, с длинными холеными пальцами.
- Дык с какой нам стати, братцы, за большевиками итить?! - выкрикивал он в переполненный зал. - Оне, большевики-то, хлебушко наш, вот ентими руками выращенный, весь до зернышка рабочим отдадут либо германцу-немцу, которому Ленин с потрохами продался!..
- Какими руками? - спросили из зала.
- Вот ентими! - растопырил пальцы гражданин Иванов.
- Твоими пальчиками тока в носу ковырять, а не хлебушко сеять!
- Дак и то сломаться могут!
- У их, у есеров, заместо сломанных новые вырастают, как хрен на грядке!
Зал разразился хохотом, затряслись бороды, всколыхнулось под потолком табачное облако.
- Зы-замолчать! - рявкнул председательствующий. - Чего ржете, язви вас в душу-то?!
Среди дубленых тулупов замелькали серые солдатские шинели.
Фронтовики что-то горячо объясняли мужикам, в общем шуме и гаме ничего нельзя было разобрать.
- Зы-замолчать! - надрывался Аверьян Куропатов.
- А ты чего на народ орешь? - солдатские шинели сгрудились теперь вокруг председательского стола.
- Почто выпустил первой эту эсеровскую гадину?!
- Долой!
- Под зад пинка им обоим!!
"Гражданин Иванов" нырнул в толпу, Куропатов махал руками, распяливая в крике беззубый рот.
Большевик Антон Горовацан широким плечом оттеснил его от стола, подождал тишины. Когда шинели и тулупы немного успокоились, начал негромким ровным голосом:
- Вы слышали сейчас уездного оратора гражданина Иванова. И хорошо, что сами его раскусили: эсеры, эти дворянские, купеческие да кулацкие сынки, теперь в деревнях под мужиков рядятся, а в городах - под рабочих. Не с руки выступать им сейчас во фраках да жилетках, под собственной личиною, то есть поскольку навсегда опозорили они себя перед народом. Но волки и в овечьих шкурах остаются хищниками. А цель у них одна: оклеветать партию большевиков, обмануть массы и повсеместно захватить власть в свои руки. Слышали, какими казанскими сиротами прикидываются? Мы-де землю пашем, а большевики хлебушко норовят у нас отнять. А знаешь ли ты, господин Иванов, или какая там у тебя настоящая фамилия, с какого конца хоть лошадь-то в соху запрягают? С головы ей хомут одевать или же с хвоста?..
Снова всколыхнулись от хохота шинели и тулупы. Антон Горовацан, воспользовавшись расположением зала, тут же предложил избрать временный исполком и "вменить ему в обязанность" в ближайшее время созвать волостной съезд крестьянских депутатов...