* * *
Маркел Рухтин услышал одинокий и близкий вой волчицы, когда подходил к заимке деда Василька. Он сорвал с плеча ружье, торопливо перезарядил его патроном с пулей жакан. И только потом удивился: откуда здесь быть зверю? Обычно волки тайгу не любят - водятся в степи или у самой лесной кромки. Да и зверь-то, видать, одинокий, а сейчас у них начался гон, и держатся они большими стаями. Странно.
Скорее всего, где-то устроили облаву, истребили стаю, а этот уцелел и с испугу забрался в самую таежную глухомань.
А вой не смолкал, дребезжащий, прерывистый, как скрип надломленной сушины. Казалось, зверь старается из последних сил и вот-вот сорвется, испустит дух. "Не иначе - совсем старый зверюга, - догадался Маркел, - стая его прогнала, и он пришел сюда подыхать..."
Дед Василек встретил Маркела встревоженно: что случилось? Почему среди ночи?
- Так Иван Савватеевич посоветовал, - отозвался Маркел, устало валясь на лавку. - Ночью, говорит, наст морозом схватывает, меньше проваливаться будешь. И правда: шел, как по горнице, да и луна - хвоинку на снегу видно... Волк вот только перед самым домом твоим напугал.
- Я тожеть вечор его слышал: воет, ажно душу выворачивает. Не к добру примета...
- Что-то ты суеверным стал, дед, - засмеялся Маркел. - Не замечал раньше за тобой такого.
- Дак оно... в народе-то здря не скажут... А ты не скалься, говори, што случилось.
- А то, что и должно было случиться, - уже серьезно ответил Маркел. - Веселые времена наступают, только жить да радоваться...
И он рассказал старику, что позавчера в Косманку пробрался свой человек из уездного города Каинска и принес худые вести. Будто прознали колчаковские власти про Косманку, где скапливаются партизаны, и решили задушить отряд в самом его зародыше. Спешно снаряжают в тайгу карателей, чтобы успеть управиться, пока не развезло дороги, - тогда партизан никак не достать.
Чубыкин принял срочные меры: цепочкой расставил своих людей на пути продвижения карателей. Послал авангард из десяти мужиков на Пестровскую заимку, что по дороге к Косманке, а его, Маркела, отправил сюда, чтобы тоже наблюдал за дорогой и мог первым известить о приближении неприятеля. Такие вот дела...
- Начинается, елки-моталки, - крякнул дед Василек. - Теперяча добра не жди... Ишшо ко мне заявится...
- Так не минуют, наверное. Дорога на Косманку одна - по Тартасу, могут и твою хибару заметить на берегу... А ты что, боишься?
- Мне пугаться нечего, худого, поди, ничего не сделают... Да и отжил я уже свое, если што...
- А кто же лес охранять будет? - пытливо прищурился Маркел.
- Найдутся охранители... Сам же когда-то баял - народная власть придет, дак народ сам у себя красть не станет. Это круглому дураку надо быть - в собственный карман руку запускать...
- О-го! - восхитился Маркел. - Да ты, дед, никак, большевиком стал? Прямо по Ленину шпаришь!
- И Ленин так сказывал?
- Ну... это... маленько поглубже и пошире, а суть та же.
- Поумнее, так и говори. Я-то вот Ленина не читал, какие он планы на новую жизню строит. А шибко охота бы узнать!.. Зато колчаков раскусил, всю их подноготную. Недавно наведывался в Минино, к старухе, дак посмотрел, што там творится... Кулаки да богатые мужички головы подняли - куда там, повыше чем при царе. И не таятся: наша теперяча власть, бают, царь-то, мол, дурак был, - так разбаловал народишко, ажно до революции дело дошло. А што вытворяют, ироды! Кто чуток супротив властей слово сказал - порют розгами белые милиционеры. За недоимки тожеть порку ввели. И позабыли уже, што палка-то о двух концах, - помнишь, ты мне об етом толковал?.. Когда ето было видано в Сибири, штобы розгами, а? На глазах у баб, у детишек, у суседей?! - дед Василек обхватил большими корявыми руками лысеющую голову, уперся локтями в стол. Снова заговорил тихо, сдавленным голосом: - Старуха моя у кулака Кожевникова два пуда жита до новины занимала. А он, Кожевников-то, видно, припомнил старую обиду - накрывал я его разок с ворованным лесом, - и решил над старухой покуражиться: пристал, как с ножом к горлу, - вынь да положь средь зимы должок! И што ты думаешь? Нажаловался властям, и решили старуху пороть принародно... Хорошо, я вовремя подоспел. Продал последнее, какое было, барахлишко да с горем пополам рассчитался... Вот и кумекаю теперь сижу: придется, видно, оставить лес - пропади он пропадом... Сколь ни хлопотал - никто и ломаного гроша платить мне за работу не желает. Надо подаваться в деревню, а то загинет совсем старуха. Не хочу грех на душу брать...
Долго сидели молча. Маркел не знал, как успокоить старика. Заметил: сильно сдал после последней их встречи дед Василек - постарел, осунулся, куда подевались прежняя прыткость и веселость. А чем поможешь? Только и напомнил не к месту, словно бы упрекнул:
- Видишь, дед, - жизнь по-своему рассудила. Не забыл наши давнишние споры? Прав-то оказался я, а не ты. У муравьев призывал уму-разуму учиться. Не-ет, если ты человек - от борьбы ни в какой глухомани не укроешься. А жизнь - она и есть вечная борьба...
Пошвыркали пустого чаю, стали укладываться спать. Долго лежали, затаив дыхание.
Уже луна поднялась высоко и выстелила на полу серебристые коврики. Дед Василек закашлял, спросил сиплым голосом:
- Не спишь, парень?
- Что-то и усталость не берет, - отозвался Маркел.
- А я вот случай один припомнил. Пустяшный, а никак из головы не идет. По осени ишшо ездил в Каинск - хотел начальство какое ни на есть разыскать, штобы, значит, деньги-то мне, какие честным трудом заробил, выдали. Ну, сунулся в одно присутствие - к прокурору, што ли, а там этот... швицар... Морда - с похмелья не уделаешь, усищи - по аршину. Кэ-эк гаркнет на меня: куда, мол, в грязных сапожищах прешь! Я пробкой вылетел, у забора полыни наломал, да рази ей вычистишь? Только озеленил их, сапоги- то. А тут, на углу, татарин сидит - щетки у него и все прочее. Я бочком к нему: дозволь, мил человек, обувку почистить? А он схватил меня за ногу и давай сразу двумя щетками сапог мой шваркать. Я со стыдобы готов скрозь землю провалиться: виданное ли дело - человек у ног моих ползает, вроде раба какого... И, видать, хворый он совсем, татарин-то. Трясучка его бьет, голова, как у петуха, дергается. А возле - целая куча всякой обувки навалена. Давай, говорю, всю остатнюю обувь помогу тебе вычистить. Он башкой закрутил: не можно, не можно, господин. Моя - работай, твоя - гроши плати... Ну, отдал я ему какие были деньги, а совесть до сих пор грызет...
- Это не так страшно, дед. Какое же тут рабство? - усмехнулся Маркел. - Просто в новинку тебе, а человек действительно на пропитание зарабатывает.
- А ежели я ради потехи сапогом-то в коровий шевяк ступил бы? Он ить все одно обязан чистить... за деньги?
Спорить с дедом Васильком бесполезно, И раньше примечал Маркел за ним такие странности.
И он спросил, чтобы перевести разговор на другое:
- На самом деле хочешь уходить из лесу к своей старухе? А жалко. Чубыкин узнает - огорчится. Сейчас ты здесь партизанам позарез нужен. Твоя изба - как первый сторожевой пикет по дороге на Косманку.
Старик ничего не ответил. Притворился, что спит.
Полная луна низко опустилась над лесом, стала большой и красной. И теперь уже на стене развесила не серебристые, а розовые коврики...