29 июня 1920 года в Доме артиста, или Летнем театре, в девять часов вечера состоялся диспут на тему: "Пушкин и его творчество с революционной точки зрения". Сейчас почти невозможно восстановить все нюансы диспута, по материалам тех лет можно лишь пунктирно обозначить тезисы противоборствующих сторон. Если Астахов, в то время редактировавший газету "Коммунист", говорил: "И мы со спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если там есть крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся" (Коммунист, 1920, 3 июля), то Булгаков, естественно, говорил о великом значении Пушкина для развития русского общества, о революционности его духа, о связях его с декабристами, о новаторстве его как стихотворца и как великого гуманиста... "В истории каждой нации есть эпохи, когда в глубине народных масс происходят духовные изменения, определяющие движение на целые столетия. И в этих сложных процессах качественного обновления нации немалая роль принадлежит искусству и литературе. Они становятся духовным катализатором, они помогают вызреть новому сознанию миллионов люден и поднимают их на свершение великих подвигов. Так было в разные эпохи истории Италии, Англии, Франции, Германии. Мы помним, какую блистательную роль сыграло творчество великих художников слова - Данте, Шекспира, Мольера, Виктора Гюго, Байрона, Гете, Гейне... Мы помним, что с "Марсельезой" Руже де Лиля народ Франции вершил свои революционные подвиги, а в дни Парижской коммуны Эжен Потье создал "Интернационал"... Великие поэты и писатели потому и становятся бессмертными, что в их произведениях заложен мир идей, обновляющих духовную жизнь народа. Таким революционером духа русского народа был Пушкин..." - так говорил Булгаков на диспуте о Пушкине.
Через несколько дней после диспута, 10 июля 1920 года, в "Коммунисте" была опубликована статья М. Скромного "Покушение с негодными средствами", в которой резко осуждалась позиция Булгакова и Беме, осмелившихся выступить в защиту Пушкина. "Русская буржуазия, не сумев убедить рабочих языком оружия, вынуждена попытаться завоевать их оружием слова, - писал М. Скромный. - Объективно такой попыткой использовать "легальные" возможности являются выступления гг. Булгакова и Беме на диспуте о Пушкине. Казалось бы, что общего с революцией у покойного поэта и у этих господ. Однако именно они и именно Пушкина как революционера и взялись защищать. Эти выступления, не прибавляя ничего к лаврам поэта, открывают только классовую природу защитников его революционности... Они вскрывают контрреволюционность этих защитников "революционности" Пушкина... А потому наш совет гг. оппонентам при следующих выступлениях, для своих прогулок, подальше - от революции - выбрать закоулок".
Так Михаил Афанасьевич Булгаков попал под обстрел "критиков".
Вскоре, правда, Астахов, по словам Д. Гиреева, исследователя этого периода жизни и творчества Булгакова, был освобожден от обязанностей редактора решением Владикавказского ревкома "за допущенные ошибки", но Булгакову от этого стало ничуть не легче: его начали травить как заведующего театральной секцией подотдела искусств, не справляющегося с работой. Недостатков в работе, конечно, было много, их невозможно было устранить за два-три месяца, нужны были долгие годы по созданию национального театра Осетии. А деятели, подобные Астахову, требовали пролетарского искусства уже сейчас, сию минуту. Подотдел был подвергнут критике, созданная комиссия по проверке деятельности подотдела предложила реорганизовать его работу, изгнать из числа его сотрудников Слезкина и Булгакова как не проявивших достаточной пролетарской твердости, как "бывших", как "буржуазный элемент".
Три недели после этого Булгаков болел. Помогли супруги Пейзулаевы - не дали пропасть. Исхлопотали ордер на квартиру. А вскоре из Киева приехала измученная жена Татьяна Николаевна. "Через день переехали на Слепцовскую улицу. Из двух старых козел и досок смастерили широкую лежанку, фанерный ящик из-под папирос превратился в письменный стол. Пейзулаевы дали табуретки, старое кресло, матрац, кастрюли и посуду... Можно справлять новоселье..." - так описывает переезд в новую квартиру Д. Гиреев в книге "Михаил Булгаков на берегах Терека" (Орджоникидзе, 1980. С. 108).
После болезни Булгаков снова начинает свою просветительскую деятельность, выступает с лекциями, участвует в диспутах на различные темы, например такие, как "Любовь и смерть", участвует в вечерах, посвященных Пушкину, Гоголю, Чехову... Но за ним внимательно следили, и каждое его выступление попадало под обстрел "дебошира в поэзии", который, послушав Булгакова, тут же "летел с записной книжкой в редакцию". На четвертой полосе газеты появлялась рецензия: "Опять Пушкин!" И вечера запретили. "Идет жуткая осень. Хлещет косой дождь. Ума не приложу, что же мы будем есть? Что есть-то будем?" - писал Булгаков в "Записках на манжетах", вспоминая этот период своей жизни во Владикавказе.
Здесь М. Булгаков начал писать для местного театра - нужны были революционные спектакли. Так появляются пьесы "Самооборона", "Братья Турбины", "Глиняные женихи", "Парижские коммунары". В письмах родным М. Булгаков подробно описывает свою жизнь во Владикавказе, свои первые литературные и театральные успехи, излагает свою литературную программу. 26 апреля 1921 года в письме к сестре Вере Булгаков доверительно сообщает, "как иногда мучительно" ему "приходится" в творческой работе, что творчество его "разделяется резко на две части: подлинное и вымученное", вымученное идет порой с успехом, а подлинное застревает в комиссиях.
Жизнь во Владикавказе была голодной, неустроенной, приходилось бороться за каждый "кусок" хлеба. Илья Эренбург вспоминал Владикавказ осенью 1920 года, когда он проездом останавливался в местной гостинице: "...все было загажено, поломано; стекол в окнах не было и нас обдувал холодный ветер. Город напоминал фронт. Обыватели шли на службу озабоченные, настороженные; они не понимали, что гражданская война идет к концу, и по привычке гадали, кто завтра ворвется в город" (И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. Книги первая и вторая, М., 1961, С. 520). А в 1921 году здесь побывал Серафимович и нарисовал еще более безотрадную картину: "На станции под Владикавказом валяются по платформе, по путям сыпные вперемежку с умирающими от голода. У кассы - длинный хвост, и все, кто в череду, шагают через труп сыпного, который уже много часов лежит на грязном полу вокзала.
Положение безвыходное: денег совершенно нет, койки сокращены до минимума. Жалкие крохи, какие имеются, недостаточны даже, чтобы мертвецов вывозить.
Рабочие заволновались. Они отрывали крохи от своего жалкого заработка и несли в помощь голодным. На собраниях требовали экстренного обложения буржуазии. И добились этого обложения. Были собраны крупные суммы, и началась борьба с голодом и эпидемией. Стали подбирать голодных, сыпных, стали кормить, лечить, одевать".
Вот на этом фоне и развивалась творческая деятельность Михаила Булгакова. А тут еще М. Вокс не пропускал ни одного случая, чтоб не "уколоть", используя для этого даже успешные постановки пьес Булгакова в местном театре.
Наиболее шумный успех выпал на долю пьесы "Сыновья муллы", поставленной первым советским театром к майским дням 1921 года.
Наступили трудные дни, полные противоречивых размышлений. По всему чувствовалось, что Владикавказ исчерпал себя. Булгаков давно подумывал оставить его. Но куда ехать? В Киев? В Москву? Эти вопросы вставали перед ним, но он никак не мог решиться... Семья разбросана по разным городам страны, сестры уехали из Киева, живут в Москве, Петербурге, братья покинули Россию с деникинцами...
Булгаков давно мечтал о Москве, твердо уверенный в том, что в столице не должно быть такого бедственного положения для писателя.
Однако Москва встретила его холодно.
17 ноября 1921 года Михаил Булгаков сообщает матери о том, какую "каторжно-рабочую жизнь" он ведет в Москве, где идет "бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни". Но через несколько месяцев дела стали налаживаться. 26 марта 1922 года в Берлине вышел первый номер газеты "Накануне", а в Москве создана московская редакция, которая должна была поставлять материалы о столице, Киеве, Петрограде и других городах Союза.
Эм. Миндлин, бывший в то время секретарем редакции "Накануне" в Москве, в книге "Необыкновенные собеседники" вспоминал о вхождении Булгакова в литературу: "Алексей Толстой жаловался, что Булгакова я шлю ему мало и редко.
"Шлите побольше Булгакова!"
Но я и так отправлял ему материалы Булгакова не реже одного раза в неделю. А бывало, и дважды... С "Накануне" и началась слава Михаила Булгакова..." (М 1968. С. 115-120).
Желание Алексея Толстого - "Шлите побольше Булгакова!" - совпадало с намерениями самого Михаила Афанасьевича. И он писал... Материальное положение несколько улучшилось, меньше стало беготни в поисках хлеба насущного, больше оставалось времени для творческой работы. Конечно, бытовые неурядицы по-прежнему отнимали много времени; не раз он в фельетонах пожалуется на своих соседей по квартире, которые бранятся между собой, варят самогон, пьют, но все эти "мелочи" отходят на "десятый" план, как только он закрывается в своей комнате и склоняется над чистым листом бумаги. Пред ним оживали картины недавнего прошлого, перед глазами вставали его родные и близкие, сестры, братья, друзья, с которыми ему довелось пережить почти два года гражданской войны в Киеве. Булгаков начал работать над романом, который вскоре получил название "Белая гвардия". Он уже написал "Записки на манжетах", где попытался рассказать самое интересное, что происходило с ним во Владикавказе и Москве, передать внутренние переживания русского интеллигента, попавшего в непривычное для него положение, когда нужно доказывать, что Пушкин - солнце русской поэзии.