Как проснулась, долго плакала и месяц после того болела. Еле поправившись, поехала к своим таманцам, а командир дивизии ее упрекнул, что пропустила принятие присяги. Она разволновалась и поведала энергичному волевому генералу недавний сон.
- Свою судьбу не дано знать никому, - вздохнул генерал. - Когда смерть придет, неизвестно. А как хоронить будем вас, нашу Мать Солдатскую, - расскажу.
И со всеми рвущими душу подробностями, обстоятельно и детально - рассказал.
Елизавета Ивановна грустно улыбнулась, поблагодарила:
- Хорошо-то как! Спасибо. Успокоил, сынок.
- С отданием воинских почестей похоронят и меня, - предсказал генерал. - Но, думаю, нам с вами на этот ритуал не стоит спешить. Ведь дел-то сколько… Так что давайте подольше поживем!
И она заверила своего генерала:
- Я постараюсь…
А рыжий шустрик Вася в ее представлении не вырос за последние годы совсем и по ночам приходит в ее одиночество таким, как сохранился в памяти - с солдатской флягой деда и со слезами в тревожных глазах…
* * *
Стоя в коридоре у вагонного окна, Елизавета Ивановна глядела вдаль, на северо-запад, в сторону Волоколамска и Лудиной Горы, зорко отмечая вместе с тем детали дорожного пейзажа.
Рядом с ней Александра Михайловна смотрелась намного моложе. Тоже молча любовалась она красотой предзакатного вечера. Заходящее солнце медленно катилось по верхушкам леса за горизонт, а на небе все ярче пламенели кучевые облака. Еще в далекую пору юности ей говаривал дед Матвей: "Примета есть: когда по важному делу едешь, а облака над тобой малиновые - так жизнь будет тоже малиновая…"
Со взрывом пудового толового заряда ушел из жизни дед Матвей, а слова его и, главное, их смысл в ней остались. Она сохранила к деду любовь и благодарную память и поделилась ими с дочерью, внучкой, чтобы в будущем Ирочка передала Любовь и Память своим детям.
"Начинает ли человек свой путь или приближается уже к его завершению, он должен находиться в движении, ибо лишь в постоянном движении возможна для него активная жизнь".
Эта мысль пришла к Александре Михайловне год назад, в машине Чернышева, когда она ехала с Марселем в Бородино. Тот августовский день был тоже солнечным и богатым на впечатления. И мог бы закончиться по-другому, если бы не ее категоричная неуступчивость в споре у памятника павшим французам.
По сути, в том споре она была права. Но в чем же тогда состояла неправота Марселя? У них разошлись взгляды на исторические события начала прошлого века - так разве не волен был он, гость из другой страны, относиться к былому исходя из опыта собственной жизни, из своих мировоззрений?
Александра Михайловна по-доброму усмехнулась: "Неужели это - сожаление по тому, чего нельзя уже вернуть? А впрочем, почему нельзя? Ведь ничего у них не кончилось, а впереди - Париж! Марсель тактичен, умен, благороден - тот спор у себя во Франции он продолжать не будет. Да разве ж главное у них сегодня только в том, что было?.."
А что виделось главным Марселю и ей год назад, на поле Бородина?
Отправляясь в поездку, они тогда побывали на Поклонной горе, ставшей гигантской мастерской скульпторов, которые создают здесь Мемориал. Перед ними была Москва. Величественная и близкая, она уходила за линию горизонта архитектурными шедеврами, бессчетностью жилых и административных зданий, нарядной зеленью парков и аллей.
Марсель близоруко щурился, а молодой шофер Никита терпеливо ему объяснял:
- Нет, это не соборы Кремля, это Новодевичий монастырь. А во-он там - увидели? - Кремль, Сколько веков смотрятся его стены в воды Москвы-реки, и пока Земля наша живет, смотреться будут!
Шофер был так же темен волосом и худ, как Чернышев в далекие военные годы, он был горд, независим и самолюбив. Александр Васильевич видел в нем себя молодого и, несмотря на солидную разницу в возрасте, с ним дружил. Не забывая, впрочем, интересоваться успехами на заочном отделении автодорожного института.
Марсель посмотрел в сторону Кремля и торжественно заявил:
- На этом историческом месте стоял великий Наполеон, слушая, э-э, колоколовые звоны соборов, которые были увенчаны золотыми куполами!
- Золотые купола были. Это точно, - согласился Никита. - Но потом мародеры их ограбили, ободрали. А насчет звонов - это вы зря. Звоны были потом. Когда французы - пардон, мсье, - удирали, да в большинстве своем удрать с нашей земли не смогли.
- Но великий Наполеон, исходя из благородных побуждений…
- Начиная поход в Россию, велел пустить в оборот фальшивые деньги, а удирая из Москвы, в благодарность за "русское гостеприимство" приказал взорвать исторические башни Кремля, - добавила Александра Михайловна.
- А что касается величия… Была у Бонапарта такая стратегия - решать судьбы войн одним генеральным сражением. И часто французский император бивал других императоров или королей. Если же против завоевателей сражался народ, такие войны Наполеон проигрывал. И никакого благородства у него не было - один позор в итоге да бесчестие. Да муки своего и других народов..
Уловив негостеприимный накал разговора, Никита принялся поворачивать его в другую сторону:
- А вон там - видите? - Лужники. Это наш московский Пар де Франс. Самые интересные соревнования по футболу, хоккею, другим видам спорта проходят в Лужниках.
- А самая кратчайшая дорога в Париж начинается отсюда по Минскому шоссе, - поддержала Никиту Александра Михайловна. - За Бородином будут Смоленск, Орша, Борисов - и Жодино. Смолевичи… Где мы вместе боролись за свободу твоей и нашей Родины…
Черная министерская "Волга" мчалась по широкому шоссе. По обе стороны к нему вплотную подступали леса. Сурово молчали сосны и ели, в нарядной зелени берез начинала проглядывать позолоченная седина. Щедро светило набравшее силу августовское солнце, зеркально блестели воды прудов Справа, пронизанный лучами, по-свадебному красовался сосновый бор.
Александра Михайловна и Марсель перебрасывались обычными словами, но при этом были напряжены до предела. Казалось, рвани по этому напряжению неосторожной фразой, и лопнут вразлет те струны, что так крепко соединяют двух немолодых людей воедино, и разлетится их обоюдное согласие, да так, что трудно будет его потом собрать.
Александра Михайловна пыталась представить Марселя в таком же густом партизанском лесу, но, даже отвернувшись и глядя в окно, видела его сегодняшним.
Прощаясь после допроса в контрразведке, она легко и естественно обняла Марселя за шею и дважды поцеловала в закрытые глаза.
А внутренний голос подсказывал: "Да что же целуешь его так, будто он уже покойник?" И она снова легко поцеловала Марселя еще: в трагически дрогнувшие губы, и ощутила лишь заботу о его судьбе и жалость оттого, что так неудачно складывается судьба у этого наивного рыцаря, и он не вернется к себе во Францию, никогда больше не увидит свою старую мать…
А он вернулся.
Они сидят рядом в машине, она может прикоснуться к нему плечом, рукой. Но не касается, потому что это - как будто дотронуться до оголенных, под высоким напряжением проводов.
За выкошенным полем набежал участок сухостойного леса. Дубы в нем, растопырив черные угловатые сучья, выглядели колдунами, а рядом чахлые осины показались чертенятами.
У каждого возраста свой взгляд на лес. В детстве Александра Михайловна искала в лесных зарослях сказку. Ждала: вдруг из чащи заулюлюкает леший, озорным свистом откликнется Соловей-разбойник, выедет Иван-царевич на верном сером волке или покажется медведь и заговорит человеческим голосом.
- Умирающий лес - это непорядок и отсутствие хозяйственности, - сказал Марсель.
А она про себя отметила, что, как и ее покойный Петр, Марсель тоже неравнодушен ко всему, что видит перед собой. И что-то нежное шевельнулось в ней к Марселю, а он, чутко уловив ее настрой, пошутил:
- Имею желание прокатиться на сером русском волке по этому лесу, где все деревья виднеются как сказочные колдуны. Давай покатаемся с тобой на волке?..
И она, не ожидавшая этих слов и удивленная тому, как соответствовали эти слова ее настроению, покорно согласилась:
- Давай…
- Там, в стороне, - Перхушково, - сказал шофер Никита. - На этом кратчайшем для гитлеровцев пути в Москву располагался штаб командующего Западным фронтом Георгия Константиновича Жукова. Сюда прорывались немецкие дивизии, но были отброшены за Нару. Казалось бы, совсем невелика речушка, но через нее фашисты к Москве не прошли.
Голос шофера чуть дрогнул:
- Мой дед Никита погиб на берегу Нары… И я почти в тех же местах свою воинскую службу отслужил…
По насыпи, за кюветом, как нераскрытая книга, как стон минувшей войны, мелькнула одинокая могильная плита.
У поворота к Верее Марсель сказал, будто обратился к живой, а не каменной девушке на пьедестале:
- Зоя…
Возле Можайской развилки он снова нарушил молчание:
- А это истребитель Як! Он тоже имеется в дорожном справочнике и посвящен на этом пьедестале подвигам защитников московского неба. На Яках потом сражались летчики полка "Нормандия - Неман", и это наша общая память.
"Наша", - повторила про себя Александра Михайловна и удивилась, насколько интересуется Марсель у нас всем тем, что относится к памяти минувшей войны. И подумала: "Пока по земле гуляешь, она стелется бархатом, а вот как поработаешь на ней или тем более повоюешь…"
Никита сделал правый поворот, "Волга" покатилась по улицам древнего Можайска и выехала на дорогу, ведущую к Бородину. Взглядам Александры Михайловны, Марселя и Никиты открылось чудо красоты среднерусского августовского пейзажа. Через несколько километров машина остановила свой бег у памятника, и Никита торжественно объявил: