Глава восьмая
Москва - Минск
Вместе с Чернышевыми она приехала на Белорусский вокзал, и Александр Васильевич, гася в себе волнение, сказал:
- Отсюда в теплушках нас повезли на войну… Ответное волнение прозвучало в словах Нины Николаевны:
- Куда с нашего Белорусского вокзала ни отправляйся, - в места героические приедешь, к людям хорошим.
"Так это у нас в стране, - подумала Александра Михайловна. - А какие люди встретятся там?.."
Поезд, которым она ехала в гости к Марселю, имел три названия: "Пятнадцатый скорый", "Москва - Берлин - Париж" и "Восток - Запад - экспресс".
Вагоном-рестораном состав делился на две половины: одна следовала только до Бреста. Вагонам другой половины предстоял еще путь по зауженной "европейской" колее до Варшавы, Берлина, Гамбурга, Хук-Ван-Холланда или Остенда. Три вагона были "парижскими": через сорок три часа после отправления из Москвы они должны были остановить свой бег на платформе вокзала Гар-дю-Нор.
Вагон Александры Михайловны, как и другие "заграничные", был спальным и отличался от просто купированных большей обтекаемостью и чуть меньшей высотой, а также уютной ухоженностью каждого из десяти купе. Большинство из них звенели веселыми детскими голосами.
- Красные следопыты из Рязани, - доверительно сообщил проводник. - У них там, в Сельцах, формировалась дивизия имени Тадеуша Костюшко. Создали они музей, школьные клубы имени Героев Советского Союза Высоцкого и Анели Кживонь. Побывали на Могилевщине, у поселка Ленине, где польские жолнежи приняли свой первый бой. Восстановили имена, подвиги павших, связались с живыми ветеранами, теперь едут к ним в гости - как победители Всесоюзной викторины школьников "Наш друг - Польша".
Симпатичный проводник лет тридцати с небольшим тепло улыбнулся:
- Дочка у меня - тоже красный следопыт… Вон как шумит ребятня - хорошая у нас будет поездка!
Купе Александры Михайловны было переоборудовано из первого класса во второй, для чего из-под самого потолка на ремнях был опущен дополнительный диван. Минутой раньше сюда зашла седая женщина лет семидесяти, которую Александра Михайловна несколько часов назад видела на Красной площади.
Поздоровавшись, Чернышев обратился к этой женщине:
- Где-то я вас видел… Не вы ли снимались в заключительной серии киноэпопеи "Великая Отечественная"? У Вечного огня на могиле Неизвестного солдата… Роман Лазаревич Кармен мне о вас рассказывал. Вы бываете на учениях таманцев…
- Рядом с этой дивизией воевала на Смоленщине - тогда она еще не была гвардейской…
- Правильно! - оживился Александр Васильевич. - Вы - Мать Солдатская, и с кремлевцами…
- Разве ж легко им на таких постах службу нести?..
Пристроив вещи Александры Михайловны, Чернышев предложил свои услуги седой женщине, но у нее из багажа оказался всего маленький чемодан. Женщина представилась:
- Елизавета Ивановна Алексеева.
На левой стороне жакета у нее были прикреплены пять рядов орденских планок, справа отсвечивал эмалью гвардейский знак.
- Вы тоже в Париж? - спросила Нина Николаевна Чернышева.
- Нет. До Берлина. Дела у меня там - еще с войны. Да вам это ни к чему…
- Мы не фронтовики, - обиженно сказала Нина Николаевна. - Но мы - партизаны!
На широком лице Елизаветы Ивановны засветились большие серые глаза:
- Партизаны - тоже гвардия! Только лесная. На Минщине я вместе с ними воевала…
- И мы на Минщине…
В купе зашла третья попутчица. По-хозяйски огляделась и велела:
- Давай, зятек!
Чернявый мужчина втащил здоровенный чемодан на колесиках. За ним внес чуть меньший и - тоже на колесиках - клетчатую сумку.
- Езжай к семье! - распорядилась попутчица. - Да чтоб по дороге, от дома - никуда! А то приятелей у тебя много…
Пока обживалось купе, Нина Николаевна вышла в коридор, и вскоре вагон запел звонкими детскими голосами:
Ой березы да сосны,
Партизанские сестры,
Партизанские сестры мои…
- Молодец, Соловушка. Сразу общий язык с детьми нашла. Это у нее запросто получается, - удовлетворенно заметил Чернышев.
Под песню и тронулся в путь пятнадцатый скорый, он же "Восток - Запад - экспресс".
- Кто он? Где работает? - спросила о Чернышеве попутчица и, узнав, что в министерстве, усмехнулась: - Тогда понятно, почему его жена в пожилом возрасте с детьми поет… Я бы при таком муже двадцать пять часов в сутки пела!
- А ваш супруг чем хуже? - поинтересовалась Александра Михайловна.
Ростом попутчица была высокая, фигурой - нескладная и неженственная. На мясистом, закаменевше-неподвижном лице у нее как-то отдельно жили проворные и лукавые глаза. Как скоро выяснилось, на слово попутчица была тоже проворной.
- Мой супруг? - поморщившись, переспросила она. - Во-первых, его уже нет. Давно умер. А во-вторых, и от живого мне радостей было с заячий хвост. На фронте, командиром разведроты, в самое пекло лез: в рубцах и дырявый был, как решето. Полдома ему отписала мать, вот и польстилась я сдуру на его трухлявую жилплощадь. В мирной жизни мой Сторожихин тоже поперед всех лез, а чтобы в дом достаток нести, этого он не мог. Двоих детей мне оставил и умер. А больше охотников брать меня в жены не нашлось.
Да, - спохватилась попутчица. - Давайте познакомимся: Анна Денисовна. Заслуженный ветеран войны. Героическая бабушка - так меня все называют.
Слева, где объемистую грудь Анны Денисовны прикрывало добротное шерстяное платье, в такт дыханию позвякивали три медали. Правая сторона платья, от плеча к поясу, была забронирована кольчугой значков и знаков.
- Поезд с места тронулся, аппетит утроился. Давайте перекусим, - предложила Анна Денисовна. После того как попутчицы от ужина отказались, она затребовала чаю, развернула сверток с бутербродами и взялась за трапезу. Ела и говорила она много: - Вот вы, Елизавета Ивановна, человек тоже заслуженный, но разве для себя получили все, что заслужили? Молчите? А я знаю - не все! Ох, не все… Поэтому я с сорок пятого по сей день за свое воюю. Сначала детям, как выросли, устроила жилье. Потом на них свою развалюху как дачу переписала, себе отдельную квартиру выбила. Потом телефон: я их жалобами закидала - сдались. Пенсию опять-таки выхлопотала максимальную, на легкую работу потом устроилась. И тут борюсь: то премиальные подкинут, то путевку в санаторий. Праздничные дефициты в магазине получаю за покойного мужа-инвалида. Не зря, выходит, я на войне воевала! И не задаром! Наверное, только дети да блаженные верят, будто счастье на кого-то свалилось. Это кирпич на дурную голову может свалиться, а счастье - каждый по-своему и для себя его добывает!
Поужинав, Анна Денисовна аккуратно завернула оставшиеся бутерброды и спрятала сверток в сумку. Молчание попутчиц ее не смущало, и она продолжала ненасытно говорить:
- Внук у меня - мальчик ласковый, добрый - в отца. Жизнь его еще ничему не научила… Хожу к нему в школу, рассказываю о подвигах на войне. Молоденькая учительница там говорила: "Вот какая у тебя героическая бабушка!" И в заводской многотиражке мои воспоминания напечатали, вот они, почитайте!
Алексеева, не надевая очков, просмотрела газетную заметку и поинтересовалась:
- А где воевала?
- В блокадном Ленинграде, потом в Прибалтике - доколачивали окруженную группировку. Я детям рассказываю, какие муки переносил блокадный Ленинград…
Выдержав паузу, Анна Денисовна сказала:
- Завтра буду в Варшаве. Отдам родственникам свои дефициты, возьму или закажу ихние. А сейчас надо отдыхать. У кого нижнее место?
- У меня, - отозвалась Александра Михайловна.
- Займете мое, верхнее, - распорядилась Сторожихина. - Я человек заслуженный, больной - с войны меня болезни терзают.
Продолжая держать заводскую многотиражку, Алексеева настойчиво спросила:
- А в самом Ленинграде тогда была?
- Наша часть входила в состав Ленинградского фронта, поэтому я о блокаде все знаю. И медаль у меня…
Голос Алексеевой зазвучал жестко, беседа все больше начинала походить на допрос:
- Хоть раз на передовой была? По-честному - была?
- Да как сказать…
- Как есть. При фронтовом банно-прачечном отряде была поваром? Я правильно говорю?
Анна Денисовна удивилась:
- Откуда вы это знаете?
- Из заметки. Про стирку белья упомянуто. И вот эта придумка, что ты сочинила: "Пищу готовили в домах, приспособленных под кухню. Однажды после изнурительного дежурства легла отдохнуть. Просыпаюсь - возле меня весь персонал.
- Ну как, ефрейтор, отдохнула?
- Спасибо, - говорю, - выспалась. А что? - А ты посмотри, что кругом делается.
Смотрю и глазам не верю: кругом разбитые палатки, пух летит.
- Бомбили?
- Вот именно. Только твоя палатка и осталась целой".
Окончательно переходя на "ты", Алексеева спросила:
- Это у тебя чей знак? Дубовые листья…
- Мой.
- Неправда! Этот гвардейский танковый корпус рядом с моей бригадой воевал. Тебя там быть не могло, а значит, и знак ветерана этого соединения у тебя быть не может. Давай-ка его сюда!
Елизавета Ивановна отцепила почетный знак с платья онемевшей Сторожихиной и назидательно подняла покалеченный осколком указательный палец:
- Девять у меня тяжелых ранений, а ты… Отжиралась на кухне за сотню верст от линии фронта, да еще всякие небылицы курам на смех в газете печатаешь! Поспала бы ты, когда б рядом бомбы рвались… И о блокаде все знаешь! И о своих "подвигах" детям лжешь!
Лицо Елизаветы Ивановны густо покраснело, глаза сверкали: