Победа и Вечность - удел избранных. Вот Жанна держит древко знамени во время коронации дофина Карла в Реймсе, и тут воображение Шуры начинает бунтовать, призывая в союзники справедливость и здравый смысл. Разве дофин Карл - это не подлое ничтожество, скрывшееся от борьбы среди праздной роскоши своего дворца в Шеноне? Так можно ли было довериться этому ничтожеству и оказаться в "компьенской западне"?
Зов справедливости так же вечен в памяти человечества, как вечны в ней действительные исторические факты. Как вечно и неугасимо борение добра и зла.
А те допросы, сладкоречивые увещевания церковников и пытки в подземельях инквизиторов? Неправое судилище в Руане и казнь - кого они, ничтожества, казнили?! Кого решились после казни проклинать? Да где же справедливость? Где?!
"Так было", - утверждали исторические факты.
Воображение Шуры представляло центральную площадь в Руане, близ старого рынка, откуда с пламенем костра ушла в бессмертие Орлеанская дева. И Шура, глотая слезы, ощущала ее боль и видела в судьбе Жанны воплощение великого подвига, а подвиг всегда остается бессмертным…
Но Жанну сожгли, а те триста церковников, которые ее мучили, погубили и даже в пламени сгоревшую продолжали проклинать - история определила им бесславие и позор, но это случилось в будущем, а жили они в довольстве и после руанской казни. Какое право имели они, палачи, гибелью невинных утверждать свою несуществующую правоту и наслаждаться благами жизни?
Пока еще неясное, интуитивное, в Шуре возникло представление о ненависти:
Теснится жалость в душу мне; рука, готовясь
Сразить живущее создание, трепещет,
Как будто храм божественный ниспровергая;
Один уж блеск изъятого меча мне страшен…
Но только повелит мой долг - готова сила;
И неизбежный меч, как некий дух живой,
Владычествует сам трепещущей рукой.
Где появилась на свет Жанна д'Арк? В деревне Домреми, недалеко от Саргемина. Через полтысячи лет в этом лотарингском городке родился Марсель Сози, который будет говорить ей, подпольщице Наташе, такие же взволнованные слова, которые она, студентка Борисовского педтехникума Шура Курсевич, читала в романтической трагедии Шиллера. А потом в стенах вражеской темницы, где она ожидала свою смерть, Марсель подарит ей старинное фамильное кольцо, признается в любви и назовет священным именем Жанны д'Арк. Ибо многое, что пережила девушка из Домреми, довелось испытать и ей, подпольщице из Смолевичей. А выжила она лишь по стечению невероятных случайностей и потому, что "на войне, как на войне".
Если бы каждый знал свою судьбу… Во всяком случае, когда после представления "Орлеанской девы" в зале гремели аплодисменты и Шура Курсевич, счастливо краснея, раскланивалась перед зрителями, даже отдаленно представить, что будет в ее судьбе через несколько лет, она не могла.
Отыскав укромное место за сценой, Шура долго сидела одна.
- Выходишь из роли? - участливо спросил Дмитрий Фомич и кивнул на стоящего рядом жгучего брюнета:
- Знакомься, мой друг и однокашник по институту Петр Игнатович Борисенко. Работает в Минске и…
- Мне понравилось ваше исполнение… - просто сказал брюнет. Немного помолчав, он добавил: - Ваша сопереживательная искренность… И главное - вы…
Для начала знакомства это было дерзостью. Уже познавший характер Шуры, Дмитрий Фомич с интересом ожидал, что будет дальше. Но та никакого значения словам Борисенко поначалу не придала, потому что в этот момент случилось что-то очень для нее важное, а что именно, она не могла понять и сама. Просто Шура подумала, что жених Жанны д'Арк, если он, конечно, достоин ее, мог бы походить вот на этого красавца брюнета. Высокий, стройный, две темные ночи в глазах, а брови… Такие, кажется, зовут соколиными. Но главное, что сразу отметила про себя Шура, красота этого брюнета была мужественной, лицо смотрелось волевым, и во всем облике Борисенко она почувствовала обаяние, силу решительного и умного человека.
Выдержав паузу и ничего не понимая, Дмитрий Фомич растерянно предложил:
- А в общем, Шура, давайте вместе называть моего друга просто Петром. Вы согласны?
- Согласна, - и тут же усмехнулась: - А может, назовем вашего друга просто Петенькой? Или Петрушей? Давайте решим, как будет лучше: Петенька или Петруша?
Густо покраснев, Борисенко закинул голову и прищурил большие черные глаза: лицо его, перестав быть задумчивым, сделалось надменным, в углах четко очерченного рта чуть заметно дрогнула обида. Сделав над собой усилие, он признался:
- Я был нескромен. Извините.
"Сумел побороть себя, - обрадовалась Шура. - Какой же он молодец! И сила характера у него добрая, справедливая…"
На лице Борисенко заиграла обаятельная улыбка, и он предложил:
- Давайте познакомимся? Меня зовут Петром… Она протянула руку:
- Шура.
Втроем они бродили по вечернему Борисову, и Дмитрий Фомич по-немецки говорил, а потом, переводя, по-русски декламировал стихи своего любимого поэта:
"Айн фихтенбаум штейт айнзам им норден ауф калер гё…"
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой -
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Вечер был теплый, бархатный.
- Что может быть прекрасней Гейне и Лермонтова? - восхищался Дмитрий Фомич. - И здесь, обратите внимание, тоже чудесен авторский оригинал: "Ихь вайс нихт, вас золль эс бедойтен, дац ихь зо трауриг бин. Айн мэрхен аус альтен цайтен дас коммт нихт аус дер зинн…" "Я не знаю, что случилось, отчего я так грустен. Сказка старых времен не идет из головы…"
- В гитлеровской Германии твой любимый Гейне запрещен, его книги сгорели на кострах, - с непонятным раздражением сказал Петр.
- Но разве возможно сжечь для человечества великого Гейне? - возразил Дмитрий Фомич. - Я люблю немецкую поэзию за силу разума и мудрость чувств. Немецкая поэзия велика, как велик создавший ее народ. Как бесценны для истории деяния этого народа.
- Бесценны? - в голосе Петра послышался сарказм. - А Гитлер и породивший его фашизм? За них еще человечеству придется очень дорого заплатить.
- Но Германия дала миру Маркса и Гёте, Энгельса, Гейне…
- Фридриха и Вильгельма, Бисмарка и Гитлера, его препохабие мещанствующего обывателя, - резко продолжал Петр.
Дмитрий Фомич стоял на своем:
- Но ведь и ты любишь немецкую поэзию! И вы, Шура, тоже? А Гитлер, фашизм - это болезнь и позор нации. Они уйдут, оставив великому немецкому народу раскаяние и стыд воспоминаний.
- А сколько миллионов погибших оставит после себя фашизм? Как велики будут жертвы за стыд воспоминаний великого народа? Помнишь, у Канта? "Самое большое чудо - это звезда над нами и нравственный закон внутри нас". Каков же нравственный закон у фашистов и есть ли он вообще? И можно ли безучастно наблюдать за тем, что они творят?
"Какие они все-таки умные, - думала Шура. - Но зачем они спорят и почему так раздражается в споре Петр?"
Гуляя, они от проспекта Революции пришли к "Батареям" в лесопарке, на окраине города.
- Эти земляные валы были вырыты в канун Отечественной войны восемьсот двенадцатого года, - сказал Петр. - Саперы полковника Сазонова строили предмостные укрепления у деревни Дымки - сегодня на месте этой деревни проходит городская улица. На древнем гербе Борисова - две башни с воротами, над которыми изображен святой Петр Апостол с ключами в руке. Издревле наш Борисов являлся воротами Руси, и для неприятеля они всегда были на запоре. Именно в районе Борисова, при переправе через Березину, были окончательно уничтожены остатки так называемой "великой" армии Наполеона. В своем дневнике партизан и гусарский поэт Денис Давыдов пророчески писал: "Еще Россия не поднималась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь поднимется".
- Вы увлекаетесь историей? - спросила Шура.
- Мой прапрадед, поручик третьей пехотной дивизии Валентин Евграфович Борисенко, участвовал в Бородинском сражении и погиб рядом с командиром бригады Александром Алексеевичем Тучковым, героически обороняя Багратионовы флеши.
На месте гибели генерала Тучкова его жена, Маргарита Михайловна, воздвигла церковь Спаса Нерукотворного. Сражение у Бородина произошло в день святого Владимира, поэтому рядом с церковью были построены Владимирский собор и Спасо-Бородинский монастырь. Настоятельницей женского монастыря стала Маргарита Михайловна Тучкова. В ней вижу я пример женской верности и негасимой любви.
К столетию Бородинского сражения был установлен памятник с такой надписью: "Доблестным героям Бородина. Потомкам 3-й пехотной дивизии генерала Коновницына. Слава погибшим за Русь православную!"
- И мои предки тоже воевали с Наполеоном, - сказала Шура. - Но только здесь: партизанами в окрестных лесах. Они у меня были крестьянами. А ваш прапрадед - дворянин?
- Дворянин! - с вызовом ответил Петр. - Вас что, это шокирует? Лично я своими предками горжусь!
Шура согласно кивнула:
- И я горжусь подвигом поручика Борисенко…
Продолжая раздражаться, Петр немного тише, но по-прежнему с вызовом, проговорил:
- Не пойму, кто здесь третий лишний?
- Я среди вас, умников, лишняя, - вспыхнула Шура, но Борисенко тут же воспротивился:
- Да вы - основа этого треугольника, поэтому обижаетесь зря.
Она собралась было уйти, и ушла бы, но какое-то внутреннее чувство озарило ее догадкой, что Петр ревнует ее к своему другу. Они знакомы не годы, не дни и часы - всего минуты, а Он уже ревнует…