Сначала ветер дул с северо-востока прямо поперек курса конвоя. Торговые суда несли на палубах огромные ящики с самолетами, и поэтому сильно раскачивались. Плоские бока ящиков действовали как паруса. Судно под сильным порывом ветра могло медленно наклониться в подветренную сторону и несколько мгновений оставаться в таком положении, что вызывало невольное посасывание под ложечкой у экипажа. После этого корабль так же медленно выпрямлялся, чтобы затем опять повалиться на борт.
Вскоре ветер достиг силы 7 баллов по шкале Бофорта - от 27 до 33 узлов, что уже граничило со штормом. Фонтаны брызг, поднятые кораблями, начали застывать ледяной коркой на палубах, леерах и надстройках. Сначала это был тонкий слой, но как-то незаметно лед становился толще и прочнее.
Сменившиеся вахтенные пытались уснуть. Оператор радара Макнесс писал:
"Когда мы попали в зону плохой погоды, то наконец поняли, что означает служить на эсминцах. Корабль гремит и скрипит, прыгая на высоких волнах. Сначала он должен вскарабкаться на вершину водяной горы, а потом летит вниз, словно камень, с грохотом ударяясь о дно ущелья. После этого ему предстоит вползти на следующую волну, и все повторяется сначала, причем все сопровождается ужасным шумом.
Корабль нещадно мотает с борта на борт, и человек не может стоять, если не держится за что-нибудь. Мы были слишком неопытны, и все это застигло нас врасплох. Мы даже не представляли, что корабль может вести себя подобным образом.
Мусорные ведра, полные грязной воды и каких-то маслянистых ошметков, срываются со своих мест и расплескивают содержимое по кубрику. Все вещи слетают со своих мест и весело прыгают по полу. К ним присоединился поток картошки, вылетевший из развязавшегося мешка. Кто-то, обманутый фальшивым спокойствием минутного затишья, пытается вылить мыльную воду из раковины. Но корабль неожиданно резко кренится, пол предательски выскакивает из-под ног, и мыльная пена присоединяется к невообразимому коктейлю на палубе.
Если в борт ударяет особенно высокая волна, вода заливает палубу и мчится по ней, попадая в люки. Тогда в кубрики по трапам льются настоящие водопады. Вода перекатывается по палубе взад и вперед, таская с собой упавшую одежду. Прибоем бьется о мешок с капустой, валяющийся тут же. Вскоре в кубрике воцаряется неописуемая вонь, и мешок отправляется за борт.
Попытка поесть в такую погоду совершенно безнадежна даже для тех, кто чувствует себя достаточно хорошо для этого. После того как человек выбрался из камбуза, где готовилась еда, он садится за стол. Но это выглядит смешно. Вам приходится напрягать все силы, чтобы удержаться за столом, держа в одной руке поднос, а в другой ложку. Стол кренится влево и вправо, вдобавок он регулярно поворачивался, сводя на нет все ваши усилия. Если крен корабля резко увеличивается, все стоящее на столе летит либо вам на колени, либо вообще на пол.
Но самым ужасным была морская болезнь. От нее страдают все люди. Просоленный морской волк, который прослужил на корабле несколько лет, может зеленеть при малейшей качке. Зато безусый новобранец, призванный после начала войны, может чувствовать себя отлично. (Я знал одного моряка, который легко переносил самое сильное волнение. Но зато в отпуске, едва он садился в поезд, то сразу заболевал.)
Вахты должны стоять даже те, кто болен. Освободившись, они используют любую возможность, чтобы поспать в койках и на рундуках. Они лежат лицом вниз, совершенно неподвижно, срываясь с места только для того, чтобы подняться на верхнюю палубу и поблевать за борт. Но часто они опаздывают. И вонь в кубрике становится еще гуще.
Несение вахты становится тяжелым испытанием. Мы 4 часа находились на своих постах, а еще 4 часа рядом. Но время отдыха часто прерывалось звонками боевой тревоги.
После 4 часов на верхней палубе, на ледяном ветру, под ударами метели, когда высокие волны бьют в борт, человек спускается вниз и кричит от боли, как только тепло кубрика заставляет кровь снова циркулировать в его заледеневших пальцах. Очень часто одежда промокает насквозь, и шансов успеть просушить ее до следующей вахты почти нет.
Койки, в нарушение всех уставов, никто не убирает. Мы пытаемся отдохнуть в них, на какое-то время появляется возможность забыть обо всем и постараться уснуть. При этом, когда ты лежишь в койке, на нее постоянно кто-нибудь натыкается. Иногда тебе не удается подвесить койку, особенно если в кубрике нет света, и тогда ты стараешься найти ближайший рундук, чтобы шлепнуться на него.
Мокрая одежда - это совершенно отдельная проблема. Счастливы те, кто заступает на вахту в сухих шинелях. Сушка одежды становится еще более трудной из-за конденсации влаги в кубриках.
Сохранить продукты не менее сложно. Мы выходим в море с мешками хлеба, картофеля, капусты. Но вскоре они промокают насквозь и превращаются невесть во что. Прежде чем мы доберемся до России, рацион будет строго нормирован, нам придется жевать хлеб, который сумеет испечь кок, и сухари. Приобретают популярность банки с обезвоженным картофелем. Постепенно пропадают тарелки и столовые приборы. Первые просто бьются, так как никто не следит, чтобы они были надежно закреплены в ящиках. А ложки, вилки и ножи часто просто выплескиваются за борт из бачков вместе с грязной водой. Часто можно видеть необычные картины: кто-то ест с помощью ножниц, а кто-то - с помощью консервного ножа.
Хотя все ворчат и ругают жизнь, никто не теряет чувства юмора. Ежедневная чарка рома устраняет массу проблем (хотя бы на пару часов). Те, кто не страдает от морской болезни, используют это преимущество, стараясь выпросить у позеленевших бедняг их порции. И горе тому, кто не может вынести запаха рома".
На борту торговых судов условия были почти такими же скверными.
Мэтьюз, служивший на "Эмпайр Арчере", записал в дневнике: "Водопровод замерз. Нельзя умыться, нельзя уснуть, нельзя согреться. Переборки в отсеках покрыты льдом. Очень неприятная ночь".
Ветер силой 7 баллов никак не желал ослабевать. Поздно вечером на следующий день радисты "Онслоу" перехватили сообщение "Ориби" на флотской волне в коротковолновом диапазоне. Оно было зашифровано, и его сразу же передали дежурному шифровальщику. Но вскоре выяснилось, что он ничего не может сделать. Радиограмма была зашифрована тем шифром, ключей к которому на "Онслоу" не имелось. Радист "Онслоу" получил приказ запросить у "Ориби" повтор радиограммы. Но прежде чем был получен ответ, метель прекратилась, и видимость резко улучшилась. Поэтому Шербрук приказал вызвать "Ориби" с помощью прожектора.
Но прошло полчаса, а "Ориби" так и не успел ничего ответить. Потом опять налетел снежный шквал, видимость снизилась, и "Ориби" пропал в белесой мути.{Позднее "Ориби" сообщил, что он оторвался от конвоя из-за неисправности гирокомпаса. Ночью он встретился с конвоем, но еще до рассвета снова потерял его. Следующие сутки эсминец безуспешно пытался найти конвой, а потом самостоятельно направился в Кольский залив, куда и прибыл 31 декабря.}
Незадолго до полуночи американский транспорт "Джефферсон Майерс", капитан которого был вторым заместителем коммодора, оказался в опасности. Судно сильно раскачивалось, так как в левую скулу били высокие волны, а отчасти еще и потому, что на палубе находились 4 огромных контейнера с бомбардировщиками, которые создавали излишнюю парусность. Крепления ослабли, и вскоре стало ясно, что контейнеры вот-вот сорвутся с мест. Они могли серьезно повредить корабль.
Капитан понимал, что, следуя вместе с конвоем курсом 71є, он не сумеет избежать катастрофы. Поэтому он прожектором передал коммодору, что ему следует лечь в дрейф. Коммодор согласился, однако ждать его просто не мог. "Это слишком рискованно и, вероятно, просто невозможно - лечь в дрейф конвоем", - передал он позднее.
"Джефферсон Майерс" оставил строй и повернул по ветру, взяв курс 55є. Его винты вращались очень медленно, и корабль перестало так болтать волнами. Его экипаж в полной темноте на обледеневшей палубе накладывал дополнительные растяжки на контейнеры.
Так прошел понедельник 28 декабря. Впрочем, в условиях постоянных штормов, снежных зарядов и полярного мрака понятие "сутки" кое-что значило только для штурманов. Наступил вторник, а погода стала еще хуже. Ветер изменил направление на NNW и теперь дул со скоростью 40 узлов.
Шторм бушевал уже более суток. Ветер, примчавшийся с Северного полюса, был настолько колючим, что моряки не могли вспомнить ничего подобного. Он поднимал волны высотой 18 футов и срывал пену с их гребней.
Вскоре "Далдорх", головное судно левой внутренней колонны, передало, что у него смыло палубный груз. Транспорт больше не мог следовать вместе с конвоем, он тоже покинул строй и лег на курс 55є, дожидаясь улучшения погоды. Судя по всему, его поворот ввел в заблуждение транспорты левой колонны, так как в 2.00 траулер "Визалма", который шел замыкающим в ней, обнаружил, что он вместе с 3 транспортами оторвался от конвоя. Вместе с траулером оказался головной транспорт левой колонны "Калобр", чей капитан был первым заместителем коммодора, и третье судно в колонне - "Честер Вэлли". Шедший вторым "Балло" остался вместе с конвоем. Шкипер "Визалмы" полагал, что третьим был либо "Далдорх", который еще раньше сообщил, что покидает строй, либо "Джон Г. Латроб". Более вероятно, что это был все-таки "Далдорх".
Все 4 транспорта обнаружили, что не могут держаться на предписанном конвою курсе 71є из-за высоких волн и сильного ветра, поэтому они были вынуждены покинуть строй и лечь в дрейф. Хуже было другое: шторм понес их в чуть ли не противоположных направлениях. Шкипер "Визалмы" решил остаться вместе с одним из транспортов и выбрал "Честер Вэлли". Траулер осторожно подошел к транспорту поближе и начал дрейфовать вместе с ним.