- Стой! Оружие к бою! - скомандовал Бак: спереди послышался топот. Но втуне ощетинились протазаны. Подбежал гонец от бейзуотерцев.
- Победа, мистер Бак! - возгласил он, задыхаясь. - Они бежали. Лорд-мэр Уилсон занял Насосный переулок.
Бак взволнованно выбежал ему навстречу.
- Куда же они отступают? Либо к церкви святого Луки - там их встретит Свиндон, либо нам навстречу, мимо газовщиков. Беги со всех ног к Свиндону, скажи, чтоб желтые наглухо перекрыли все проходы мимо церкви. Мы здесь начеку, не беспокойтесь. Все, они в капкане. Беги!
Гонец скрылся в темноте, а воинство Северного Кенсингтона двинулось дальше, размеренно и неотвратимо. Не прошли они и сотни ярдов, как снова заблистали в газовом свете протазаны, взятые наизготовку: ибо опять раздался топот, и опять прибежал все тот же гонец.
- Мистер лорд-мэр, - доложил он, - желтые западные кенсингтонцы уже двадцать минут после захвата Насосного стерегут все проходы мимо церкви святого Луки. До Насосного и двухсот ярдов не будет: не могли они отступить в ту сторону.
- Значит, отступают в эту, - радостно заключил лорд-мэр Бак, - и, по счастью, вот-вот покажутся на отлично освещенной, хотя, правда, извилистой улице. Вперед!
Им оставалось шагать немногим более трехсот ярдов, и Бак, может статься, впервые в жизни впал в философическое размышление, ибо люди его склада под воздействием успеха добреют и чуть-чуть как бы грустнеют.
- А вот, ей-богу, жаль мне старину Уэйна, - пробормотал он. - Как он за меня заступился тогда на совещании! И Баркеру, ах ты, чтоб его, крепко натянул нос. Вольно ж ему сдуру переть против арифметики, не говоря уж о цивилизации. Ну и вздор же, однако, все эти разговоры о военном гении! Я, видно, подтверждаю открытие Кромвеля: что смекалистый торговец - лучший полководец и что, ежели кто умеет покупать и продавать, тот сумеет посылать людей убивать. Дело-то немудреное: точь-в-точь как подсчитывать приход-расход. Раз у Уэйна две сотни бойцов, то не может он выставить по две сотни на девяти направлениях. Если их вышибли с Насосного - значит, они куда-то отступают. Коли не отступают к церкви, значит, пробираются мимо газовщиков - и сейчас угодят к нам в лапы. У нас, деловых людей, вообще-то своих забот хватает и великие дела нам ни к чему, да вот беда - умники народ ненадежный: чуть что и с панталыку, а мы поправляй. Вот и приходится мне, человеку, скажем так, среднего ума, разглядывать мир взором Господа Бога, взирать на него, как на огромный механизм. О Господи, что такое? - Он прижал ладони к глазам и попятился. И в темноте раздался его дикий, растерянный голос:
- Неужели я богохульствовал? Боже мой, я ослеп!
- Что? - возопил кто-то сзади голосом некоего Уилфрида Джарвиса, северного кенсингтонца.
- Ослеп! - крикнул Бак. - Я ослеп!
- Я тоже ослеп! - отчаянно подхватил Джарвис.
- Одурели вы, а не ослепли, - сказал грубый голос сзади, - а ослепли мы все. Фонари погасли.
- Погасли? Почему? Отчего? - вскрикивал Бак, ни за что не желая примириться с темнотой и вертясь волчком. - Как же нам наступать? Мы же упустим неприятеля! Куда они подевались?
- Да они, видать… - произнес все тот же сипловатый голос и осекся.
- Что видать? - крикнул Бак, топая и топая ногой.
- Да они, - сказал непочтительный голос, - видать, пошли мимо газовщиков ну и сообразили кое-что.
- Боже праведный! - воскликнул Бак и схватился за револьвер, - вы думаете, они перекрыли…
Не успел он договорить, как невидимая сила швырнула его в черно-лиловую людскую гущу.
- Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! - закричали из темноты грозные голоса: казалось, кричали со всех сторон, ибо северные кенсингтонцы мгновенно заплутались - чужая сторона, да еще в темноте, тут же обернулась темным лесом.
- Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! - кричали невидимки, и захватчиков разила насмерть черная сталь, впотьмах потерявшая блеск.
Контуженный протазаном Бак злобно силился сохранить соображение. Он поискал стену неверной рукой - и наконец нашел ее. Потом ощупью, срывая ногти, добрался по стенке до проулка и увел туда остаток отряда. Приключения их в ту бредовую ночь не поддаются описанию. Они не знали, куда идут - навстречу неприятелю или бегут от него. А не зная, где они сами, смешно было бы спрашивать, куда делась остальная армия. Ибо на Лондон обрушилась давным-давно забытая дозвездная темнота, и они потерялись в ней, точно до сотворения звезд. Черный час шел за часом, и они вдруг сталкивались с живыми людьми, и те убивали их, а они тоже убивали с бешеной яростью. Когда наконец забрезжил серый рассвет, оказалось, что их отбросили на Аксбридж-роуд. И еще оказалось, что, встречаясь вслепую, северные кенсингтонцы, бейзуотерцы и западные кенсингтонцы снова и снова крошили друг друга, а тем временем Уэйн занял круговую оборону в Насосном переулке.
Глава II
Корреспондент "Придворного летописца"
В те будущие, благочинные и благонадежные, баркеровские времена журналистика, в числе прочего, сделалась вялым и довольно никчемным занятием: во-первых, не стало ни партий, ни ораторства; во-вторых, с полнейшим прекращением войн упразднились дела иностранные; в последних же и в главных - вся нация заболотилась и подернулась ряской. Из оставшихся газет, пожалуй, известней других был "Придворный летописец", запыленная редакция которого помещалась в миленьком особнячке на задворках Кенсингтон-Хай-стрит. Когда все газеты, как одна, год от года становятся зануднее, степеннее и жизнерадостнее, то главенствует самая занудная, самая степенная и самая жизнерадостная из них. И в этом газетном соревновании к концу XX века победил "Придворный летописец".
По какой-то таинственной причине король был завсегдатаем редакции "Придворного летописца": он обычно выкуривал там первую утреннюю сигарету и рылся в подшивках. Как всякий заядлый лентяй, он пуще всего любил болтаться и трепаться там, где люди более или менее работают. Однако и в тогдашней прозаической Англии он все же мог бы сыскать местечко пооживленней.
Но в это утро он шел от Кенсингтонского дворца бодрым шагом и с чрезвычайно деловым видом. На нем был непомерно длинный сюртук, бледно-зеленый жилет, пышный и весьма degage черный галстук и чрезвычайно желтые перчатки: форма командира им самим учрежденного Первого Его Величества Полка Зеленоватых Декадентов. Муштровал он их так, что любо-дорого было смотреть. Он быстро прошел по аллее, еще быстрее - по Хай-стрит, на ходу закурил сигарету и распахнул дверь редакции "Придворного летописца".
- Вы слышали новости, Палли, вы новости знаете? - спросил он.
Редактора звали Хоскинс, но король называл его Палли, сокращая таким образом полное наименование - Паладин Свобод Небывалых.
- Ну как, Ваше Величество, - медленно отвечал Хоскинс (у него был устало-интеллигентный вид, жидкая каштановая бородка), - ну, вы знаете, Ваше Величество, до меня доходили любопытные слухи, но я…
- Сейчас до вас дойдут слухи еще любопытнее, - сказал король, исполнив, но не до конца, негритянскую пляску. - Еще куда любопытнее, да-да, уверяю вас, о мой громогласный трибун. Знаете, что я намерен с вами сделать?
- Нет, не знаю, Ваше Величество, - ответил Паладин, по-видимому, растерявшись.
- Я намерен сделать вашу газету яростной, смелой, предприимчивой, - объявил король. - Ну-ка, где ваши афиши вчерашних боевых действий?
- Я, собственно, Ваше Величество, - промямлил редактор, - и не собирался особенно афишировать…
- Бумаги мне, бумаги! - вдохновенно воскликнул король. - Несите мне бумаженцию с дом величиной. Уж я вам афиш понаделаю. Погодите-ка, надобно снять сюртук.
Он весьма церемонно снял его - и набросил на голову мистеру Хоскинсу - тот скрылся под сюртуком - и оглядел самого себя в зеркале.
- Сюртук долой, - сказал он, - а цилиндр оставить. Как есть помощник редактора. По сути дела, именно в таком виде редактору и можно помочь. Где вы там, - продолжал он, обернувшись, - и где бумага?
Паладин к этому времени выбрался из-под королевского сюртука и смущенно сказал:
- Боюсь, Ваше Величество…
- Ох, нет у вас хватки, - сказал Оберон. - Что это там за рулон в углу? Обои? Обставляете собственное неприкосновенное жилище? Искусство на дому, а, Палли? Ну-ка, сюда их, я такое нарисую, что вы и в гостиной-то у себя станете клеить обои рисунком к стене.
И король развернул по всему полу обойный рулон.
- Ножницы давайте, - крикнул он и взял их сам, прежде чем тот успел пошевелиться.
Он разрезал обои примерно на пять кусков, каждый величиною с дверь. Потом схватил большой синий карандаш, встал на колени, подстелив замызганную клеенку, и огромными буквами написал:
НОВОСТИ С ФРОНТА.
ГЕНЕРАЛ БАК РАЗГРОМЛЕН.
СМУТА, СТРАХ И СМЕРТЬ.
УЭЙН ОКОПАЛСЯ В НАСОСНОМ.
ГОРОДСКИЕ СЛУХИ.
Он поразмыслил над афишей, склонив голову набок, и со вздохом поднялся на ноги.
- Нет, как-то жидковато, - сказал он, - не встревожит, пожалуй. Я хочу, чтобы "Придворный летописец" внушал страх заодно с любовью. Попробуем что-нибудь покрепче.
Он снова опустился на колени, посасывая карандаш, потом принялся деловито выписывать литеры.
- А если вот так? - сказал он. -
УЭЙН УБИВАЕТ В КРОМЕШНОЙ ТЬМЕ?