- Похвально, молодой человек. Рыцарский поступок, да-с. - И он принялся подробно наставлять Олимпиаду Клавдиевну, как надо ухаживать за больной. Он даже ввернул в подходящий момент какую-то шутку, улыбнулся хорошей улыбкой мудрого и все понимающего человека. - Вот что, матушка! Сделайте горчичное обертывание. А лучше поставьте банки. Аспирин, конечно. Покой. В больницу - не советую: холод у нас адский... Нынче все мировыми проблемами заняты, о дровах позаботиться некому... Я, конечно, зайду.
- Да, пожалуйста, Марк Осипович. Буду весьма обязана, - сказала Олимпиада Клавдиевна.
Марк Осипович присел к столу и стал писать рецепты.
- Балтиец? - спросил он потом у Логунова.
- Так точно. Комендор с "Решительного",
- Зимний брали?
- Не довелось.
- Гм!.. А я полагал, что там все матросы участвовали. Против десяти министров-капиталистов...
Обедали поздно. Девочка, не дождавшись, уснула. За стол сели втроем.
- Боже, до чего я измучилась! - жаловалась Олимпиада Клавдиевна. - И надо случиться такому несчастью. Ужасное время...
Больная металась. Даша, слыша ее стоны, хмурилась. Логунов сидел как раз напротив и видел малейшее движение ее лица.
- Вам, может, вина подать, Федор Петрович? - спросила Даша. - Есть красное.
- Ну что ты, милочка, - вмешалась тетка. - Матросы пьют водку. Не правда ли?
- Да, конечно, - подтвердил Логунов. - Порцию дают водкой.
Даша принесла бутылку кагора и принялась разливать вино в крохотные рюмочки. Олимпиада Клавдиевна наставительно заметила:
- Ты, милочка, видно, полагаешь, что мужчины цыплята. Подала бы стакан.
И тут же принялась рассказывать городские новости.
- Знаешь, милочка, - Олимпиада Клавдиевна обращалась к Даше, нисколько не стесняясь Логунова, как человека, который уйдет и уж больше не встретится, - приехал Мавлютин. Вот уж принесла нелегкая!
Лицо Даши сразу омрачилось.
- Вера знает? - спросила она.
- Вероятно. Они ехали в одном поезде.
Обе встревоженно посмотрели друг на друга.
- Кто это - Мавлютин? - спросил Логунов.
Ему не ответили. Он сразу почувствовал бестактность своего вопроса и смутился. "Надо было мне сразу уйти", - сердясь на себя, подумал он.
Олимпиада Клавдиевна ушла к больной и задержалась. Даша попросила Логунова рассказать о дороге, о столице. Логунов мало-помалу разговорился. Он рассказывал о суровом Питере первых дней революции, ночных патрулях, голоде, саботаже. Рассказывал о фронте, без прикрас - страшное. Люди страдали, он сам выносил эту боль и находил нужные слова. Ему был присущ талант рассказчика. Даша смотрела на него широко открытыми глазами.
- Здешние газеты все исказили, - сказала она, выслушав внимательно Логунова. И то, как она отнеслась к его словам, ее замечание о газете (уж Логунову было доподлинно известно, как они перевирают факты) сразу расположило его к ней. Оба почувствовали себя легко и свободно, без той стеснительности и связанности, какая бывает при встрече людей мало знакомых, тем более людей разного круга.
Но вернулась тетка - и возникшая было в их разговоре близость исчезла.
Олимпиада Клавдиевна тоже принялась выспрашивать:
- Правда, что комиссары младенцев пытают? А конину в Петрограде едят?
Логунов прикусил губы. Когда же он рассказал о том, как в пути кончились дрова и пассажирам самим пришлось заняться заготовкой топлива, Олимпиада Клавдиевна всплеснула руками:
- Боже! До чего довели Россию большевики!
Логунов помрачнел, стиснул в руке стакан, стукнул по столу.
- Между прочим, я тоже - большевик.
Олимпиада Клавдиевна нимало не смутилась.
- Что ж, везде встречаются порядочные люди, - заметила она. - Говорят, сыпняк в дороге есть?
- Да, гуляет.
- А скажите, - встревожилась она, - вошь в вагон может заползти?
- Куда же от нее денешься, - не без злорадного удовольствия ответил Логунов. - Они там по стенкам табунами ходят.
Олимпиада Клавдиевна так откровенно посмотрела на его бушлат, что Логунов заторопился и стал прощаться. Даша вышла проводить его.
- Вы, конечно, зайдете к нам повидать Веру? - спросила она.
- Если буду в городе, - ответил он уклончиво.
- Не понравилось вам у нас, - вздохнула Даша и неожиданно тоном заговорщика сообщила: - А вы, знаете, стакан разбили.
- Неужели? - испугался Логунов.
- Ей-богу! Дно так и отвалилось. Да вы не беспокойтесь, стакан я убрала. Говорят, посуду бьют к счастью.
И она засмеялась звонко и весело.
3
Саша Левченко семнадцатилетним восторженным гимназистом бежал из родительского дома на войну. За два года на фронте он хлебнул горя полной мерой: пуля в грудь навылет, отравление хлором, сыпной тиф - все перенес, не сломился. С фронта он привез усы, нежные, чуть пробившиеся.
Помня крутой характер отца, Саша с вокзала домой не пошел, а завернул сперва к приятелю-гимназисту - выяснить обстановку. Отцу после бегства из дому он не писал ни разу, про домашние дела изредка узнавал стороной - из переписки с друзьями.
Приятель уверял, что все обстоит как нельзя лучше: старик за последний год здорово сдал, можно явиться без опаски - простит. Саша все-таки отправил приятеля на разведку, а сам присел у окна.
Был солнечный морозный день. Дым из труб низко стлался над заснеженными крышами. Деревянные домики в беспорядке разбежались по склону, будто спешили скорее подняться в гору. В распадке между двумя холмами виднелась излучина Амура; чернели дальние заросли тальника. У горизонта синей громадой вставал горный хребет Хехцир.
Знакомый вид тревожил и будил воспоминания.
Вернулся приятель.
- Можешь идти. Отец и сестра дома.
- А мать? - спросил Саша, и сердце у него забилось тревожно и быстро.
- Разве ты не знаешь? Ее похоронили весной...
Саша опустился на стул, закрыл лицо руками и так просидел дотемна...
Дома его никто не встретил. Из столовой доносились голоса. Саша прошел прямо в свою комнату. Было темно, но все здесь казалось ему таким знакомым, будто он недавно вышел отсюда. Помедлив чуть, он включил свет.
Его этажерка с книгами была на прежнем месте. Те же самые стулья стояли возле стола. Но на одном из них висел офицерский китель. Из-под кровати выглядывал угол чемодана. На столе разбросан бритвенный прибор.
Кто-то чужой жил в его комнате.
Сашу это неприятно кольнуло. Он поспешил выйти обратно.
- Кто тут? - раздался позади знакомый, мало изменившийся голос сестры.
Саша нарочито медленно обернулся.
- Вот и я, Соня! - громко и радостно сказал он.
Сестра стояла в дверях ярко освещенной комнаты. Она испуганно оглянулась, притворила дверь и, обняв, крепко поцеловала его.
- Я знала, что вернешься. Папу позвать?
- Зови, - сказал он и вздохнул.
Соня еще раз прижалась к нему и выпорхнула из коридора.
Отец вошел грузной походкой, такой же большой и крепкий, каким его помнил Саша.
- Ага, вернулся! - тоже знакомым хрипловатым баском сказал он и поцеловал сына в лоб. Отошел на шаг и внимательно посмотрел на него.
- Был ранен?
- Да, в грудь.
- Так. Достукался.
Саша переступил с ноги на ногу. Былого страха перед отцом он не испытывал, но было тягостно.
- Демобилизован, конечно?
- Сам ушел.
- Вот как! Туда сам - и обратно. Ты что же теперь - с большевиками? - Вопрос прозвучал резко и неприязненно.
- Не знаю. Мне война осточертела, - ответил Саша.
Отец посмотрел на него еще раз и сказал уже другим тоном:
- Мать-то - не дождалась. Умерла. - Чуть помедлив, деловито распорядился: - Белье сжечь в печке. Прими ванну, Соня приготовит, что надо. Комнату твою занял полковник Мавлютин. Поместишься пока в моем кабинете. Покончишь с туалетом - приходи за стол.
И ушел, только половицы под ногами скрипнули.
- Саша, милый, как все хорошо обошлось! - радовалась Соня, не спуская с брата влюбленных глаз.
Когда Саша уезжал, Соня была еще девочкой-подростком, нескладной и застенчивой; сейчас это была хорошо сложенная девушка с горделивой посадкой головы, с мелкими, но правильными чертами лица; большие карие глаза, выражение которых непрерывно менялось, придавали ему особую живость и прелесть.
- Да ты, Соня, красавицей стала, - сказал Саша, любуясь сестрой и проникаясь ее радостным настроением. - От женихов, поди, отбою нет?
- Я каждому говорю: просите моей руки у отца, - засмеялась она. - Боятся.
За столом, кроме своих, было еще человек шесть.
- Сын, - коротко представил Сашу гостям Алексей Никитич Левченко.
- Очень приятно познакомиться, - отозвался сидящий с краю хмурый длиннолицый человек и назвал себя: - Сотник Кауров.
Саша сразу узнал в нем одного из тех двух "штатских", которых утром встречал на вокзале Варсонофий Тебеньков. Вторым был полковник Мавлютин - невысокий желчный человек с калмыцким лицом и колючим взглядом недобрых темных глаз. Это его Алексей Никитич поместил в Сашиной комнате.
Среди гостей находились также благодушный толстяк - начальник почтово-телеграфной конторы Сташевский, элегантный, рано облысевший лесозаводчик Бурмин, елейно-постный, похожий ликом на древнюю икону, владелец торговой фирмы Чукин и розовощекий здоровяк Судаков - служащий из Управления железной дороги.
- Идти против законов общественного развития - это безумие! Капитализм в России далеко не исчерпал своих возможностей, - громким, бодрым голосом говорил Судаков. - Я уверяю вас, господа: большевики долго не продержатся. Смешно, что о них приходится говорить всерьез.