Как человек которому дано счастье понимать прекрасное, от того умеющему отличить пошлость от высокого искусства, Блошар обычно, когда заходили подобные споры, рьяно и откровенно, словно собственных детей, защищал тех кого боготворил. Но сегодня, он не стал пререкаться с простаком капралом, затянув "пошлости" собственного сочинения, коими не брезговал, лишь усугубив дарами Бахуса, в кругу подвыпившей черни, средь облезлых стен парижских трактиров.
– Ведь если в кружку ты добавишь меда,
С вином и перцем не забудешь размешать,
То даже самого ничтожного урода,
Подобным зельем сможешь воскрешать.
На этот раз восторженные вопли и хохот стражников, разнеслись даже за городские стены, что привлекло внимание в недавнем времени появившегося на площади у ворот офицера, который призвав на помощь бдительность, намеревался побороть послеобеденную дрему, взявшись за дело. Вальяжный, тучный лейтенант, заметивший лысоватого угольщика, сжимавшего в крепкой узловатой ладони старенький колпак, и будто актер со сцены, благодарно взирал, с высоты повозки, на группу солдат, столь бурно воспринявших его грубую рифмованную чушь. Офицер, обтерев кружевным платком губы и тонкие, словно нити полоски усов, воинственно поправив шпагу, решительно ринулся к скопившимся у телеги солдатам.
– А это, черт возьми, что за представление?!
– Да это же папаша Блошар, господин лейтенант, он…
– Я вижу кто это, но вы поставлены здесь не для того, чтобы выслушивать кривляния всяких угольщиков! Если вы досмотрели повозку и не нашли ничего подозрительного, то пропускайте, а не регочите как стая ополоумевших гусей!
– Проезжай, папаша Блошар!
Крикнул капрал, махнув рукой в сторону городских ворот.
– А ну-ка постой! Что это за человек крадется за телегой Блошара? Кто-нибудь знает его?
Изумленные стражники уставились на лейтенанта, будто он только сейчас раскрыл им глаза, на подвох, таившийся в личности странного оборванца, и лишь капрал осмелился пояснить офицеру происхождения сего, не стоящего внимания, объекта.
– Господин лейтенант, этот несчастный, ни кто иной, как племянник, папаши Блошара, страдающий страшным недугом. Видать у них это семейное, ведь и сынок ихний, так же был не забыт болезнью святого Мэна.
В этот миг, от слов угольщика, обращенных к лейтенанту, Бекингема, вынужденного скрывать свою блистательную внешность под старым тряпьем, пробил холодный пот.
– Отчего же, распеленайте его, Ваша Милость, а то это бездельник плетется так, будто я взялся сорок лет водить его по проклятой пустыне! Вот только не обессудьте, если и вам, впоследствии, придется лечиться от проклятого недуга.
– Послушайте мессир, не стоит рисковать, это же старина Блошар, здесь его всякий знает, тем более он только сегодня утром въехал в город, и это чучело с ним, я лично видел их, следующих через ворота Монмартр.
Со знанием дела заверил многоопытный сержант Тютарболье, проживший на посту, у Монмартрских ворот, большую часть своей жизни.
– Ладно, черт с тобой старик, проезжай!
Махнув рукой, покричал офицер.
– А вы за работу бездельники, и чтобы муха у меня не пролетела!
Всего через несколько часов, Бекингем, освободившись от мерзкого тряпья, разместился в салоне кареты, поджидавшей его в полу лье к северу от Парижа. Кучер щелкнул кнутом, и четверка серых в яблоки жеребцов, понесла экипаж в сторону побережья, после чего, Монтегю расположившийся напротив герцога, задал вопрос:
– Надеюсь, Ваша Светлость, это того стоило?
Тяжелый, недобрый взгляд лорда-адмирала пронзил, улыбнувшегося одними лишь глазами графа, опасающегося разворошить ярость в душе могущественного министра.
– А вы безжалостны, Монтегю.
Глаза Бекингема сверкнули неистовством, но через мгновение, взгляд приобрел мягкость, очевидно вызванную благодарностью к тому, кто сегодняшним утром спас ему жизнь.
– А как бы вы сами, граф, оценили сей неоднозначный вояж к черту в зубы?
Монтегю улыбнувшись, откинулся на спинку сиденья.
– Милорд, мой удел, двигаться по острию лезвия, вот уже много лет не оставляет иных шансоов. Я лишь солдат, готовый отдать жизнь за нашего короля и Вашу Светлость. Моя судьба частенько зависала на волоске в этой страшной игре со смертью, желающей, во что бы то ни стало, вытащить из беспрестанно перетасовывающейся колоды жизней, карту с изображением Уолтера Монтегю. Подобные приключения, это моя повседневность. А привычка, даже столь необычная, притупляет чувственность, поэтому всё, что с нами произошло, для меня, в какой-то степени обыденно и пресно.
С пониманием закивав головой, Бекингем в задумчивости воззрился на проплывающие за окном пейзажи: маленькие фермы, уходящие вдаль поля, очевидно размышляя о превратностях судьбы, столь милостиво подарившей ему сегодня свободу, а быть может, даже жизнь.
1 Стини – так назвал Джоржа Вильерса, впоследствии герцога Бекингема, король Яков I, чьим фаворитом он являлся. Это сокращение от святого Стефана, чьё лицо, по Библии, "сияло, словно лик ангела". Сие употребляемое монархом прозвище перешло от отца к сыну, так как, нынешний король Англии – Карл I, иногда так называл герцога.
2 памятник Генриху IV Бурбону.
3 (англ.) Прошу вас милорд
4 (фр. Pont Neuf) Пон-Нёф – Новый мост.
5 чесотка
6 Панацея – мифологическое универсальное средство от всех болезней. Поиском панацеи занимались алхимики. Название происходит от имени греческой богини Панакеи (всё излечивающей), дочери Асклепия – Бога медицины и врачевания в древнегреческой мифологии. Это лекарство можно было найти практически в каждой аптекарской лавке Старого Света вплоть до Нового времени. Считалось, что лекарство мумия хорошо помогает при лечении ушибов и ран.
7 Пинта – старинная французская мера жидкости и сыпучих тел, равная 0,931 л.
ГЛАВА 35 (94) "Замок Иль"
ГЕРЦОГСТВО САВОЙЯ.
В восхитительной Савойе, одном из прекраснейших уголков Старого Света, сей сверкающей белизной снежных вершин, зеленью цветущих долин, зеркальной гладью чистейших вод, сказочной стране, лежат три, изумляющих красотой озера. Сказывают, что три савойских "бриллианта", – Эгблетт, Бурже и Анси, это слёзы трёх ангелов пролитые в момент расставания с полюбившимся им краем.
Нас с вами, среди перечисленных достояний сего удивительного герцогства, наиболее интересует Анси, что лежит в тринадцати с половиной лье к югу от Женевского озера, на высоте около двухсот двадцати девяти туазов над уровнем моря, и, несомненно, является одним из красивейших озер сего восхитительного региона. Бирюзовое Анси, обрамленное с востока пиками Ла-Турне, а с запада -длинным горным хребтом Ле-Семно, покрытым тенистыми лесами, о которых Антуан Фавр, в своё время, сказал: "в горах Савойи благоденствуют музы". В двух лье от епископского городка Аннеси, разместившегося у северного конца Анси, самого большого из упомянутых озер, над бездною прозрачных вод, возвышается величественный замок Ментон-Сен-Бернар. Здесь, к слову, по преданию родился святой Бернар Ментонский и отсюда начал свой путь святого подвижника, основавшего приюты большой и малый Сен-Бернар, где, впоследствии, вырастили породу собак-спасителей.
И вот, в пасмурный летний денек, уже несколько раз, обрушившийся на землю то мелким дождиком, то обилием жарких солнечных лучей, что, впрочем, вполне привычно для этих мест, из арочных ворот замка, выехала карета. Экипаж, в окружении малочисленного эскорта, направился по дороге, что лежала вдоль берега, к стенам древнего Аннеси.
Миновав городские ворота, карета затерялась в узких улочках, пожалуй, самой живописной части города, расположившейся у подножия замкового холма, и прилегавшей к каналу. Этот район узких лабиринтов и проходов, извивающихся меж невысоких домиков, где протекают рукава канала Тью, обеспечивающие сток из озера в реку Фьер. Дома, выстроившиеся по берегам каналов, утопали в цвете герани и петунии, замыкая своими фасадами, сказочный, неправдоподобной красоты пейзаж. От улицы Иль, что на южном берегу, узкая Рамп-дю-Шато устремившаяся вверх, к замку, ведет к резиденции графов Женевских и герцогов Немурских, младшей ветви Савойского дома. Но карета, оставив позади Сен-Клер, нижние этажи домов которой, украшенные аркадами и массивными серыми колоннами, где размещались лавчонки и мастерские ремесленников, свернула влево, остановившись у крошечного мостика, соединяющего неприветливый берег со старинным замком де Иль, вот уже много веков, мрачно возвышавшимся по средине канала, рассекая бирюзовые волны каменным килем.
Из экипажа вышел блистательный дворянин, спешно окруженный спешившимися латниками, очевидно личной охраной вельможи. Стройный тридцатилетний мужчина, в роскошном бархатном камзоле, темно-коричневого цвета с золотыми позументами и украшенной драгоценными камнями перевязью, подчеркивающей и без того сверх изысканное платье, ступил на камни мостовой, оглядев шпили и крыши замка, местами увитые зеленью листвы. Его темные, вьющиеся волосы, ниспадали на плечи, оттеняя белоснежный кружевной воротник, покрывающий тонким плетением широкие плечи вельможи. Карие, с какойто необъяснимой грустинкой глаза, прикрывал край широкополой черной шляпы аристократа, что делало его едвали узнаваемым, даже для верного графа де Ферроль, встречавшего принца крови, одного из знатнейших аристократов Савойи и даже Старого Света.