Уртадес нанес укол из-под левой руки, угодив прямо в печень столь резвому молодцу. Получив смертельный удар, рослый, могучий наемник, схватился за фонтанирующую кровью рану, и, упав на колени, уперся окровавленной рукой в продырявленную мгновенье назад дверь. Но на сем опасность не миновала. Гулкие шаги, оставшихся в живых кардиналистов, угрожавших вот-вот наброситься на кастильца, уже приблизились к галерее. Молниеносно приняв, быть может, единственно правильное решение, дворянин укрылся за серой каменной колонной. Ещё мгновенье, выхватив кинжал, Уртадес развернувшись, сделал шаг навстречу врагу, бросившемуся вслед за ним, и неожиданно для преследователей, выскочил из-за колонны. Жало длинного кинжала, по самую рукоятку, вошло в брюхо наткнувшегося на графа противника, обхватившего рукой, сжимающей шпагу, его за шею. Другой, свободной от оружия рукой, наемник, схватив за горло испанца, намеревался задушить ненавистного врага, хрипя в предсмертной агонии. Один за другим, нанося удары в живот наемника кардинала, дон Карлос почувствовал теплую липкую влагу, хлынувшую на его камзол и кюлоты, пропитав тонкую ткань дорожного платья. На лице заколотого застыла безобразная гримаса, хватка ослабла, неподвижные глаза приобрели стеклянный отблеск. В этот миг сталь клинка, последнего уцелевшего преследователя, обожгла кожу графа, скользнув по спине, распоров плотную кожаную вставку камзола, которая уберегла дворянина от серьезного ранения. Оттолкнув убитого, Уртадес, тяжело дыша, обернулся, приняв довольно странную стойку: он держал шпагу в вытянутой, на уровне плеча, руке, направив острие в глаза соперника. Прямые, не согнутые в коленях, ноги находились на расстоянии одной стопы друг от друга, при этом носок правой, был повернут в сторону противника, левая же ступня стояла под прямым углом. Корпус располагался в пол-оборота, что позволяло одновременно создавать опасность клинком и уменьшать личную область поражения. Француз, пружиня на полусогнутых ногах, с изумлением глядел на невиданную доселе позу. Но искушенного бретера не проймешь глупыми нелепостями, и умудренный опытом боец бросился на кастильца. Укол, за ним удар рассекли воздух, так как дон Карлос, немыслимыми движениями ног, смещался по кругу, против часовой стрелки, не позволяя кардинальскому наемнику развить атаку. Когда клинок француза, забыв о защите, бросился вдогонку, испанец внезапно остановился и нанес едва заметный удар, который немногочисленные представители той школы, к коим, несомненно, принадлежал граф Уртадес, называют "mandoble". Из распоротой шеи хлынула кровь, кардиналист упал навзничь, ещё дергая ногами в предсмертных конвульсиях.
Вытирая белоснежным платком клинок, до пиринейца, донеслись странные звуки. Он обернулся, и увидел как, кряхтя и причитая, обхватив одну из колонн руками и ногами, на твердь двора, спустился де Ла Тур.
– Вы весьма вовремя сеньор.
Улыбнувшись вымолвил дон Карлос, бросившись к стенам конюшни. За ним поспешил де Ла Тур. Оседлав двух лошадей, они направились к воротам города, устремившись в хитросплетение узких лабиринтов Орийака. Выехав за городские стены, когда горячее дыхание опасности, за их плечами, растворилось в ласковых лучах теплого летнего вечера, господа остановили рысаков.
– В тот день, когда я доберусь до Мадрида, сеньор Оливарес узнает о нашем разговоре…
Равнодушно произнес кастилец.
– …это всё, что я могу обещать.
Небрежно кивнув, он дал шпоры скакуну, который помчал к югу, и желтые клубы пыли, выросшие из-под копыт рысака, укрыли испанца от взора де Ла Тура, с надеждой глядевшего вслед удаляющемуся всаднику.
ГЛАВА 33 (92) "Миледи"
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
В нынешнем квартале Маре, на месте древнего Турнельского замка, резиденции короля Генриха II Валуа и его жены Екатерины Медичи, где 1559 году, во время рыцарского турнира, монарх получил смертельную рану, раскинулась прекрасная Королевская площадь. Впрочем, удар копья графа Монтгомери, сразивший короля Франции, по праву считают главной причиной рождения сего архитектурного шедевра, так как овдовевшая королева Екатерина, переехав в Лувр, приказала стереть с лица земли ненавистный дворец, что как вы понимаете, и позволило её зятю, возвести на этом месте несравненную Пале-Рояль.
Площадь, по сути, не претерпевшая изменений на протяжении веков, была разбита и застроена в 1605 – 1612 годах, как мы уже говорили, по указу Генриха IV Бурбона. Пале-Рояль представляет собой правильный квадрат, со сторонами 70 туазов. Тридцать шесть зданий, каждое из которых стоит на четырех арках, окружающих площадь, строго выдержаны в одном стиле – из красного кирпича, с полосами серого камня. Лишь два из них выбиваются из общего ансамбля, прежде всего высотой крыш – павильоны короля и королевы. Эти строения, расположившиеся с разных сторон площади, напротив, будто любуясь, друг другом, взгромоздили свои нарядные фасады на помпезных фундаментах, в коих прорублены по три сквозные арки, соединяющие площадь с городскими улицами.
Мы не зря, начали эту главу, с описания парижской площади. Дело в том, что именно здесь, располагалась резиденция герцога де Ришелье, до того как он переехал в Пале-Кардиналь. Роскошные апартаменты, после того как их покинул кардинал, большую часть времени прибывали в запустении, но всё же, время от времени, здесь происходили любопытнейшие, овеянные таинственностью, встречи. Эти свидания, как и большинство того, что было связано с первым министром, не были случайны, отнюдь, они были тщательно спланированы и держались в строгом секрете, именно по этой причине и проходили вне стен многолюдного Пале-Кардиналь.
И вот, летним вечером, когда сумерки уже сгустились в арочных проемах окружавших площадь, прогромыхав по улице Ослиного шага, на булыжник Пале-Рояль, вкатила карета, запряженная парой серых рысаков. Описав полукруг, экипаж остановился возле одного из домов, где вместо лакея, оказался человек при шпаге, в черном плаще, отворивший дверцу кареты и подав руку даме в лиловой накидке с капюшоном, закрывавшим лицо. Изящная ручка, стянутая фиолетовой перчаткой, легла в ладонь мужчины.
– Это вы, месье де Бикара?
– Вас это удивляет?
– Вовсе нет, напротив, я рада видеть вас.
– Рошфор поручил именно мне встретить вас, ведь среди людей Его Преосвященства, едва ли кто-либо другой знаком с вами, Миледи.
Он, поприветствовав женщину поклоном, препроводил на второй этаж, где располагалась комната для гостей. Сегодняшним вечером кардинал взял с собой лишь Рошфора и Бикара, что обязало последнего, выполнять работу лакея.
В это время, в кабинет Первого министра, соединенный с гостевой двустворчатыми дверями, вошел Рошфор.
– Монсеньор, прибыла Миледи.
Как обычно, сидя в кресле, у камина, Ришелье читал некий документ, вызвавший саркастическую улыбку на его лице. Ознакомившись с письмом, кардинал бросил его в огонь, лишь, после чего обратился к вошедшему графу.
– Миледи…
Задумчиво вымолвил он.
– …А, что из Лондона, есть ли какие новости?
– Мой человек подтверждает причастность де Шале к вояжу Бекингема во Францию. Более того, роль маркиза в этом деле, весьма значительна.
– Что ж, в таком случае следует пригласить Миледи, вот только…
Уже было направившийся к двери Рошфор, развернулся на каблуках, вновь, обратив взор на кардинала.
– Скажите, граф, прибытие в Париж герцога Бекингема подтвердилось?
– Да, монсеньор.
– Так почему же до сих пор, я лишен удовольствия лицезреть его?
– Мои люди вышли на особняк, где как мы полагаем, скрывается герцог.
– Учтите Рошфор, в вашем распоряжении есть сутки, всего одни сутки. А сейчас потрудитесь пригласить нашу прелестную гостью.
Будучи человеком щедрым и благородным, Ришелье всё же едва ли можно назвать великодушным. Это качество было присуще кардиналу, разве только отчасти, лишь в отношении тех, кого сверхподозрительный министр считал "своими". Нет ни свидетельств, ни оснований, позволяющих усомниться в подобном утверждении. Напротив "Красного герцога" можно упрекнуть, пожалуй, лишь в чрезмерной опеке своих любимцев и невероятной стойкости, когда речь шла о поддержке сторонников. Это следовало бы отметить ещё и потому, что качества, приведенные выше, встречались, в то время, не так часто как хотелось бы. Можно даже сказать, подобные "слабости" были не в чести у вельмож Высшего Света.
Ценить приверженцев, кардиналу приходилось ещё и потому, что их было совсем немного, к тому же, сие меньшинство, за малым исключением, не включало в свои ряды представителей знатнейших родов королевства. В то время как противники Его Преосвященства, имели не просто численное преимущество, они составляли "цвет аристократии" и занимали важнейшие посты при Дворе. Сторонники новоиспеченного министра, на каждом шагу, подвергались натиску не только со стороны вооруженных людей, верных аристократической верхушке, но и не менее могущественной силе – выплескивающихся зоротым дождем пистолей, из кошыльков богатых вельмож, намеревавшихся не стальным так золотым жалом поразить любого из сторонников "Красного герцога". Сие обстоятельство послужило поводом к чрезмерной недоверчивости и, порой, беспощадности де Ришелье, частенько повторявшего: "Я провел значительную часть жизни с тем, чтобы подавить в себе чувство сострадания. Меня не пронять более, ни предательством, ни жестокостью, ни коварством, ни лицемерием. Я начал получать удовольствие от мучений, которые доставляю своим противникам. Но по настоящему, лицо врага поражает меня лишь тогда, когда я замечаю, как оно похоже на моё"