В руках Крюка, оказавшегося у двери дома Буаробера, появился изогнутый металлический прут – отмычка, предмет, благодаря которому он получил своё нелепое прозвище, заставившее всех, навсегда забыть его настоящее имя, данное кюре, при крещении. Совладав с замком, громила осторожно приоткрыл дверь, проскользнув, вместе с дружком, в небольшую прихожую. В этой крошечной комнатушке, где из декорированного дубом чрева выходили две двери, почти отсутствовала мебель, ограничивая скудную обстановку несколькими стульями, стоящими у стены, под громоздким настенным подсвечником. Одна из дверей оказалась заперта, вторая же вела на кухню, где мы, в своё время, познакомили вас с толстяком Дордо и гусем Мартеном, недружелюбно встретившим своего странноватого хозяина – господина Буаробера. Просунув голову в приоткрытую дверь, Крюк услышал мерный храп бравого капрала, дремавшего на своей бессменной кушетке, возле пылающего очага. Отблески огня, полыхавшего в топке, позволяли грабителям разглядеть грубую, с намеком на изысканность мебель, беспорядочно уставленную кухонной утварью, как зачастую бывает в домах, где отсутствует "женская рука". Их взоры нащупали в полумраке несколько украшенных незатейливой резьбой деревянных колон, уходящую вверх, во мглу винтовую лестницу, а так же край кушетки, откуда свисала нога в полосатом чулке, несомненно, принадлежавшая тому, кто наполнял помещение жутким храпом. В руке у Крюка сверкнул длинный кинжал, Тибо достал из-под плаща увесистую дубину, кивнув дружку, в сторону спящего. Бесшумно, обогнув стол, грабитель подкрался к выводящему рулады слуге, уже готовый нанести удар, как вдруг, из кромешной тьмы, словно крылатое ночное чудовище, порожденное Гарпиями, с ужасающим гоготом, на голову оторопевшего Крюка, обрушился Мартен, испугав до полусмерти грабителей и пробудив хозяев. Бравый капрал, как вы помните, никогда не погружавшийся в объятия Морфея безоружным, без промедлений пальнул из пистолета, хранящегося под кроватью, рядом с палашом, угодив Крюку, отбивающемуся от Мартена, точно меж лопатками. Бандит, упавший от удара пули на колени, попытался подняться и бежать от напористого коротышки, но безжалостный палаш настиг его, раскроив бедняге череп. В этот же миг подоспел Тибо, целивший своей дубинкой, по макушке, толстяку слуге. Дордо заорал так, что остолбеневший на лестничных ступенях Буаробер, наблюдавший за барахтающимися в темноте людьми, и не решавшийся вступить в схватку, разрядил свой пистолет, в момент, когда дубинка Тибо, во второй раз обрушилась на задыхающегося от воплей капрала. Пуля, выпущенная из пистолета приором, пробила грудь Ловкача, что заставило отшатнуться его к двери, оставив в покое, лишившегося чувств толстяка, растянувшегося посреди кухни. Едва держась на ногах, Тибо ринулся к выходу, толкнув окровавленной ладонью двери. Выскочив на улицу, он оказался в объятиях Гаспара, бледного словно ранили его, а вовсе не Ловкача.
– Что, что с тобой Тибо?! Где Крюк?!
– Потом, всё потом! Бежим к лодке.
Лишь добравшись до челнока, что скользнул меж утопающих во мраке опор моста Менял, шлепая парой весел о водную гладь, Тибо лишился чувств. Он лежал на дне лодки, накрытый плащом Г аспара, в то время как его верный товарищ, миновав неясные очертания Сите, провел лодку под опорами Нового моста, взяв курс на Нельскую башню. Страх, горечь и холодные капли дождя, подгоняли, заставляя гребца изо всех сил налечь на весла, вынуждая лодку не замедлять ход, пока днище челнока не коснулось песчаного берега под мостом, что переброшен над крепостным каналом от Нельских ворот. Выбравшись из лодки, они взобрались на крутой берег, углубившись в темные улицы Сен-Жерменского предместья. И лишь оказавшись в безопасности, Гаспар решился перевести дух, усадив измученного, едва живого Ловкача на каменную тубу.
– Куда ты меня ведешь?
Прохрипел Тибо, прижимая к простреленной груди пропитанный кровью лоскут материи. Гаспар, тревожно озираясь, подмигнув раненному, ответил:
– Есть одно местечко, тихое, спокойное, там, будь уверен, никто не найдет.
– Место верное, там безопасно?
– Вернее не бывает, как в Раю.
Он подхватил истекающего кровью товарища, покорно следовавшего за анжуйцем, по хорошо знакомому тому маршруту. Дождь не ослабевал. Вспышки молний, время от времени, озаряли двух измученных, промокших до нитки людей, будто предоставляя возможность наблюдать с небес, кому-то невидимому и могущественному, одному лишь способному вершить их судьбы. Того единственного, кто, очевидно, решил, во что бы то ни стало заставить сих бедолаг, испить до конца чашу, обрушившихся на них страданий. И вот, наконец, путники достигли цели, добравшись до небольшого домика, поднявшись по ступеням к столь желанной двери. Гаспар просто напросто втащил, лишенного сил Тибо в комнату, уложив на кровать. В это миг Ловкач, вряд ли в нынешнем положении соответствовавший своему прозвищу, лишился чувств. В темноте, заботливо стянув с раненного мокрую, пропитанную кровью одежду, анжуец, укрыл его одеялом. После этого он зажег огарок, вставленный в небольшой медный подсвечник, и, набив рот хлебом, краюху которого нашел тут же, на столе, принялся тщательно пережевывать его, вглядываясь в темные углы комнаты. Свет свечи, позволил Гаспару отыскать и собрать тонкие нити паутины, которые вслед за хлебом он запихнул в рот. Достав из комода чистую рубаху, он разорвал её на лоскуты и ленты, чем остался, вполне доволен. Наконец на кусочке ткани, полученном вследствие расправы с рубашкой, появился мякиш – смесь хлеба и паутины, что в виде компресса, укрыло рану бедного Тибо.
– Где я?
Прошептал пришедший в этот миг в себя раненный.
– Не стоит беспокоиться, ты в надежном месте, и сможешь отлежаться здесь несколько дней. А завтра, я найду лекаря, для тебя.
Но Тибо уже не слышал товарища, он вновь лишился чувств. Гаспар перевязал рану, заботливо укрыв прибывавшего в бессознание друга. Связав в узел окровавленную одежду, он, прихватив лахмотья с собой, вышел на улицу, и едва волоча ноги, направился в сторону улицы Малых Августинцев.
****
Мушкетеры, оставив гостеприимные стены "Сосновой шишки" оказались в кромешной мгле под проливным дождем. Непогода разыгралась не на шутку, время от времени раздавались раскаты грома, способные, казалось, расколоть землю, сопровождаемые вспышками молний. Укутавшись в плащи, нахлобучив на головы капюшоны, четверо друзей взгромоздились на коней и направились к воротам Сен-Жак. В ночное время ворота королевской столицы были заперты и находились под охраной городской стражи, поэтому, чтобы въехать или выехать за стены города, требовалось письменное разрешение, одноразовое или пропуск, действовавший на протяжении некоторого времени. Как в одном, так и в другом случае, бумага должна была быть подписана одним из людей имеющим право на подобную привилегию. У четырех друзей, имелись бумаги, подписанные деТревилем, гарантирующие проезд, в любое время суток, через пять, из шестнадцати парижских ворот: Сен-Мартен, Сен-Дени, Сен-Оноре, Сен-Антуан -на правом берегу, и Сен-Жак на левом. Именно через эти, названные последними, ворота, этой ночью, покинули город друзья-мушкетеры, так как только сей проезд давал возможность попасть им домой, в предместье Сен-Жермен.
Миновав мрачную арку брамы, друзья направили скакунов, вдоль рва наполненного водой, что тянулся у крепостных стен города.
– Ну и погодка, господа! Этот чертов дождь, наводит на меня скуку и заставляет биться в ознобе.
– Мне кажется, я могу помочь вам, милый Портос. Господа, я предлагаю отправиться на улицу Могильщиков, где в комнате, которую я арендую у метра Бонасье, нас ждет дюжина бутылок прекрасного бордо, из которого я приготовлю согревающий кровь глинтвейн.
– Что я более всего ценю в вас д'Артаньян, так это чувство готовности, всегда прийти на выручку другу.
Великан рассмеялся так, что любая хандра возымевшая непредусмотрительность поселиться в этой неунывающей душе, вынуждена была бы тут же убраться восвояси, в поисках нового пристанища, для своей гнусной персоны. Гасконец вопросительно взглянул на Атоса и Арамиса. Граф подмигнул гасконцу, что говорило само за себя. Что до утонченного шевалье, то он с ангельской улыбкой, вздернув брови, наклонил голову, что обозначало скорее "да", чем "нет".
Мушкетеры свернули на Вожирар, под ливнем, который, казалось, никогда не закончится. Арамис, не переносивший грубовато-пошлого юмора Портоса, как только великан, оживившийся в предчувствии пирушки, разразился новой вздорной историей, дал шпоры своему коню, оторвавшись от товарищей, лишь бросив на ходу, когда они поравнялись с воротами Люксембургского дворца.
– Потише, милейший Портос, не то разбудите королеву Мать.
Он ехал впереди, в гордом одиночестве, оставив на обозрение утопавшему в восторженных восклицаниях Портосу, как и дву другим спутникам, блестящий от влаги круп своего скакуна. Невзирая на попытку уязвить балагура шуткой, набожному Арамису было не до острот. Он крестился при каждом раскате грома, бормоча под нос молитвы, с тревогой вглядываясь в зловещий и безлюдный лабиринт улицы. Прибыв на место, где улица Могильщиков встречается с улицей Вожирар, послышался очередной сильный удар грома, и всё вокруг, на миг, при вспышке молнии, обрело ясные очертания. Арамис остановил коня, будто перед ним возник дьявол, и, привстав в стременах, завопил:
– Вон, вон, смотрите! Вы видели?! Вон там, там! Это сатана, клянусь! Это дьявол, превратившийся в карлика горбуна!